Нина Васина - 37 девственников на заказ

• Название: 37 девственников на заказ
• Автор: Нина Васина
• Издательство: Эксмо-Пресс
• Жанр: Иронический детектив
• Год: 2003
• ISBN: 5-699-02796-3

Евфросиния Куличок, или Фло, как зовут ее друзья и близкие, — врач-психиатр. Когда-то у нее был бурный роман с коллегой Кириллом Ланским. Потом Кира уехал из Москвы, а вскоре Фло узнала, что ее возлюбленный скончался. Но спустя несколько лет Евфросиния вновь встречается с Кириллом. А после общения с одним из его пациентов Фло узнает страшную тайну: Ланский, оказывается, заключил с ним договор Смерти. Бывший ученый когда-то занимался сверхсекретными разработками, за которые кое-кто готов отвалить астрономическую сумму. Разочаровавшись в жизни, он готов покончить с собой. Но при одном условии: на счет его лаборатории должны быть перечислены триста тысяч долларов — тогда он предоставит Ланскому, как посреднику, все необходимые бумаги… Однако тот ли это Ланский, которого она знала и любила, задается вопросом Фло; или самозванец, толкающий людей в бездну?..

---

— Мои претензии никого не интересуют. Вся проблема в том, что я не могу выучить его стишок.

— Принципиально?

— Нет. Просто не лезет. Как холодная манная каша.

— А что в тебя вообще лезет? — Старик откинулся на спинку стула и осмотрел меня сверху вниз.

— Сомневаешься, в состоянии ли я вообще запомнить стишок? Зря. У меня есть любимый поэт.

— И ты… можешь что-то прочесть из него? — с сомнением поинтересовался мой Бог.

— Запросто. Заодно и обсудим двойку по истории.

— А история тут при чем?

— Все взаимосвязано. Приготовился? На поле боя поражают нас все виды человеческих страданий. — Я с грохотом повалилась на пол, со стоном перекатилась несколько раз, оказавшись у ног старика. — Сведенных рук, остекленевших глаз: все ужасы жестоких истязаний!.. — Скособочив лицо до предчувствия судороги, я как можно дальше высунула язык, а глаза скосила к переносице. — Ну, в общем, ты понимаешь: без всяких поэтических прикрас! — Дернувшись несколько раз и устрашающе захрипев, я раскинула руки, расслабила мышцы лица и застыла, вытаращив глаза в пространство, и, стараясь подольше не вздыхать и не моргнуть, просипела: — Так погибают тысячи созданий… Иной же уцелеет как-нибудь. — Быстренько вскочив, стала по стойке “смирно”, выставив вперед грудь и гордо задрав подбородок, и закончила: — И ленточкой потом украсит грудь!1

— Потрясающе… — Старик поднял руки вверх и похлопал ладонями у себя над головой. — Это кто?

— Это Байрон!

— Плохой перевод. Ты читала Байрона на уроке истории?

— Нет. Я только сказала, что Дон Жуан вместе с Суворовым принимал участие во взятии Измаила, доблестно бил турок и привез потом императрице Екатерине письмо о победе русских. Так написано у Байрона в поэме “Дон Жуан”. И вот результат: двойка.

— Ну еще бы!.. А вот послушай такого Байрона. В хорошем переводе. “Ты из смертных, и ты не лукава, ты из женщин, но им не чета, ты любовь не считаешь забавой, и тебя не страшит клевета”. Нравится?

— Нет.

— Нет? “Сколько б бед ни нашло отовсюду, растеряюсь — найдусь через миг, истомлюсь — но себя не забуду, потому что я твой, а не их”1.

Он со вздохом закрывал дневник, прочел надпись на его обложке, задумался, опять прочел — и, наконец-то, я дождалась его удивленного взгляда.

— Евфросиния Куличок? Что это?

— Это мое имя, — злорадно доложила я. — Теперь понимаешь? Понимаешь, как трудно выжить с таким именем? Только представь — Фро-о-ся-а-а!

— Евфросиния? Ты сказала, что тебя зовут Фло.

— Это повелось с детства. Никакой ребенок не состоянии выговорить такое. Я пыталась, но у меня получалось только начало, да и то без твердой “р”. С пяти лет я просто Фло.

— А мне нравится это имя.

— Конечно, ты же динозавр — небось в твоем доисторическом детстве каждая вторая горничная или посудомойка была Фросей.

— Знаешь, что я подумал, — обрадовался старик, — я ведь ни разу не говорил, как меня зовут! Давай знакомиться, Евфросиния!..

— Ты Бог — мне — дан. Ты Богдан Халей, — перебила я старика, взяла его за подбородок и клацнула отвисшей нижней челюстью, закрывая разинутый от удивления рот. — Неужели ты думаешь, что, впав в абсолютный восторг поклонения, я не поинтересовалась именем своего возлюбленного?!

Половина наследства

Через два месяца после встречи с Иеронимом Глистиным я получила диплом психиатра. Стыдно сказать, но к тому времени я еще не знала о “Теории самоубийств” Ангела Кумуса. По завещанию старика, эта книга была мне вручена сразу же после получения диплома. “Ни днем ранее, — так там было написано, — опоздание же выполнения данного пункта особого значения не имеет, книга может быть вручена и при получении второй половины моего наследства, инструкции к получению которой см. в п. 2”.

Я приехала к адвокату с чемоданом: спешила на поезд. Адвокат — сухонький и жалкий — держал книгу двумя руками перед собой как щит, бормотал что-то о непредвиденностях жизни и о том, что неподготовленным людям читать такое совершенно противопоказано. Пришлось пообещать, что впредь, прежде чем предлагать эту книгу, я буду интересоваться медицинским образованием собеседника, а для ее сохранности непременно заведу сейф. Пролистав книгу, я несколько дней не могла избавиться от грусти и ощущения невосполнимой потери времени и сил: эта книга была мне нужна позарез два, три, пять?., все годы назад, а особенно сразу после смерти старика. “…Опоздание выполнения данного пункта особого значения не имеет…” Ты сам себя переиграл, Богдан Халей.

Я с такой неистовой жадностью пыталась получить разгадку смерти моего Бога, что к последнему курсу сама себя поставила на учет в психоневрологическом диспансере № 321, в котором проходила практику. По теории Ангела Кумуса, психиатр не может излечить больного, пока не войдет в его состояние до критической фазы, то есть не ощутит болезнь через себя. Шелдон Роут называет это трансфером или переносом — либо больной переносит свои бессознательные желания на психиатра, либо психиатр на больного. По той же теории, истинный лекарь, излечив больного, избавляется от его болезни в себе ровно настолько, насколько это удобно для анализа прожитого опыта и для последующих исследований других заболеваний.

Стоит ли это понимать так, что врач вынужден накапливать в себе опыты различных заболеваний, сохраняя при этом здоровую контактность с коллегами, внутреннюю обособленность личности, профессиональный прагматизм — то есть становясь самым опасным из всех больных?

Ангел Кумус строит свои основы лечения на том, что гениальность — это наиболее недоступная лечению психическая болезнь, галлюцинации — это отрывочные видения некоторыми людьми бесконечного множества чужих или своих жизненных орбит, в которых они либо вращались ранее в других обличьях, либо будут жить впоследствии, а лекарь подобен критику, который вынужден довольствоваться наблюдением и оценками поведения своих пациентов, не в силах безболезненно войти в сумеречное состояние любого из них.

Гениальности Ангел посвятил большую часть книги. Причем делириозное состояние юного Моцарта исследовано им, как это ни смешно звучит, с маниакальностью аментивного шизоида. Юный Моцарт, по Кумусу, почти всегда находился в галлюцинаторном состоянии расстройства сознания, слышал звуки, мог в одну минуту представить себя играющим на десяти музыкальных инструментах одновременно и при этом дирижировать ими. И все это в состоянии крайнего возбуждения, полностью отрешившись от реальности, от времени и собственного самоосязания. Описывая припадки Моцарта, при которых тот сочинял музыку, а вернее, даже не сочинял, а едва успевал записать ее из вихря звуков внутри себя, Ангел Кумус впадает в аментивное состояние полнейшего отрешения, его тексты более похожи на поэзию, чем на записанные наблюдения течения болезни, к концу текста чувствуется, что автор начинает заговариваться, его нервная система сильно истощена, он повторяется, не в силах остановиться, словно в страхе перед подступающей амнезией.

“Почти всегда, — пишет Кумус, — самоубийство — это борьба в одном человеке двух личностей, им же созданных в упорной попытке объяснения жизни. Рассматривая некоторые случаи странных ритуальных смертей, я столкнулся с материализацией выдуманных образов. Так, при династии Линь, один монах перерезал себе горло ножом, предназначение которого настолько не соответствовало подобному его применению, что сам нож был впоследствии проклят и захоронен с соответствующими предосторожностями. В монастыре же этот случай объяснили как присутствие второго человека — некто пришел в келью к монаху и перерезал ему горло своим ножом странника, о чем и сделал записи кровью умершего на его одежде и на полу — от места смерти до самого входа в келью. Монах с перерезанной почти до самых позвонков шеей не смог бы написать такое и после вернуться в место смерти и сесть, подобающим образом сложив под себя ноги. По другому объяснению, сам нож сотворил такое, поскольку проклятие, хранившееся в нем, иногда вынуждает человека даже через прикосновения и игры вдруг впасть в исступление ненависти, то есть нож в тот момент владеет и рукой и умом играющего”.

Я ехала в поезде, читала эту книгу и то заливалась слезами, то смеялась сама себе, то есть, если говорить профессионально, совершенно впала в сновид-ное грезоподобное состояние, которое в учебнике по психиатрии определено как онейроидное. Я знала, что еду в поезде, видела людей, но полное ощущение присутствия старика рядом, запах его квартиры, прорвавшееся через стук колес мяуканье котенка на занавеске и даже укол шипа засохшей розы были реально ощутимы и рвали сердце на части.

Кумус разделяет здоровых и больных людей “по яблоку”. Здоровый человек, отдыхая под деревом и получив болезненный удар крупным спелым яблоком по темечку, возьмет плод в руку, съест его или запустит с силой в ствол дерева, реализовав в брызгах мякоти необходимость выхода своей агрессивности. “Больной” будет рассматривать яблоко, тотчас же намертво привязавшись к предмету изнутри, рисовать его, взвешивать в руке, чтобы понять, почему оно всегда падает вниз и при незначительной массе так больно лупит по голове, когда летит с большой высоты.