Павел Моренец - Смех под штыком

• Название: Смех под штыком
• Автор: Павел Моренец
• Издательство: Азово-Черноморское краевое книгоиздательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1934

Автобиографический роман, автор которого Павел Михайлович Моренец (Маренец) (1897–1941?) рассказывает об истории ростовского подполья и красно-зеленого движения во время Гражданской войны на Дону и Причерноморье.

---

Требуют облавы документы и обыскивают: оружие собирают. Подпольники безоружны: почти ежедневно нарываются на облавы. Остается больше сидеть дома.

Хозяйка гостеприимная, прощупывает ребят: нельзя ли от них поживиться. Чуткая — время без часов определяет. Перезнакомились ребята с барышнями, Анной и Еленой — два студента, две курсистки, четыре новых имени, — как бы не спутать. У Георгия, оказывается, дядя в Италии, у Ильи — бабушка в Полтаве, тоскует по нем. И хозяйка будто верит: ребята денежные. А они проедают деньги, переданные Илье матерью. Пришлось бы им дуэтом насвистывать на содержании в 500 рублей, когда фунт хлеба стоил 80 копеек, когда деньги вылетали на каждом шагу. На базар за продуктами ведь не ходили, перебивались больше на колбасе, сыре да простокваше из магазинов; другой раз на извозчике проносились с молитвой за здравие. Летят деньги, а нужно и в запасе иметь на случай ареста, чтобы откупиться еще на улице. Короче — хозяйке не перепадает особенно; ребята плачутся: времена настали — ни связи, ни проезда — деньги от родных все запаздывают.

Тревога.

В шесть вечера должно было состояться заседание в Нахичевани, на углу, у лавочника: у него удобно собираться, не подозрительно, что люди заходят.

Раньше всех ушел Георгий, напевая казачьи мотивы. За ним — Анна. И, наконец попыхивая папиросой, — Илья. Елены тогда дома не было. Едва прошла Анна от квартиры — шпик увязался. (Квартира-то на неудобном месте, недалеко от контрразведки). Она прибавляет шагу, — и он. Она остановится у ларька, он — к двери дома, будто звонить начинает. Снова побежала — и он по пятам. Остановилась чулок оправить, а сама во все стороны глазами стреляет. Догоняет ее Илья: «Что случилось?» Она ему шопотом: «Уходите: слежка» — и побежала. Он замедлил шаг — мимо пронесся длинный в черном пальто и котиковой шапке. Как коршун. Илья — за ним. Они — на Садовую. Илья остановился: «Увы, не для меня Садовая», — и начал плести петли: то на трамвае, то темным переулком — все проверяет, нет ли за ним слежки. Прошел в Нахичевань. Видит — бежит кто-то навстречу. Анна. Он — к ней: «Что случилось? Было собрание?». — Повис в воздухе вопрос: пронеслась, обругав его: «Не приставайте». А у дома прирос кто-то… звонит… Все тот же шпик.

Пришел Илья на собрание — никого, кроме Сачка.

Говорит, — не состоялось. Анна приходила, плела, что за ней следят. Георгия не было.

Упало настроение Ильи, вернулся к себе. Анны нет. Ждет ее. Развернул книжку. Перечитывает по десятку раз одни и те же строки — ничего не понимает, мысли витают вокруг. Пересилит себя, сосредоточится на чтении, но прошла минута-другая — и растаяла книга. Курит папиросы, одну за другой. Посидит, полежит — нудно.

Пришла Анна, пробежала в свою комнату, сбросила пальто — и в столовую, к хозяйке, ужинать. Оттуда вскоре донесся ее задорный смех. Потом взяла книгу, стихи Каменского, и — к печи, обогреться. Глазами поманила Илью. Пришел. Сел.

Глядят в полыхающую печь, греются. Анна стихи читает. Что-то новое, непонятное, но воображение разыгрывается — и чудится Волга широкая, разудалый Стенька Разин, ватага разбойников — гроза купцов.

Прочитала. Перебрасываются фразами то громко, шутливо, то шопотом. Хозяйка чует своим носом: амурничают, — зорко следит, добродетель блюдет.

— На собрание шла, казалось, — отстал. Пришла, говорю: «Нужно отложить заседание: слежка; мне возвращаться на квартиру нельзя: других впутаю; предупредить Елену, чтобы с дороги не нарвалась»… Смеются, говорят; «Причудилось. Увязался какой-нибудь ловелас, а она — в панику»… Тсс… Тише… Какая же паника: я остановлюсь — и «он» остановится, прячется за дерево или за выступ дома. «Что ж, говорю, я предупредила и ответственность с себя снимаю за последствия». Этот Сачок опять смеется: «Идите, говорит, проспитесь, к утру все пройдет». Вот и пришла. И «он» пришел…

Снова стихи. Сочная, ярко-зеленая молоденькая травка. Огурец свежий, свежий. Птички зачирикали. Подул ветерок, мягкий, ласкающий…

Сидят интимно, рядом, наклонившись к печи.

— И ведь как уцепился. Твердо уверен. Хочет, видно, всю организацию через меня раскрыть… Если передал другим следить за лавочкой, — пропало все, выследят всех. Нужно ожидать полицию сегодня. Они ночью ходят… Если громкий стук, значит — они. Я это по Украине знаю.

Украина усыпала ее голову сединой. Не угодно ли повторить пройденное? Анна пробежала в свою комнату, тщательно перерыла вещи — не осталось ли где предательской записки? Принесла медный жетончик — на память из Советской России прихватила. — Виновато улыбается: «Ребячество». Разворачивает красную навязку с надписью: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». Недоумевает: «Это не ваша?.. Георгия?.. Ах, да… Вот еще чудак»…

Бросила обе реликвии в печь. Повязка вспыхнула от обиды, жетончик обреченно зарылся в пылающие угли.

Анна вспоминает:

— В одиннадцать принесут газету. Надо не спутать. Но где же Георгий? Был ли он там? Не знаете? Тсс… Тише… Может-быть, и его выследили? У вас как? Благополучно? Вам бы следовало уйти, но если вы не провалены, нужно выдержать характер… Но если придут сегодня…. Вы уходите… Я останусь…

Снова читает, но воображение уже запрыгало. Не читается. Хозяйка что-то утихла. Не легла ли спать?..

— Глубоко дыш-ит… Тсс…

Илье приходит мысль: если придут — надо бежать вместе. Жестами показывает: у него сильные мускулы, ему только зацепиться — куда угодно взберется, и ее вытащит.

Вышел. Изучил двор. Прекрасно. Вернулся. Жестами и словами об’яонил. Решено: бегут вдвоем. Легче стало. Ползает шипящее дыхание хозяйки.

Громкий стук: — «Др! Др! Др! Дрррр!»…

Илья — к двери. Длинный, узкий коридор ведет к ней. Подойдешь — не убежишь, прострелят пулями. Схватил засов — сердце стучит: «Газетчик? Георгий? Полиция?» Открыл — оживленный морозом и движением газетчик. Подал — побежал дальше. Как здесь хорошо, спокойно! Огни, движение, веселый, беззаботный говор. Проносятся с грохотом и звонкой трелью ярко освещенные, как комнаты, трамваи. Где же опасность? Здесь, на людях, не страшно. Неохотно вернулся.

Анна читает газету почти шопотом… Гетман Украины Скоропадский отрекся: сменили немцев на союзников… Прибыла в Новороссийск первая союзная эскадра — новые «дорогие гости». С немцами они расправились, благо в Германии революция разразилась, теперь занялись Россией. Плывут гордыми лебедями пароходы из Англии, а в них — танки, обмундирование английских солдат, орудия, снаряды, папиросы, бритвы, вилки, шоколад… Все для верной им Добровольческой! — пусть двигает на Москву… на Дону пускают слезу. Стыдят, умоляют, имена благодетелей на простыне газеты отмечают — звякают медяки, как в церковную кружку. Мало медикаментов, мало белья, хоть обноски бы давали… Вечер смеха! Балы! Танцы до утра! Пожертвуйте ради Христа… Донская армия отходит по стратегическим… С выражением тоски на лице, Аверченко жует корову из папье-маше. Уверяет, что большевики… Еще что там? Градоначальник Греков (тот самый, который на кулачки вызывал подпольников) категорически заверяет, что он уголовщину в кратчайший срок выведет. Икаева-карателя чего-то хвалит, куда-то всовывает: «Он хоть и не юрист, а дело свое знает». Журит офицеров: «Ах вы, сукины детки, нельзя же так: пьете, как сапожники, в карты режетесь, как шулера. Стыдно, стыдно, господа». Потом насчет трамваев прошелся: «И зачем это люди виснут: никакого удовольствия. Куда приятней прогуляться по воздуху — ни тертый, ни мятый».

Кричит газета: большевики в огненном кольце! А Краснов все плачет о близком своем конце, о яде большевистской заразы…

Прочитана газета. Снова поднимается тревога. Стучит сердце. Молчат.

Разошлись отдохнуть в ожидании. Она у себя прилегла. В пальто. Илья — у себя. Тоже в пальто. Приготовился. Папиросы со стола — в карман. Чтоб не забыть. Курит…

Вдруг что-то страшное разрезало воздух, зашипело, звякнуло… Часы. Двенадцать. Скоро…

Слабый стук. Илья, крадучись, — к Анне, в темную комнату, и топотом:

— Стучит…

— Я не слышу. Это, вероятно, кровать скрипит.

Вернулся. Прилег.

Опять тихий стук. Снова — к Анне:

— Кажется, стук…

— Не слышу… Иногда в ушах стучит. Кровь… Или сердце…

Вернулся. Закурил. Сидит в тупом ожидании.

Громкий стук!.. Др! Др! Др! Дрррр!..

Полиция!.. Метнулись во двор. Пробежали за два флигеля. Илья взобрался на дровник, прилег, протянул ей руки вниз — ухватил. Проклятие! Не предусмотрел! На дровнике — хворост. Она цепляется за него — хворост упирается ей в грудь, сползает. Илья грубо хватает ее подмышки — втащил. Крыша под ногами гнется. Подпрыгнуть, чтобы достать до навеса соседнего двора, нельзя… В западне. Выдали сами себя…

Но Илья может взобраться на верх крыши флигеля по краю ее. Там — шест на крышу соседнего флигеля. Оттуда спустится прямо на навес. Но Анна? Он поднимет грохот — и выдаст ее. Да и стыдно бросать беззащитную.