Жак Садуль - Записки о большевистской революции

• Название: Записки о большевистской революции
• Автор: Жак Садуль
• Жанр: Биографии и Мемуары

В «Записках» повествуется о событиях революции и гражданской войны, очевидцем и участником которых был автор. Описаны встречи и даны меткие характеристики видных деятелей партии (в том числе и Льва Троцкого, с которым Садуль был близко знаком) и Советского государства того периода.

---

Народные комиссары и большевистские активисты по своей воле не откажутся от начатого и не уйдут в тихую жизнь. Политические причины того легко понять: необходимо избежать краха, который был бы крушением не только большевизма, но всей русской демократии. Затем личные причины: падение большевизма поставит перед каждым из них мучительный вопрос — жизнь или смерть. Они не могут жить иллюзиями. Любой, кто сменит их у власти, будет их всех безжалостно преследовать и подвергать гонениям, сажать в тюрьмы, убивать и изгонять из России. Они знают, что и союзнические, и неприятельские, и даже нейтральные страны будут для них крайне ненадежным убежищем. Отдаленные страны, такие как Персия или Афганистан, где в крайнем случае они могли бы попросить укрытия, не решились бы ослушаться требований, с которыми обратятся к этим малым государствам великие державы, о выдаче этих нежелательных лиц, опасных революционеров, способных разжечь и в других странах пожар, его с трудом гасят в одной-единственной стране. Таким образом, большевики убеждены, что падение — это не только бегство и изгнание, но, вероятно, тюрьма и смерть.

Жизнь или смерть, так будет стоять вопрос, а жизнь для них может иметь лишь один смысл: сохранить правительство.

Где, как долго и как они его сохранят?

В последние два месяца я отметил централизующие и диктаторские тенденции новой политики Ленина и Троцкого. Но до этой эволюции их директивы были отчетливо децентрализующие. Власть Советов, в отличие от автократических и буржуазных систем, не центробежная, а центростремительная. Действия идут от периферии к центру, от избирателя к депутату. Это действительно власть снизу. Она строится на основе местных Советов, обладающих значительной автономией и независимостью в своих отношениях с центральными органами. Местные Советы, в основных чертах подчиняющиеся политике центрального правительства Советов, все больше организуются самостоятельно, применяя свою деятельность к особенностям района или поселка, управление которым они осуществляют и которое к тому же они все больше делят с крестьянскими или рабочими элементами, заручаясь их конкретным содействием.

Большая часть Советов, поначалу исключительно большевистских, затем вовлеченных в опыт с более реалистической концепцией, теперь постепенно отходит от своих чистых принципов, тем более что пример такого преобразования был подан Лениным и Троцким. Однако, несмотря на активность и растущий партикуляризм их деятельности, похоже, что большинство Советов сохраняют большевистскую, точнее говоря, антименыневистскую и антиумеренную направленность.

Организованному в западной части России прогерманскому правительству потребуются, без сомнения, долгие недели и, может быть, месяцы, чтобы сломить сопротивление этих большевистских центров в районах своего влияния. Существенных результатов оно сумело бы добиться, лишь упразднив местные Советы. Однако тем самым оно вызвало бы вспышку единодушного недовольства.

Укрывшись в восточной России, большевистское правительство несомненно воспользовалось бы своим пока реальным авторитетом у Советов:

1. Чтобы направлять в западной России чрезвычайно активную оппозицию новому правительству.

2. Чтобы поддерживать свое влияние в восточных районах, оставшихся, — по крайней мере, в той части, которая не будет фактически оккупирована западноевропейскими войсками, то есть армией Центральных империй, — под его непосредственным контролем.

Если Ленин и Троцкий не упустят возможности, — а они ее не упустят, — они стремительно начнут проводить взвешенную политику и укрепят свое положение, постаравшись сделать свою партию национальной, формально удерживая ее на позициях классовой борьбы.

Германская политика на Украине, где откровенно готовится реставрация монархии, позволяет предсказать, какую судьбу уготовит в ближайшем будущем захватчик для всей России, — тем самым он дает большевикам ценное оружие борьбы.

Хотим мы того или нет, но большевики, изгнанные немцами на Волгу и на Урал, сразу же будут встречены российскими массами (я говорю не о русских буржуа, в отличие от союзнических представителей, которые замечают только буржуа и говорят только о них и только с ними) как воплощение обороны отечества от неприятеля и защиты революции от царизма.

То, что правительство хочет взять на себя эту роль, у меня не вызывает сомнений. Возьмет ли — покажет будущее. Но оно понимает, — и это вполне очевидно, — что справится с ней только в той мере, в какой его слабость будет опираться на силу союзников.

Невозможно отрицать его решимости сотрудничать с Антантой. Разрешение, только что полученное мною у Троцкого, по которому союзники получат на складах в Архангельске то количество и то снаряжение, какое нам потребуется, а также обещание, которое он мне дал и уже выполнил — направить в Архангельск отправленных сначала во Владивосток сербов и чехов с целью создания прочного плацдарма в районе Севера, — вот два последних факта, в которых проявляется эта добрая воля.

Неужели большевики, если бы они не хотели и не надеялись добиться с нами альянса, позволили бы нам воспользоваться архангельскими запасами, драгоценными для правительства страны, где не хватает любых фабричных товаров, которая гибнет от голода, а главное — позволили бы нам сформировать на российском Севере значительную воинскую силу, которая, если большевики не присоединятся к нам, станет в наших руках чрезвычайно опасным — и с политической, и с военной точки зрения — оружием против них самих.

Этих красноречивых фактов хватило бы для того, чтобы доказать добрую волю и стремление Советов к союзу, — даже если бы я потерял память и забыл обо всем, что мне было заявлено Лениным и Троцким, в лояльность которых я продолжаю полностью верить.

Возвращаясь к вопросу о шансах революции, если бы ее предприняли теперь оппозиционные партии, мне кажется, стоило бы сравнить, несмотря на немалые различия, положение русского народа с положением французского народа в 1851 г., накануне 2 декабря{128}.

С одной стороны, растущее и законное недовольство масс. Принципиальная поддержка массами выдвигаемых оппозицией призывов к порядку. Но вместе с тем и возрастающее недоверие масс по отношению к этой левой и правой оппозициям, выступающим в союзе против правительства, которое их попирает и тиранизирует, но неспособным этот союз хранить, когда речь идет о переходе от негативной критики к позитивным решениям и о том, чтобы предложить народу программу будущего правительства. Отсюда — нерешительность масс, не желающих после столь изнурительных пятнадцатимесячных усилий выходить на улицы и следовать за теми, кто разобщен, кто не дает новой революции, которую они хотят разжечь, никакой прочной точки опоры, никакого глубокого смысла для действий.

Зачем выходить на улицы? За кем идти? Ради чьей выгоды затевать это выступление? Какой режим установить завтра?

С другой стороны, имеется революционное, то есть нестабильное и постепенно теряющее силы правительство, которое тем не менее сумело покрыть страну сетью организаций, объединяющих ее верных сторонников, ее ставленников.

Вся военная сила в распоряжении этого правительства. Народ это знает.

С одной стороны, таким образом, общественное мнение, или, точнее, то, что союзники хотят называть общественным мнением. С другой — вместе с правительством, с советскими организациями, с еще крепким ядром партийцев формирующаяся армия, в которой не найдется ни одного политика такого масштаба, в пользу которого может свершиться государственный переворот, и, безусловно, ни одного прославленного генерала. Нет в ней ни одного Бонапарта, ни одного человека, способного повернуть против правительства Советов созданные же большевиками войска, состоящие главным образом из большевиков, преданных своим лидерам, из красногвардейцев со всех концов России, из интернационалистов, сторонников крайних левых партий, наконец, из безразличных, которым все больше хочется стать наемниками, преторианцами, служащими тому, кто платит.

Можно ли предполагать, что этот народ, который никогда не был народом-борцом, а теперь и просто выбился из сил, рискнет пойти на величайшую авантюру, успех которой сомнителен и которая для него — пустой звук, поскольку он не может воспользоваться ее результатами немедленно?

Таким образом, логично прийти к выводу, — я знаю, что логика не революционная наука и что революции совершаются скорее сердцем, а не разумом, — что некое не поддерживаемое Германией движение имеет мало шансов на успех и даже на то, чтобы попытаться его добиться.

Беседы с эсерами и эсдеками, монархистами позволяют мне добавить, что наиболее решительные партии не очень-то обрадовались бы наследству, которое они получат вместе с правительством, наследству, которое оставят большевики, а именно невероятные, почти непреодолимые трудности, с которыми те в настоящий момент сталкиваются и ответственность за которые была бы для этих партий столь же тяжела, как и тяжела она для большевиков.