Светлана Василенко - Дурочка

• Название: Дурочка
• Автор: Светлана Василенко
• Жанр: Современная проза

Светлана Василенко называет себя представительницей «настоящей женской литературы, которая за последнее десятилетие расширила границы прозы со всей свойственной женскому темпераменту эмоциональностью, прозорливостью и… жесткостью». С этим трудно спорить. И роман-житие «Дурочка», и повесть «Шамара», и рассказы написаны твердо, лаконично, но с присущей именно «зоркому полу» изобретательностью и особой пластикой. …Немая «дурочка» родилась в маленьком военном городке в семье офицера, и родители, решив избавиться от «позора», положили ребенка в колыбель и пустили по реке навстречу сиротской судьбе. Однако колдовские воды отнесли ее вспять на 30 лет, заставили пережить несколько вариантов судьбы. Сказка, притча, Евангелие, современные мотивы существуют в прозе Светланы Василенко на равных началах, прошлое как бы расшифровывает настоящее и растворяется в нем, и все это вместе создает единственную, только этому автору принадлежащую вселенную.

---

Ганна бежала по полю. Убегала.

– Девочка! Вернись! Вернись! Поехали! – кричали ей.

Полоснули фарами. Перед Ганной ее огромная тень бежала.

Уехали.

9

Подошла к дому. Села на порог. Постучать не решилась. Долго сидела. Вышла хозяйка помои вылить. Увидела Ганну:

– Ох, напугала! Ты что тут, девочка, сидишь так поздно? Тут, девочка, сидеть нельзя.

Ганна встала, не уходила.

– Тебе ночевать негде? – догадалась женщина. – Ладно, переночуй пока в хлеву.

Услышала мужской голос, крикнула голосу:

– Сейчас приду!

Завела Ганну в хлев. Вылила помои свинье.

В темноте пошла Ганна на хлюпающий звук. Свинья, громко чавкая, ела из корыта помои. Ганна села рядом. Взяла из корыта корку, начала жевать. Потом выловила картофелину. Съела.

10

Утром Ганна таскала в поле снопы. Помогала хозяевам.

Хозяйка стояла на стогу, улыбаясь, сказала мужу:

– А хорошая девочка. Может, себе оставим?

Муж хмуро молчал. Потом сказал:

– Картошку пошли копать, болтаешь… Мне ночью на работу.

– Ночью? – встрепенулась хозяйка.

– Банда кулацкая в нашем районе объявилась. Лешка Орляк атаманом у них.

– Лешка? Он же такой тихоня был…

– Он и сейчас негромкий. Тихо убивает!

Ганна собирала в ведро картошку. Хозяин выкапывал. Хмуро, неотступно глядел на Ганну сверху. Ганна поднимала голову: видела шрам на его лице, – глаза испуганно опускала.

Вечером ужинали. Ганне налили молока, дали хлеба. Усталая, ела Ганна. Хозяин ушел за перегородку.

Вышел в форме НКВД. Ганна его узнала: он тетку Харыту арестовывал.

– Ну, я пошел.

– С Богом, – перекрестила его хозяйка. – А мы с девочкой спать будем укладываться.

– Девочку закроешь в хлеву, – строго сказал хозяин. – Нечего баловать.

11

Ночью, когда Ганна спала, открылась вдруг дверь. Ганна проснулась. Тихо, крадучись вошел в хлев хозяин. Невидяще шел, на ощупь. Ганна привстала, отползла. Хозяин оглянулся, пошел на шорох. Ганна встала, попятилась, забилась в угол. Спрятаться больше было негде. Хозяин подошел к ней.

– Вот ты где, – прошептал, – Ганна.

Ганна вздрогнула, имя свое услышав.

– Я тебя сразу узнал. Ты из детдома. Сегодня справки навел. Ты там делов наделала!

Ганна от его слов вздрагивала, как от ударов.

– Я тебя должен сдать.

Ганна от ужаса закрыла лицо руками.

– Но я не сдам тебя.

Ганна удивленно взглянула на него.

– Я не зверь! – закричал. – Я не зверь! Я не хочу быть зверем! Вы думаете, что мы звери? А мы люди, мы такие же, как вы! Люди мы! Люди! – Он вдруг заплакал. – Мы такие же люди!

Он плакал. Ганна гладила его, успокаивая.

Потом легко пошла к двери. Открыла. Встала на пороге. Он поднял глаза.

– Ты куда? Ты будешь жить с нами. Не в хлеву. В доме. У нас детей нет. Ты нам дочкой будешь. Хозяйка – матерью будет. Я – отцом.

Ганна покачала головой: нет.

– Гребуешь? Даже ты брезгуешь… – опустил он голову.

Ганна вышла и пошла по пустынной дороге.

– Стой! – закричал хозяин. – Вернись!

Она побежала.

12

Под утро Ганна у дороги легла, в теплой пыли, уснула.

По дороге верблюд шел. Шел – будто плыл, повозку вез. На козлах Канарейки сидели, муж и жена, – волос желт, лица конопаты, с утра – еще солнце не встало – уже пьянехоньки. Сидят в обнимку, песни поют.

Увидела Канарейка Ганну, крикнула верблюду:

– Тпр-р-ру! Стой, Сулеймен!!!

Верблюд не останавливался: не понимал по-русски.

– Тпр-р-ру! Я кому сказала! Який ты! Басурман! – натянула изо всех сил вожжи. – Стой! Дьявол!

Верблюд поглядел на нее бархатным басурманским глазом, встал.

Подошли к Ганне. Ганна крепко спала. Потрясли. Ганна не проснулась.

– Мертвая? – Канарейка мужа спросила.

– …ртвая… – лыка не вязал.

– Берись за ноги, я за руки. Кидай в повозку!

Закинули спящую Ганну в повозку. Дальше поехали.

13

Спит, не проснется Ганна, снится ей: лежит где-то, на мягком. Куда-то едет. Хорошо. Только запах сладкий душит, к горлу подступает.

Проснулась, голову повернула: мертвый мужик на нее – сидя – смотрит не мигая.

В другую сторону повернула: баба с синим лицом в платочке лежит, платочек чистый на ней, белый.

На белом платке ее сидела зеленая муха, потирая руки.

Поглядела Ганна: сама на трупах лежит – мужики, бабы, дети – все вперемешку. Запах стоял сладкий, тошнотворный.

Большие мухи, осатанев, летали зигзагами, зудели, садились на трупы, беспокойно и быстро ползли по ним и вдруг срывались вверх, взрываясь зудящим звуком: – з-з-з!!! – будто пилою душу распиливали.

– Тп-р-ру! Окаянный! – услышала Ганна.

Повозка остановилась на кладбище, у большой ямы.

Спрыгнули Канарейки с козел, подошли к трупам, потащили за ноги мертвого мужика.

Раскачали, бросили в яму.

Взялись за бабу. Раскачали бабу, бросили.

Ганна ни жива ни мертва в повозке лежала. Взяли Ганну за руки, за ноги. Стали над ямой раскачивать:

– И раз! – считала Канарейка. – И два!..

Забилась Ганна, вырываться стала. Бросили с испугу наземь.

– Гля! Живая! – наклонились оба над Ганной. – Не зашиблась?

Ганна с земли глядела, молчала.

– Тю! А я тебя знаю, – сказала Канарейка. – Ты – немая, из детдома. Ищут тебя. Милиция ищет.

Ганна молчала, смотрела.

Отошли от нее.

Трупы в яму кидали быстро, молча. Присыпали бурой землей.

Сели на козлы.

Повернулась Канарейка к Ганне:

– Сидай, девочка, поихалы с нами! Мы тебя так спрячем – черти не дознаются, где ты есть! На баштане тебя сховаем, за Ахтубой!

14

Ехали. Достала Канарейка из-под козел бутылку с самогонкой. Мужу стакан полный налила – выпил, себе тоже – полный, выпила, потом Ганне налила.

– На, держи! – стакан протянула.

Покачала головой Ганна: нет.

– Пей! Чтобы зараза не прилипла!

Ганна выпила глоток, задохнулась.

Засмеялась Канарейка, допила за Ганной, захмелела, разболталась:

– К нам ни одна зараза не липнет! В позапрошлом годе мертвяков возили, тиф был, – к нам не прилип. В том годе от голода мерли – тоже мы возили. В этом годе ездим по всему Царевскому уезду…

– Району, – муж Канарейкин подсказал.

– Теперь так называется, – согласилась Канарейка. – Ездим от Царева до озера Баскунчак, мертвяков собираем. Кругом – от Царицына до Астрахани – холера! Холера ее возьми! А к нам не липнет! Потому рецепт знаем от всех болезней…

Бутылку с самогонкой достала, потрясла:

– Вот он, рецепт!

Мужу плеснула:

– Пей!

Себе налила, сказала:

– Мы как птицы живем. Одним духом! Потому и болезнь не берет!

Выпили – и запели по-птичьи, засвистали, защелкали, будто две птички – две невелички – на облучке сидят, верблюдом правят. Засмеялась Ганна.

За околицей села мужики с берданками как темный лес стоят.

– Стой! – пальнули. – Стой, нечистая сила!

Окружили.

– Вы нам, Канарейки, мертвяков в село не свозите! – закричали. – Не тащите заразу со всей округи!

– То не вам решать! – закричала на них Канарейка. – То власть решает! Приказано было – в одну яму складывать! Эпидемья! Понимать надо!

– Власть одно тебе приказала, а мы другое. Завтра привезешь если – убьем! Шею свернем, как канарейке! – захохотали.

– И куды же мне их девать? Мертвяков? – Канарейка их спрашивала. – Куды?

Огрели верблюда кнутом. Повозка помчалась.

Канарейка всю дорогу сидела, убивалась:

– И куды?

15

На баштан приехали.

Бахчи кругом. То там, то сям огромные, как порося, арбузы лежали. Ганна шла, об один споткнулась: затрещал арбуз, раскололся, распался на две половины. В сахарную алую мякоть вгрызлась зубами Ганна, ушла всем лицом в алое, сладкое, пропала.

– Брось! Этот гарбуз перезрелый! – Канарейка ее за руку схватила, дальше тащила. – Мы тебе другого гарбуза зарежем! Вот этого! Погляди на него, який красавец! А дынька! Глянь, какая дынька, яка красавица! Дамочка, а не дынька!

Мужу приказала:

– Зарежь нам этого гарбуза и эту дыню!

Муж всадил кривой нож в арбуз, провел кругом – будто горло тому перерезал: заалело под ножом, закапало. Потом дыньку вспорол, кишки ей вычистил. Разрезал на дольки.

Канарейка следила, как муж режет.

– Бандит из тебя добрый выйдет! – похвалила. Ганне сказала: – Хочешь астраханской тюри? – Хлеб с арбузом в миске смешала. – На! – сказала. – Ешь!

Налила в стаканы.

– Выпьем, батька! – мужу сказала. – Гляди, какую мы себе дочку отхватили! – обняла Ганну. – А тебе у нас, доня, нравится?

Ганна кивнула.

– Правда нравится? Это наш дом! – очертила круг до самого горизонта. Пальцем в небо показала: – А це крыша над головой, – засмеялась. – Когда прохудится – дождь льет. Не всегда так жили… – Оглянулась на поле, зашептала: – И дом настоящий был, и хозяйство было, и детки – пятеро – были.