Леонид Жуховицкий - О любви

• Название: О любви
• Автор: Леонид Жуховицкий
• Издательство: «Художественная литература»
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1989
• ISBN: 5-280-01322-6

Книга «О любви» — плод творческого сотрудничества двух писателей, советского — Леонида Жуховицкого и шведского — Ларса Хесслинда. В книгу включены рассказы писателей и диалог в письмах, где они обсуждают наиболее острые проблемы современной жизни.

---

Но уж стоял я со всем возможным комфортом. Ибо, пока Ленка проводила меня внутрь, другая билетерша, ее сообщница, стерегла на балконе отрезок барьера, куда я мог с удобствами пристроить локоть. Могу гордиться: на бархате обивки среди многих проплешин есть и одна моя…

Грешный человек, я в жизни довольно часто пользовался блатом.

В кондопожской столовой знакомый повар без очереди давал мне щи и оладьи. Чемпионка РСФСР по мужской стрижке, прославленная Аллочка, за руку проводила меня в светлый зал популярнейшей парикмахерской перед недовольными носами пижонов с проспекта Калинина. Однажды меня даже прокатили вдоль Крымского берега на экспериментальном катере с кондиционером в салоне — школьный товарищ вышел в капитаны. А в Ленинграде — был период — я как свой человек проходил в директорскую ложу академического театра — ту самую ложу, из которой больной, измученный Чехов смотрел на провал «Чайки».

Но никогда у меня не было такого хорошего блата, как в тот год у Ленки, в молодом и знаменитом театре…

Работала Елена в основном вечерами. А днем довольно часто приезжала ко мне.

Мы шли с ней в Филевский парк, а потом еще дальше — берегом, через Крылатское, в Татарово, до парома на Серебряный бор. Шесть километров туда, шесть обратно. Здорово гулялось в ту осень!

Ленка рассказывала мне новости. Как Анюта вдохновенно зубрит свой немецкий. Как Милка с обычной своей целеустремленностью уже сейчас готовится к первой практике. Как Женька начала было четвертый сценарий, да что-то бросила…

Теперь не было объединяющей всех школы, девчонки учились кто на дневном, кто на вечернем, заниматься приходилось много. Вместе почти не собирались, вообще виделись нерегулярно — времени не хватало.

И только Ленка сновала между нами, как челнок…

Постепенно она осваивала быт кулис.

Появились первые разочарования. Выяснилось, что, помимо истины, люди театра ищут на сцене и что-то свое.

Помню, уже зимой Елена пришла ко мне как-то и сказала:

— Ты знаешь, он любит аплодисменты.

Речь шла о главном режиссере.

— Делает вид, что не любит, а на самом деле любит. Я видела, как он готовится выйти из-за кулис.

Лицо у Ленки было растерянное и огорченное: она не осуждала режиссера, ей было неловко за него.

Потом у актрисы, прозвавшей ее «пуделем», случился день рождения. Пуделя актриса не позвала. Ленка на следующий день принесла имениннице букетик и коробку конфет. Актриса смутилась и пообещала виновато:

— Мы с тобой потом отдельно выпьем, да?

Ленка тогда сильно расстроилась: не потому, что не позвала, а потому, что почувствовала себя виноватой. Значит, видела в ней не близкого, все понимающего человека, а поклонницу, не лишенную тщеславия.

Все это были мелочи. И я старался объяснить ей, что не стоит, просто нельзя обращать внимание. Все люди — люди, у каждого свои желания. А хорошее дело получается не тогда, когда люди отказываются от собственных планов, а тогда, когда эти планы с хорошим делом совпадают.

— Я понимаю, — соглашалась Елена, но морщилась от какой-то своей внутренней неловкости.

Гримаса у нее была смешная. Я говорил, что она как кошка, лизнувшая валерьянки.

И Ленка опять начинала представлять: выгнув спину, прохаживалась на мягких лапках и мурлыкала.

— Ну а дальше? — спрашивал я. — Дальше-то что думаешь?

Она скучнела, сникала, пожимала плечами.

— Опять пойдешь в театральный?

Я не давил на нее, я просто интересовался.

Но подруги тоже интересовались. И знакомые интересовались — не век же ей ходить в билетершах.

И все это вместе — давило.

И, чувствуя себя обязанной хоть как-то соответствовать надеждам окружающих, Ленка отзывалась неуверенно:

— Может, на театроведческий…

Заходил разговор про подруг. Она рассказывала, у кого что. Новости эти становились все бедней.

Она объясняла извиняющимся тоном:

— Я теперь с ними реже вижусь.

Но я понимал: не она с ними, они с ней видятся реже.

В общем-то понятно было: институт, разные интересы, новые знакомства, новая компания, всегда поначалу сулящая больше старой… В лилипутском школьном содружестве уже начинался взрослый распад.

Я сказал об этом Елене.

Она стала защищать девчонок, но вяло, словно по обязанности.

А мне так хотелось, чтобы права оказалась она, а не я! Чтобы ни институт, ни новые приятели, ни неизбежные в близком будущем замужества не порвали завязанные еще в школе узелки.

Ведь школьные друзья, как нервные клетки, не заменяются и не восстанавливаются.

Конечно, и после мы встречаем разных хороших людей. Да и сами мы люди хорошие, есть за что нас любить — за ум, за способности, за характер.

Но школьные друзья, как и родители, любят ни за что — за сам факт существования. За то, что Петя, что Маша, за то, что знают нас от волоса до ногтя и мы их так знаем.

Но что делать, не бережем мы вещи, которые надо бы поберечь…

Во всяком случае, время у Ленки повысвободилось — той зимой она бывала у меня довольно часто.

А зима оказалась тяжелой. Долго, около месяца, мороз держался возле тридцати, ветер хлестал почти непрерывно.

Близкий мне человек лежал тогда в больнице, на другом конце города. А меня, как назло, свалил паршивейший вирусный грипп.

Я валялся в постели, обросший, измотанный, словно весь пропитавшийся гриппозной гнилью. Из носу текло, голова болела. Я даже не поднимал с пола осколки оброненного градусника.

И вдруг — звонок в дверь.

Поднимаюсь, кое-как поправляю пижаму.

Лестничная площадка выстужена, окна в подъезде обледенели, снизу от дверей ползет мороз. И вот из этой холодины и неприютности — Ленкин нос картошкой, малиновые щеки, старенький цигейковый воротник…

Толстая от кофты на свитер, болтает какую-то чушь, улыбается, сует мне два яблока и шахматный листок — ведь запомнила, что увлекаюсь.

Есть люди, от одного присутствия которых жить лучше…

Градусник вымела. Хотела платки постирать — я не дал.

— А Наталья как? — спрашивает так весело, будто Наталья не в больнице, а в оперетту пошла.

И почему-то становится спокойнее. Ну, болен, ну Наталья больна. Так выздоровеем же! В конце концов, если уж болеешь — и это делать надо с удовольствием. Вот партию Таля разобрать — подробно, с вариантами. Когда еще будет на это время!

А Ленка рассказывает театральные сплетни и просто сплетни — вот умница! Когда голова чужая, ни читать, ни писать — сплетни вполне диетическая духовная пища.

Порылась в холодильнике, что-то нашла, нарезала, разложила красиво на тарелочках — вышел легкий завтрак из трех блюд. И все это — рта не закрывая.

А потом надевает свою кофту на свитер, с трудом влезает в пальто, сразу становясь толстой. Я даю ей три рубля, говорю номер палаты. И по морозной, гриппозной Москве едет Елена с пакетом апельсинов на другой конец города, в больницу…

Не сочувствовала, не ободряла — просто болтала глупости.

Я тогда долго болел, многие навещали. А запомнилась четко, до мелочей — она…

Опять подошла весна. Елена стала готовиться на театроведческий.

Поступать туда полагалось со своими работами. Конкурс, экзамены — это уже потом.

И снова Ленка заколебалась: что писать, как писать, да и надо ли поступать вообще.

И опять я стал ее уговаривать, увлекся, сам поверил в свои педагогические похвалы и в конце концов придумал такого оригинального и мудрого театрального критика, что самому завидно стало. На этой волне вдохновения я и продиктовал Елене ее первую статью, полную таких сверкающих идей, что и слепой бы углядел в девчонке нового Кугеля. За эту статью мою приятельницу и отсеяли на творческом конкурсе.

Какой-то решающий член приемной комиссии строго выговорил нестандартной абитуриентке за ее взгляды на театр, сомнительные и безответственные. А насчет формы заметил, что она небезынтересна, но несомненно откуда-то списана.

Как можно списать форму отдельно от содержания, он не объяснил, а Елена, подавленная его суровым тоном, не спросила.

Впрочем, и спроси она — что изменилось бы?

Так и не взяли нас с ней в театроведы.

И опять по Ленкиному лицу мне показалось, что огорчил ее вовсе не провал, а лишь процедура провала. Во всяком случае, к дверям театрального зала она вернулась без всякой горечи, пожалуй, даже с облегчением.

К этому времени я стал получше понимать ее необычную любовь к театру. Раньше, как и все ее знакомые, принимал за данность: любит — значит, должна чего-нибудь хотеть. Теперь же понял, а может, просто привык: она вот такая. Любит — и все. И вполне ей этого достаточно…

Примерно в это время случился у Елены первый — всерьез — парень.

Он был молодой инженер, способный и с перспективами — по крайней мере, так поняла Ленка с его слов. Он подошел к ней в антракте, о чем-то заговорил. Потом еще несколько раз встретились.