Геннадий Головин - Покой и воля

• Название: Покой и воля
• Автор: Геннадий Головин
• Издательство: Издательство "Пресса"
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993

---

«Не было счастья, да несчастье помогло». Все случилось точь-в-точь по поговорке.

Началось с того, что однажды у нас вырубилось электричество. Событие было не Бог весть какое, если учитывать, что напряжение в нашей сети постоянно скакало вприпрыжку — от 200 с чем-то вольт до 180 и ниже — и электропредохранители на дню срабатывали у нас раза два-три обязательно.

На сей раз дело оказалось серьезнее: вышел из строя счетчик.

Моих знаний в электротехнике оказалось достаточно, чтобы сделать нехитрое приспособление и пустить ток напрямую, минуя счетчик, минуя и электропробки. (Приспособление называется, между прочим, замечательно: «закидуха» и остается только догадываться, откуда есть пошла славная фамилия Роберта Ивановича…) Кончилось это, как и предупреждает Мосэнерго, печально. Кончилось, научно говоря, возгоранием электропроводки в результате короткого замыкания в сети бытового электроприбора.

Что-нибудь этакое, научно-красивое, наверняка написали бы пожарники, порывшись в нашем пепелище, если бы не…

Как тут не вспомнить мудрость: «Все, что ни делается, — все к лучшему!»

Если бы не крысы, если бы не безобразный их шабаш под половицами нашего дома, если бы не наша из-за этого хроническая бессонница, — страшно и представить, что могло бы произойти.

…Я пробужден был среди ночи от привычной уже полудремы — оглушительным, быстрым, пугающим треском, донесшимся вдруг из-за колькиной двери.

Меня подбросило на постели.

Я распахнул дверь к Кольке: песочно-желтый пушистый огонь весело бежал, треща и разбрасывая искры, вверх по проводу от розетки, из которой уже источался дым.

Дальше все происходило будто бы и не со мной.

Я подскочил к кроватке, сгреб Кольку вместе с одеялом, подушкой и матрацем, сунул в руки жене, которая, ничего еще не понимая, сидела на краю дивана.

— Быстро! Колькины вещи! Коляску! На улицу!

С некоторой, я бы сказал, уважительностью я поглядел сам на себя, несущегося по дому. «Экий ловкий… Сообразил, что первым делом надо обесточить…»

Вылетел на террасу, сдернул закидуху.

Провода на полу, тянувшиеся от закидухи к сетевой розетке, провода выше розетки — все это уже потихоньку, но очень оживленно, горело.

Пронесся в пристройку, где стояли ведра с водой. Меня — с некоторым запозданием — достигал босой топот моих же собственных ног. Выходит, я быстрее звука, что ли, бегал?

Слава Богу, что мы с вечера (жена затевала большую стирку) наносили много воды — бак и пять ведер. Я схватил два.

Влетел в колькину комнату — от дверей бросил водой из ведра под самый потолок — удалось, попал точно на провода.

Для верности щедро шваркнул еще и вторым.

Бросив бренчащие ведра, опять выскочил вон. Знание, что у меня за спиной горят на террасе провода закидухи и проводка, было ощущением незащищенной спины в драке.

С новыми ведрами метнулся туда. Обесточенные провода уже не горели, они смиренно дымили. Я окатил их — раз! Я окатил их — два!

Тряпку намочил в луже и быстро-быстро, сначала по полу, затем и вскочивши на стул, проследил ход, каким должен был бы бежать по проводам огонь от розетки.

В одном месте тлели обои, и я мстительно раздавил эту немощную язву-огонечек — как ядовитую гадину.

С тряпкой же вновь оказался в колькиной комнате. Наконец, выдернул вилку от электрокамина, которым обогревалась комната (он-то и замкнул) — вилка была оплавлена.

Чавкающей тряпкой притоптал проводку и на стене и на потолке.

Нигде огня не было. Я с облегчением, наконец, вздохнул. Вздохнул — и меня вдруг взорвало мучительным, каторжным, душу изымающим кашлем.

Везде в нашем доме провода были старинные, шнуром, в тканевой оболочке поверх резины, и только в колькиной комнате — современные, в пластмассовой какой-то оплетке, которая, сгорая, источала, оказывается, совершенно убийственный, ядовитый дым.

Мне достаточно было полуглотка, чтобы почувствовать это — я кашлял без остановки, аж ножки подгибались, не в силах вздохнуть полной грудью, не мог прокашляться чуть ли не до вечера.

Сколько времени заняло мое героическое пожаротушение, не знаю. Мне кажется, минуту-полторы. А жена уже ждала меня на террасе, тепло одетая, с Колькой, мирно спящим в коляске под двумя одеялами. Молодец у меня жена.

— Может, оденешься? — спросила она.

Тут я обнаружил, что я — всего лишь в трусах, майке, босиком.

— Думаешь, надо?

Только тут мы испугались. Вдруг, как по команде, нас обоих начало колотить крупной, припадочной дрожью.

— Что-то и вправду не жарко… — сказал я, биясь и стараясь припрятать пляшущие руки.

— Да уж, чай, не лето…

Я заметил, как она старается не смотреть в сторону коляски, где спал Колька.

Ужас того, что могло бы произойти, только сейчас ворвался в наш дом и темным, голову кружащим вихрем, запоздало торжествуя, носился вокруг нас, аж приплясывал… Потом мы сидели в сарае, ждали, когда от затопленной печки потянет наконец теплом — Колька по-прежнему спал, — а мы тесно и нежно обнимали друг друга, дрожащие, пытались согреть друг друга, и она плакала.

— Погорельцы… — повторяла она, всхлипывая, — этого нам только не хватало. Погорельцы…

— Ты знаешь, мне кажется… Ты знаешь, мне кажется, что это Господь его оберег.

— А как же? — просто согласилась она. — Кто же, как не Он. — И вдруг разом, глубочайше успокоились.

Прекрасна жизнь! Вот мое самое дорогое воспоминание: зима, промозглый темный сарай, серый рассвет за окном, и мы — любящие друг друга, родные друг другу, спасенные Господом, впервые сладко себя ощутившие под крылом Его.

Мы — я и жена — нежно и бережно держим дрожь друг друга — Колька спит — в холодной печи медленно и трудно разгорается пламень, который согреет нас.

И все — впереди. И все — по плечу. Мы молоды, мы вместе, мы живы и — прекрасна жизнь!

— Глянь! — сказал жена. — Что это?

Из-под крыльца к улице через нетронутый снег тянулась едва приметная взгляду тропка. Ближе к дому она была тонко припорошена древесной пудрой и там отчетливо читались следы от мелких когтистых худощавых лап, чем дальше к забору, тем все больше светлела, а вдали уже совсем сливалась с окружающим снегом.

— Ага-а-а-га! — Я заорал во всю глотку, мстительно и торжествующе. — Перепугались, сволочи?!

Жена глянула на меня с пылким изумлением, но и слегка, правда, сочувствующе — как на тронувшегося головкой.

— Это же крысы!! Они испугались пожара!

Господи! Какой же я был дурак, что не вспомнил до сих пор… Единственное, чего они по-настоящему боятся, — это пожара. Предки наши уже давно догадались об этом. Когда надо избавиться от этих тварей в доме (я где-то читал или просто слышал от кого-то), подкидывают им подпаленный в огне крысиный труп. Как же я вовремя не вспомнил об этом??

Банда, явно, ушла не вся. Может, выслала только разведку? Или, может, это только самые слабонервные дезертировали?

Я не стал медлить.

Я собрал все металлические банки-плошки, какие только были в доме. Я натолкал в них шерсти. (Пришлось для богоугодного этого дела пожертвовать любимый свой свитерок — в нем было полтора рукава, спина выглядела как после дробового заряда, — но это был действительно любимый мой свитерок, заветный, я всерьез считал, что когда он на мне, муза посещает меня запросто, без церемоний.)

Я подпалил шерсть и расставил чаши с этим фимиамом по углам всех комнат и, главное, в подвале.

Шерсть начата тлеть шустро, дурную свою вонь принялась источать сразу же очень изобильно, но не чересчур торопливо, что, кстати, и требовалось.

Плотно закрыл все двери и форточки и, наконец, объяснил жене, с ироническим любопытством наблюдавшей за моими судорожными действиями: — Все! Этого они не выдержат. Они подумают: снова — пожар! Поехали в Москву.

Нам все равно, хочешь-не хочешь, надо было в Москву. Надо было где-то у знакомых тихонько перекантоваться пару-тройку дней — покуда мы с приятелем, мал-мала соображающим (в отличие от меня) в электричестве, не наладим новую проводку.

Пересидеть это время надо было именно «тихонько», ибо, узнай тетка о пожаре в своей даче, мы мигом бы и с треском лишились всех прав на это пристанище.

«Гори-воняй вовсю, любезный мой свитерок! Сполняй свою последнюю службу! Воняй так, чтоб у гаденышей этих даже и сомнений не оставалось: огонь обступает их со всех сторон! Когда они сбегут — проветрим…»

И они — сбежали!!

Они сбежали, судя по бестолковой толкотне следов возле дома, в панике, и уже отнюдь не стройной колонной по утоптанной дорожке с квартирмейстерами и разведчиками, высланными вперед, а как разбитая армия — врассыпную, враздробь, по два, по три, а иногда и поодиночке!

Мы приехали.

Мы проветрили дом.

Мы натопили печь.