Константин Соловьёв - ГНИЛЬ

• Название: ГНИЛЬ
• Автор: Константин Соловьёв
• Издательство: ACT: ACT МОСКВА: Транзиткнига
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-033288-2

Колонизация Луны произошла не так безоблачно, как ожидалось. Из лунного грунта на свободу была выпущена смертоносная болезнь, гроза и ужас XXI-го века. Официально ее именуют синдромом Лунарэ. Неофициально - Гнилью. В отличие от обычных болезней, Гниль не стремится сразу убить своего носителя. Она стремится его изменить, и внешне и внутренне. Превратить его в отвратительную пародию на человека, безумное и монструозное существо.

Инспектор Санитарного Контроля Маан посвятил всю жизнь борьбе с Гнилью и ее носителями. У него высокий социальный класс, любящая семья, преданные сослуживцы. Он приносит пользу обществу, и общество его ценит. Жизнь для него сложилась достаточно неплохо. Он еще не догадывается, какой стороной может повернуться к нему эта жизнь в один момент. И какую цену заставит его заплатить общество.

---

«Я не человек, — подумал Маан в который раз, — Но причудливый безумный сплав человека с животным. Интересно, сколько это продлится. А теперь мне надо решить, что делать, раз уж смерть несколько затянулась».

Вариантов было немного. Он мог оставаться на прежнем месте, в своем каменном логове. Здесь его не найдут — никто, кроме смерти, уж она-то отыщет дорогу. Но это будет еще не скоро. Он мог попробовать вернуться обратно, ко входу в тот мир, который недавно сам покинул, мир ослепляющего света, незнакомых лиц и напрасных слов. Там его никто не ждал, но прочесывающие коллектор ребята из Контроля наверняка не откажутся добить его, особенно если он внезапно набросится на кого-нибудь из темноты. Мысль была пустая, Маан обдумал ее только чтобы отвлечься. Даже если бы он решил доставить Мунну такую радость, на то, чтоб вернуться обратно, могут потребоваться месяцы. Он даже приблизительно не знал, в каком направлении двигался и какое расстояние преодолел. Нет, возвращение не было для него ни выходом, ни даже гипотетической возможностью прекратить мучения.

Оставался один вариант, который Маан понял с самого начала. Может быть, его выбрало его тело, а разум лишь создал видимость вариативности. Без разницы. Двигаться вперед — вот, что у него осталось. Вслепую, не зная цели, не зная окружающего, не зная себя. Движение без конца, упрямое движение старого слизняка, двигающегося в последний путь.

И Маан начал двигаться.

Сперва было очень тяжело. Боль била, оглушала, сладострастно рвала на части, выбирая самые вкусные куски. Большое тяжелое тело скрежетало по полу. Маан вытягивал руки насколько мог, цеплялся запястьями за выемки в камне и ржавые кольца арматуры, выделяющиеся из бетона, подтягивался, подвывая от боли, потом некоторое время лежал, отдыхая, ожидая, когда боль хоть немного схлынет, и снова двигался. Цепляться пальцами он уже не мог — кулаки срослись, и пальцы прижались друг к другу намертво. Он даже пытался распрямить их зубами, но добился лишь только, что выломал два зуба. Спорить с Гнилью было бесполезно.

Ему показалось, что за то время, что он лежал без чувств, его тело увеличилось в размерах. Проверить этого он не мог, но усилия, необходимые для того чтобы ползти, говорили ему о том, что он весит больше, чем прежде, когда был человеком. Сто килограмм? Двести? У него не было способа определить это. Была только цель — двигаться, пока это возможно. И Маан двигался, предпочитая не отягощать себя мыслями.

Чувство времени давно отказало ему, да и не могло оно работать здесь, в мире вечной темноты и льющейся воды. Здесь не существовало времени. Маан стал считать про себя. Один, два, три… Вытянуть руки. Подтянуть тело. Переждать вспышку боли. Семь, восемь, девять… Вытянуть. Подтянуть. Переждать. Двенадцать, тринадцать, четырнадцать… Он считал до сорока или пятидесяти, после этого цифры начинали путаться, прыгать, вытеснять друг друга. Он начинал забывать их порядок, и окончательно сбивался. Тогда он останавливался, переворачивался на спину, которая, кажется, разрослась и стала похожа на панцирь с выдающимся хребтом, и лежал, глядя в пустоту над собой. Иногда он слышал ток воды, бегущей где-то неподалеку по стальным венам. Иногда — ритмичную работу каких-то пыхтящих, деловито перестукивающих, механизмов — точно какой-то подземный оркестр исполнял бесконечную, лишенную созвучия, мелодию, тягучую и убаюкивающую. Иногда ему казалось, что он слышит доносящиеся с поверхности звуки, и в такие моменты он инстинктивно напрягался. Сердитое гудение ползущих грузовиков, дробный перестук отбойных молотков, треск силовых линий. Но это, как он полагал, было лишь иллюзией, созданной привычным к городским звукам слухом. Глубина залегания тоннелей водоснабжения составляла не меньше пятнадцати метров. Пятнадцать метров камня и бетона — это много даже для самого чуткого слуха.

Маан по-прежнему не знал направления, в котором двигается. Руки, ощупывавшие путь, встречали то пороги, то желоба, то остатки каких-то полурассыпавшихся бетонных ферм. Трижды он встречал преграждавшую путь решетку из стальных прутьев. Дважды разгибал ее, в третий предпочел обойти. Сперва ему казалось, что он двигается по подобию вырубленного в камне коридора. Он помнил такие по прошлой жизни. С невысокими, давящими потолками, по которым змеятся неприятные на вид толстые, кажущиеся скользкими, резиновые кабели. С подслеповатыми лампами, моргающими из темноты. Рождающие скупое, скребущееся по стенам, эхо. Потом он понял, ощупывая непослушными руками вокруг себя, что устройство здешнего подземного царства куда сложнее. Ему постоянно попадались развилки, перекрестки, узкие лазы, в которые он даже не мог протиснуться, гудящие коробки с какой-то аппаратурой, которые Маан осторожно огибал. Объем этого лабиринта был вне всякого сомнения огромен, настоящий подземный мир, и Маан опять с уважением подумал о тех людях, которые создавали его на заре Большой Колонизации. Таких, как его отец и сотни тысяч других. Маленькие работящие насекомые, они выгрызались в недра этой проклятой планеты, жрали протеиновую похлебку и умирали, истощенные и забытые всеми еще до смерти, к сорока годам. Это же ожидало и их детей.

Наверно, он двигался так несколько дней, изучая незнакомую ему территорию. Лишенный работы разум перемалывал раз за разом старые мысли. Иногда Маан спал. Это сложно было назвать настоящим сном, но иного обозначения у него не было. Он просто впадал во временное оцепенение, бесцветное и холодное, как сон рыбы. И, выныривая из него, не сразу вспоминая, кто он и что делает здесь, продолжал свое бесконечное движение. Голод делался все более невыносимым. Иногда ему приходилось останавливаться и выжидать — тело слабело настолько, что теряло способность двигаться. От голода у него начинал мутиться рассудок. Он мог забыть, что делал только что или куда двигался. Он мог забыть свое имя, точнее, имя, принадлежавшее когда-то одному знакомому ему человеку. Это не могло продолжаться долго.

Но ему повезло. Там, где не могла помочь даже всесильная Гниль, помогла слепая судьба. Пережидая очередной приступ слабости — они участились настолько, что в промежутках между ними он едва ли преодолевал более двадцати метров — он вдруг услышал где-то рядом царапающие звуки. Небольшие когти, скользящие по камню. Маан обмер. Он не видел источника шума, но чутье Гнильца, его собственное чутье, подсказало ему — рядом с ним есть что-то живое, дышащее, с теплой кровью. От неожиданности он едва не вскрикнул, но вовремя успел подчинить себе контроль над глупым телом. Эта жизнь, копошившаяся где-то неподалеку от него, означала нечто большее.

Он замер, затаился, сам стал камнем. Существо было небольшое, куда меньше него, оно замерло где-то совсем рядом, видимо привлеченное необычным запахом его тела. Может быть, оно спешило полакомиться свежей падалью. Если так, Маан собирался его неприятно удивить.

Тело Гнильца, которое он до этого полагал лишь бесполезным обрубком, который надо тащить, как мертвый груз, внутренне затрепетало, обратилось в одну гудящую от напряжения антенну, в сжатую пружину, ожидающую только сигнала чтобы распрямиться, высвобождая сокрытую энергию. Пусть оно было сейчас слабо, но инстинкт настоящего охотника горел в нем неугасимой искрой, древний и могущественный.

Маан перестал отличать себя от тела, его разум влился в него без остатка, перестав разделять ту часть, что когда-то была человеком, от прочих. Не было Маана-человека и не было Маана-Гнильца, было одно-единственное существо, замершее в полной готовности.

Это произошло почти мгновенно. Неизвестное существо метнулось вдоль стены, но Маан как будто видел его — перед глазами возникла молочно-белая тень, скользящая подобно комете, вытянутая как капля. Там, где она касалась пола, камень под ней сам начинал едва заметно светиться. Это было похоже на причудливую белую искру, прочерчивающую извилистый неровный путь и оставляющую быстро тающий след.

«Отраженный звук, — сказала та часть Маана, что оставила себе способность мыслить, — Я воспринимаю звуковые волны».

Другая его часть в это время действовала. Маан даже не понял, что она действует, пока не услышал резкий обрывающийся писк рядом с собой и не почувствовал чего-то мягкого и липкого под правой рукой. Обострившееся обоняние позволило ему почуять тяжелую вонь грязной шерсти и резкий запах выделений.

Мышь. Или крыса. Скорее всего, средних размеров крыса. Редкие гости в системе водоснабжения.

А потом тело продемонстрировало, что способно не только выслеживать и бить вслепую. С неожиданной ловкостью оно подхватило еще дрожащую, пахнущую свежей кровью, крысу, подбросило ее и, прежде чем Маан успел понять, что происходит, подхватило на излете ртом, который открылся необычайно широко и лязгнул зубами.

Он сожрал крысу почти мгновенно. Хруст тонких острых костей, неприятное ощущение от грубой, колющей нёбо, шерсти, скользкое ощущение холодного хвоста, скользящего между губами. Кажется, он почти не пережевал ее, просто смял и проглотил, как огромная змея. Это было так неожиданно, что Маан опешил. Вот перед ним лежала умирающая крыса, и вот ее уже нет, а есть только липкое пятно с клочьями шерсти на полу и приятное теплое ощущение большого комка, идущего в желудок. Маана согнуло в рвотном спазме, но он запечатал рот рукой и чудовищным усилием, несмотря на то, что его ужасно мутило, заставил организм продолжать свою работу. Это было невыносимо. Кажется, он ощущал, как мертвая крыса трется шерстью о нежные внутренности пищевода, как ее запах становится его собственным запахом.