Геннадий Красильников - Старый дом (сборник)

• Название: Старый дом (сборник)
• Автор: Геннадий Красильников
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1971

Русскому читателю хорошо знакомо имя талантливого удмуртского писателя Геннадия Красильникова. В этой книге представлены две повести: «Остаюсь с тобой», «Старый дом» и роман «Олексан Кабышев».

Повесть «Остаюсь с тобой» посвящена теме становления юношей и девушек, которые, окончив среднюю школу, решили остаться в родном колхозе. Автор прослеживает, как крепло в них сознание необходимости их труда для Родины, как воспитывались черты гражданственности.

Действие романа «Олексан Кабышев» также развертывается в наши дни в удмуртском селе. Её главный герой — человек исключительной честности и принципиальности, непримиримый к тому мещанскому благополучию, которого добивается его Глаша. За душу Глаши и ей подобных вступает он в бой и одерживает победу.

Труженикам колхозного села, людям высоких моральных качеств, упорных и страстных в достижении поставленной перед собой цели, посвящена и повесть «Старый дом».

---

По шее и щекам Самсонова пошли багровые пятна. Он был готов сию же минуту вышвырнуть из-за стола этого нахала, но сдерживало присутствие Кудрина и секретаря. А те, как нарочно, прислушиваются к болтовне этого шута-голодранца и посмеиваются себе. Эхма, не получился нужный разговор, а все из-за этого щенка, чтоб его земля поглотила!

— А я вот что тебе скажу, дядя Гирой: плюнь на всех, залепи уши воском, чтоб не слышать всякую брехню. Язык, сам знаешь, без копей… Вот, к примеру, треплются люди меж собой, будто и какой-то праздник пригласил ты к себе гостей, кто-то позарился на масло, тырк-мырк вилкой, а там деревяшка, будто та деревяшка специально была выточена, а поверху для вида маслом обмазана. Ну, скажите, может быть такое? Ни в жизнь этому не поверю!

Веселый смех Кудрина переполнил чашу терпения хозяина. Он с грохотом отшвырнул из-под себя стул с узорчатой резьбой, не помня себя, закричал:

— Ты… с-сучий сын, в моем доме… меня же на смех! Пшел из-за стола, дармоед…

В этот момент за его спиной послышался слабый, умоляющий голос:

— Осто-о, Гирой, ты совсем спятил! Опомнись…

Пока хозяин потчевал гостей, жена по-мышиному тихо и незаметно хлопотала возле печки за перегородкой, в "женской половине". Муж строго предупредил, чтоб она не смела показываться перед гостями: женщина, известное дело, может испортить даже самую добрую беседу. К этому ей было не привыкать: всю свою жизнь она прожила в покорности, не смея ни в мельчайшей мелочи перечить мужу. Не один десяток лет прожила она с Григорием, вместе исходила долгие и тяжкие версты, но ни разу не приходилось ей шагать рядом с мужем: кроткомолчаливая, она неслышно семенила в двух-трех шагах поодаль… Лишь один раз в году он разрешал ей постоять рядом с собой: ранней весной, когда люди собираются на кладбище поминать родных и близких, они вдвоем направляются на кладбище. Отыскав небольшой поросший горькой полынью бугорок, долго стоят перед ним в молчании. Григорий молча мнет в руках свой картуз и хмуро поглядывает на жену, а та, боясь громко заплакать, судорожно глотает жгучие и горькие, словно настоенные на полыни, слезы. Под холмиком рыжей глины лежит единственный их сын, рано умерший от неизвестно какой болезни… Постояв положенное время, Григорий натягивает на голову картуз, выбирает место, где трава уже успела подняться на вершок, неспешно располагается, долга возится с потертой кожаной сумкой, наконец, извлекает из нее чекушку вина и нехитрую закуску. Авдотья молча стоит поодаль, не сводя невидящих глаз с рыжего бугорка. Народу в тот день на кладбище бывает много, у каждого здесь лежит кто-то близкий, и ей очень хочется подойти к другим женщинам, поделиться с ними горем, но она не смеет отойти от мужа. Григорий молча выпивает из чекушки, оставляя на донышке глоток-другой. Не глядя на жену, сует ей посудинку и половинку крутого яйца. Авдотья наливает в чарочку остатки вина, зажмурив глаза, выпивает и давится сухим яйцом… Посидев еще несколько времени, Григорий встает и через плечо хмуро бросает: "Ну, пошли!" Возвращаются они прежним порядком: Григорий впереди, поотстав от него шага на три, молчаливой тенью бредет Авдотья. Дойдя до опушки лесочка, Григорий отыскивает пенек и садится перекурить, Авдотью же отсылает наломать свежих пихтовых лап: чего ей зря стоять, в этакую даль ходили, и возвращаться с пустыми руками? Веники пригодятся в доме подметать. Пусть умерший сын покойно живет на том свете, а живому человеку немало забот на этом. В молодости Авдотью также не баловали лаской и вниманием. Самсоновы издавна жили крепко, и некрасивую Авдотью взяли за Григория заместо рабочей скотинки. Вскоре родился сын, а через два года помер. Деревенский знахарь сказал, что мальчик наглотался "дурного ветра", оттого и вспучило ему животик… После того Григорий спутался с молодой вдовой, Авдотья по ночам плакала от обиды. Деревенские бабы надсмехались над ней, и Авдотья, боясь злых языков, старалась меньше показываться на людях. Доведенная до отчаяния, она как-то раз несмело попрекнула мужа. Озверевший Григорий до изнеможения хлестал жену, в клочья исполосовав ей платье. Авдотья сутки пролежала в амбаре на холодном полу, на другой день пришел Григорий: "Ну, хватит прохлаждаться, собирайся в поле!" Лишь спустя десять лет у них родился второй ребенок. Григорий к тому времени отгулял свое, стал сдержаннее, сильно привязался к девочке. Но жену по-прежнему не замечал, на дню два слова скажет ей, и то много…

Вот почему, услышав за спиной дребезжащий голос жены, Самсонов пуще того взъярился:

— И ты-ы! Убирайся отсюда…

Прижав костлявые руки к плоской, высохшей груди, Авдотья не сводила с мужа скорбного, усталого взгляда.

— Людей бы постыдился, Гирой…

Самсонов схватил ее за плечо и толкнул. Авдотья неприметной тенью скрылась за дверью.

Гости заспешили, начали собираться. Самсонов посмотрел на них непонимающими глазами, стал совать им в руки недопитые стаканы.

— Погодите… как же так, Харитон Андреич? Я вас… со всем уважением… Из-за бабы все, не стоит внимания. Посидели бы еще.

— Что-то вино твое не по нас! — отводя дрожащую руку хозяина, резко сказал Кудрин. — До свиданья, Самсонов. Смотри, в другой раз как бы не рассориться нам с тобой!

Провожать гостей Самсонов все-таки вышел за ворота. Васька Лешак подмигнул ему из кабины, провел ребром ладони по горлу: дескать, пребольшое тебе спасибо, наелся во как! Самсонов по-бычьи покосился на него и сплюнул под ноги. Он простоял у ворот, пока не улегся бурый лисий хвост пыли, вздыбившийся вслед машине. Когда же машина скрылась в дальней лощине, в бессильной ярости сжал кулаки: "Хороши вы спиной, нежели передом! Скатертью дорожка! Сила ваша, иначе нога ваша не ступила бы в мой двор!.. Против воли приходится руки лизать… Эхма, собачья жизнь!"

Он вошел во двор, на глаза ему попался пестрый котенок, который, забыв обо всем на свете, подкрадывался к трепыхавшему на ветерке гусиному перышку. Свирепый пинок хозяйского сапога отбросил бедного охотника на несколько саженей… Войдя в дом, Самсонов потоптался возле стола, затем слил самогон из стаканов в графин. Остатки из Васькиного стакана вначале хотел выплеснуть в помойное ведро, но, раздумав, слил в тот же графин: кто знает, может, завтра зайдет нужный человек, а добро — оно всегда не лишнее, пригодится. У Авдотьи на этот раз кумышка удалась, настоена на табаке. А самогон на табачном настое приобретает удивительное свойство оглушать человека, он становится мягче воска, и лепи из него, что твоей душе угодно…

Съехав в лощину, Кудрин велел Васе остановить машину. Секретарь бригадной парторганизации, подавая руку на прощание, смущенно пробормотал: "Черт, этот Самсонов… А я представлял его вполне культурным…" Кудрин переглянулся с Васей, и оба безудержно расхохотались. Секретарь не выдержал, тоже засмеялся:

— Как говорится, хватанули шилом масла! Подарили топорище от потерянного топора! Ну, Самсонов, выкинул номер…

Вася состроил очень серьезное лицо и с чувством исполненного долга заметил:

— Кто как, а я заправился правильно! Непривычен уезжать из гостей с пустым баком… Мамаша меня с детства уму-разуму учила, мол, не обжирайся у чужих, а то, смотри, мать помрет. А мне что-то неохота за столом ложки считать!

Кудрин задумчиво протянул:

— Много еще у людей в умах всякой чертовщины. Пережитки всякие, поверья-суеверья… Со стороны посмотреть — вроде все как у людей, все в положенных рамках: газеты почитывают, радио слушают, о спутниках знают, а копни человека поглубже, о-го-го! сколько всяких нечистых сидит в нем! Старое с новым присоседилось, да так, что с кондачка не сразу разберешь, где одно, а где другое. Срослись пуповинами… Возьмите того же Самсонова. На собрании он, слышали, выступал почище какого-нибудь лектора, в доме у него, как в аптеке, кругом под лак! А довелись ненароком наступить ему на хвост, он тут же ощетинится, зубки покажет: не смей, дескать, не трожь, это мое! Формально он колхозник, не придерешься, а внутри у него прочно сидит единоличник, попробуй, вырви его оттуда клещами! Да-а, нешуточное это дело…

По пути домой Кудрин поинтересовался:

— Говоришь, дочка Самсонова замужем за Кабышевым?

— Точно, за Кабышевым. Два года, как поженились. Повезло человеку, все равно что слепому петуху подсыпали гороху: жена учительница, хорошую деньгу огребает… С такой жить можно: напоит, накормит да еще рядышком уложит!..

Васька Лешак еще некоторое время продолжал рассуждать, а Кудрин думал о своем: "Да-а, далеко пустил корни этот Самсонов, попробуй, выдерни их! Неизвестно, с какой стороны подступиться… Сам числится в колхозе, дочка учительствует, зять колхозный механик. Все законно… Да, он себе на уме, не станет палить из обреза, как в тридцатых годах кулаки… Конечно, будь его воля, съел бы нас со всеми потрохами. Интересно узнать, какие у них отношения с зятем?"