Павел Моренец - Смех под штыком

• Название: Смех под штыком
• Автор: Павел Моренец
• Издательство: Азово-Черноморское краевое книгоиздательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1934

Автобиографический роман, автор которого Павел Михайлович Моренец (Маренец) (1897–1941?) рассказывает об истории ростовского подполья и красно-зеленого движения во время Гражданской войны на Дону и Причерноморье.

---

Но выступят ли они? Ведь эти группы никогда не воевали, они еще ничего об этом наступлении не знают.

Узленко должен итти в кубанские группы с приказом немедленно привести их. Пошел. Скорей — не опоздать!

Проклятие! Что же это значит? — Его догоняют, возвращают.

— Что случилось?

— Зелимхан зовет.

Узленко из-под нависших бровей шилом колет:

— Зачем вернул?

— Погоди… Куда торопишься. Тут надо перемыслить… Надо сговориться с комитетом. Ты посиди пока.

И сидел Узленко три дня.

Вдруг поздно вечером — переполох. Прискакали из города два гонца:

— Что же вы спите!? Весь город готов, все рабочие ждут, белые войска при первом выстреле сдадутся! Ночью выступление, а вы и дойти не успеете!

Зелимхан забегался: «Собираться!» Зовет Узленко:

— Скорей приводи группы с Кубани!

— Хватился. Когда же я их приведу? Завтра, послезавтра? Куда же вести их?

— Найдешь. Чего разговариваешь? Торопись, старина, пора дисциплинку знать, — и расквасил рот на бок: ах, как он устал, как устал…

Ушел Узленко, спешит, хочет выручить группы из беды.

В мешке.

Выступила пятая. Тарасов в военном деле разбирается, и ад’ютант его, Горчаков, не простак. Переглянулись, перебросились словами: приказ весь город знает. Тоннельная — за горами. Тарасов отдает другой и уже не письменный, а устный приказ на ухо от командира к командиру:

— Двигаться не на Тоннельную, а на Абрау, Глебовку, Васильевку, Борисовку.

Зелимхан выкатился:

— Как ты смеешь менять приказ комитета?

— Пошел к ядреной маме! Я — верховный главнокомандующий, а не ты!

Зелимхан развернул рот — и поплыл уточкой подальше от него. Он уже заболел, у него уже геморрой открылся, он уже сел на линейку в обозе.

На заре налетели на Абрау. Разоружили гарнизон в 75 казаков. Сзывают митинг. Сбежались батраки Абраусского имения. Радость захлестнула всех:

«На город идут! Пришло долгожданное! Еще несколько часов — и мы будем вольными, счастливыми. Так скорей же!»

Присоединяются толпами. Оружие достанут у врага. Они верят в победу, в разум зеленых.

Прошли Глебовку, Васильевку — местные зеленые примкнули. Отряд вырос до 400 бойцов. Подходят к Борисовке. Уперлись в тупик… Их ждут белые…

Зеленые послали делегацию с требованием сдаться. Белые в ответ одного делегата расстреляли, а другой убежал.

Зеленые в недоумении: почему белые выступили встречать их? Страшное подозрение пронеслось по толпам: «Проданы!» Жуть охватила: «Не в западню ли попали? Куда податься: впереди — белые, уйти назад в свой мешок — гнать будут, да и туда, верно, послали по шоссе отряды».

И сознание заброшенности, беспомощности обессилило их. Повалились на траву. Ждут. А чего? Сами не знают. Вокруг разведчики лазят, прощупывают белых. Послали и в Новороссийск. Горчаков, черноглазый, румяный, весел. Он не понимает, почему головы повесили. На Балканах, во Франции не то повидал. Ходит по толпам, старается «настрополить» их:

— Не робей, ребята. Мы еще им чёсу дадим, а ночь придет — улизнем.

На шоссе зарычал грузовик. Зеленые притихли: белые совсем близко, обходят их… Горчаков, точно его волной взмыло:

— Кто со мной? Не все сразу, человека три! Кобёл буду, если мы их не захватим!

Побежали. Стихли шаги… Машина рычит все ближе, все громче — и гинула в оглушительном треске выстрела… Снова гулкий треск… Ахнул взрыв — и точно ветром подняло толпу с земли… Все стихло…

Что же там происходит? — Несколько человек срываются и бегут к шоссе.

Что же это за война? Такая молчаливая, без стрельбы, и такая жуткая… Не содрогнутся ли горы от рева торжествующего врага, когда он окружит их, налетит шквалом?

Идет от шоссе возбужденная, говорливая толпа. Навьючены английскими шинелями, френчами, вязанками ботинок, винтовками. Сбросили на землю, хохочут, хвалятся. Голоса их покрывает скачущий говорок Горчакова:

— Я им командую: «Стой, сдавайтесь!» А офицер в меня — из нагана! Промахнулся, попал в камень, ранил меня осколком. А я поднялся и стоя из нагана: р-раз! — он и свалился под обрыв.

А другие зеленые перебивают его, — рассказывают, как они вчетвером обезоружили и раздели полный грузовик солдат. Не дали спуску и английскому офицеру. Машину бомбой покорежили — и свернули в кусты.

— Но как в Новороссийске? Не узнали?

И все сразу нахмурились, словно раненый, которому напомнили о предстоящей смертельной операции.

— Спрашивали проезжих крестьян. Говорят — в городе все спокойно.

И снова безвольное ожидание.

Но вот пронеслась ветром тревога; побежали зеленые и почему-то не врозь, а сбились в кучу в жутком молчании. И вырвались из толпы стрелами звонкие, режущие слова:

— Скорей выручайте рабочих! Вешают их, душат! Вся надежда на вас! В комитете говорят, что через вас сорвано дело!

Тарасов в исступлении сдернул свою шапку, хлопнул о землю и завопил:

— Продали! Обманули! Не хочу быть главковерхом!

И понеслось по толпам: «Продали!» Все загалдели, заметались; Горчаков старается всех перекричать:

— Ребята, не трусь! Ничего нам не сделают! А струсите — всех вырежут! Досидим до вечера — и уйдем! Прекратите галдеж, а то нас в Новороссийске слышно!

Покорно разбрелись, обреченно улеглись, как скотина, приготовленная для убоя.

Лежат, ждут. Солнце прячется за чубатый хребет горы. Темнеет. Наползает жуть.

Тарасов шатается, как гость, места себе не находит, нервничает. Он подчеркивает свою тревогу, чтобы отвести от себя страшные обвинения, чтобы его самого не подняла на штыки обезумевшая толпа. Он уже не думает о том, что он сам разлагает зеленых хуже предателя. Зелимхан подозрителен, но он не показывается, он где-то в хвосте, на линейке лежит, он уже совсем разболелся.

Разведка доносит, что на них двигается по шоссе сотня чеченцев, спереди — два броневика. Зеленые повскакивали, оправляют пояса, патронташи. Горчаков смеется.

— Кто со мной в засаду? Отходи! Сейчас кинжалов принесем!

Вызвались охотники, жаждущие веселой схватки, побежали цепочкой к шоссе, а здесь снова улеглись в напряженном ожидании. Тарасов присел на корточки, нервно курит, кому-то горячо говорит, доказывает что-то.

Темнеет. Горы вдали уже спрятались во мраке. Тихо… Гулко затрещали у шоссе выстрелы… Грозные крики ура… Заметались, покатились волны звуков по дремлющим ущельям… Взрывы…

Зеленые снова повскакивали. Кто кого бьет? Да когда же это, наконец, кончится? Чего они ждут?.. Или и здесь провокация?.. Задерживают, чтобы успели окружить белые?..

Идет ватага смеющихся зеленых. Несут ручные пулеметы, патронные ящики, наперебой хвалятся:

— Как хватили их! Они — с коней долой — и под кручу! А мы броневики выгрузили и взорвали бомбами.

Но зеленых уже не радует успех: враг около, враг знает, где они находятся — нужно скорей уходить. Но куда итти? Не нарвутся ли на засаду?

Тарасов, как бы самому себе, напоминает:

— Надо встретить зеленых с Кубани, предупредить их, — а потом отвел Горчакова чуть в сторону и по секрету говорит ему: — Ты подбери себе человек 15–20 и живи, лишь бы на шамовку достать смог, а я пойду куда глаза глядят.

Горчаков отшатнулся, громко бросил:

— Да ты что, красный товар собрал? Веди, не трусь, а не то — шлепну!

— Ну, ну, чего кричишь. Я схожу в штаб.

Ушел Тарасов на сопку в штаб, встревожил и там — и скрылся.

Стемнело. Приглушенно рокочет толпа. Как их много и как жутко видеть в диких горах эту массу попавших в западню людей!.. Их взоры обращены на Горчакова. Он молод, но опытен, бесстрашен. Они сгрудились вокруг него:

— Что делать? Спасай, товарищ!

— Доверяете вы мне?

И гул голосов одобрения заставил его затрепетать до слез от радости:

— Верим! Веди нас скорей!

— Ну, собирайтесь! Только смотрите: будет порядок — никто не разобьет нас, а собьетесь овцами — сами себя погубите. А вы, товарищи рабочие, кто не может вернуться — идите с нами, вернее будет: семьи трогать не будут.

Горчаков начал отдавать распоряжения. Все почувствовали силу, успокоились. Подводы выгрузили, отпустили. Запасы патронов, продукты, пулеметы, котлы, пуда четыре шрифта — все это распределили, навьючили на плечи. Зелимхана с повозки ссадили. Он совсем обмяк, притих. Горчаков ему — ни слова. Кое-кому шепнул следить за ним. Только бы выбраться отсюда, а там разберутся, какой он нарком.

Местные зеленые растаяли: вернулись к своим хатам. Осталось триста. Пошли дикими непроходимыми тропами. Растянулись бесконечной черной унылой цепью. Впереди — Горчаков, сзади плывет помощник верховного главнокомандующего, ловит момент улизнуть.

Как измучились они! Вторую ночь не спят, целый день голодные, сколько пережили за этот день! Взбираются на бесконечные, уходящие в небо горы; колючий кустарник раздирает руки, одежду, лицо.