Людмила Раскина - Былое и думы собаки Диты

• Название: Былое и думы собаки Диты
• Автор: Людмила Раскина
• Издательство: Розовый жираф
• Жанр: Детская проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4370-0050-2

«Былое и думы собаки Диты» — книга для семейного чтения. Ма, Па, их дочка Рыжуша, строгая Ба и собака Дита словно сошли со страниц фамильного фотоальбома. Смешное и грустное переплелись в этой книге, описывающей от лица собаки жизнь одной прекрасной семьи.

---

Еще Ма писала, что в домике вместе с ними живет еще одна отдыхающая, очень интересный человек, двоюродная сестра Лили Брик, и она научила Ма раскладывать пасьянсы.

Как потом выяснилось, Ма умолчала, что Рыжуша все-таки простудилась (Ба предсказывала!) и сильно кашляла по ночам, так что не только Ма, но и эта двоюродная сестра не могла уснуть — вот они и занимались пасьянсами.

Ба и Па сидели на террасе, радовались письму и вспоминали. Па вспомнил, что, когда Рыжуша была совсем маленькой, они с ней читали Чуковского про то, как крокодил украл солнце, а медведица потеряла в темноте своих медвежат. Потом Па и Рыжуша, лежа на диване, стали разыгрывать эту историю, и Па, который был медведицей, начал завывать:

— Где же мой медвежонок? Где мой толстопятый?

И тут раздался такой громкий Рыжушин плач, что Ма прибежала из кухни с криком:

— Что? Что случилось?

А Рыжуша, уткнувшись в бок Па, прорыдала:

— Я по-те-ря-лась!

Ма ей говорит:

— Да вот же ты! И мы около тебя!

А Рыжуша сквозь слезы:

— Ты не понимаешь! Это же я толстопятая!

Еле ее успокоили.

Рыжуша еще говорить толком не научилась, а уже сама с собой все время что-то разыгрывала.

Па приходил с работы и спрашивал Рыжушу:

— Ты кто?

Рыжуша грозно:

— Я тигр!

Па:

— Здравствуй, тигр, мой любезный!

Рыжуша:

— Тигров любезных не бывает. Бывает полосатых!

По воскресеньям утром Рыжуша приходила к родителям и забиралась к ним в постель. Ма давала представление про лису и мышонка. Одна рука у Ма была «лиса», а другая — «мышонок». «Мышонок» резвился на животе у Ма, пел песенки, а в это время из-за подушки подкрадывалась «лиса» и свистящим шепотом рассказывала, как она сейчас «мышонка» поймает.

Рыжуша улыбалась «мышонку» и с замиранием сердца следила за «лисой». В самый опасный момент Рыжуша кричала:

— Нет! Нет! — хватала «мышонка», и ее долго приходилось убеждать, что «лиса» ушла, а это просто мамина рука.

У Па были с Рыжушей свои игры, которые он называл «хохмочки», а Ма — «дурости», потому что они заключались в неожиданных «нападениях» Па на Рыжушу и сопровождались шумом и визгом.

Был разработан большой перечень «хохмочек».

Так, например, хватание за подбородок называлось «подба».

«Подба» была:

— летучая (слету),

— ползучая (рука медленно подбирается),

— незаметная (исподтишка подбирается),

— проникающая (глубокая),

— бесхитростная (короткого действия, мимоходом),

— особая двухсторонняя (двумя руками сразу).

«Шпынь» (тыканье пальцем) был:

— односторонний колющий,

— двухсторонний,

— пере катушки (всеми пятью пальцами по очереди),

— реброщет,

— клещевой, или клещевка (двумя пальцами с захватом).

«Обезушивание» было:

— одностороннее,

— двухстороннее,

— простое (I сорта),

— злостное (II сорта).

Выглаживание (лица) было:

— попутное (вниз),

— встречное (вверх),

— мокрое.

«Обезносивание» было:

— честное (бесхитростное),

— хитрое (притаившееся),

— сухое, мокрое (наслюнявить).

Были еще «хохмочки»:

— харакири,

— выхватки,

— щип гусиный,

— кус собачий,

— мелкопорубание.

А Ба тоже стала вспоминать, как Рыжуше ставили горчичники, когда она простужалась, и чтобы она потерпела их подольше, ей на потолке показывали диафильмы, и ради них Рыжуша готова была обугливаться заживо.

Я видела, что Ба и Па тоже очень скучают, и тяжело вздохнула.

Ба сказала:

— Никогда не думала, что Дита будет так страдать.

А Па глубоко затянулся сигаретой и сказал как будто про себя:

— Дите легче. Она их ждет каждую минуту, а я-то знаю, что они приедут только через неделю.

Они замолчали. По телевизору на тумбочке показывали какой-то фильм. Там, на экране, шел снег и чей-то грустный голос пел:

С любимыми не расставайтесь,
Всем сердцем прорастайте в них!
И каждый раз навек прощайтесь,
Когда уходите от них!

Я оглянулась. Па курил в кресле, Ба сидела у стола, подперев голову рукой. В телевизоре пели уже другое: кто-то спрашивал у ясеня, где его любимая…

Ба не смотрела кино. Вдруг она встрепенулась:

— Это стихи Киршона. Он дружил с Мурой и Колей. Его тоже расстреляли.

Па знал эту историю, а я слушала в первый раз.

Сестры (часть первая)

Когда-то они все родились и жили в Бердичеве: старший брат Яша и сестры Мура, Минна и наша Ба — тогда еще никакая не Ба, а Белла, или Бетя, как звали ее дома.

Отец их умер совсем молодым, и они жили с матерью.

Яша был гордостью семьи — он очень хорошо учился, но после смерти отца должен был содержать семью и пошел работать. Только когда девочки подросли, он уехал в Харьков учиться, а потом стал работать в Москве и помог туда перебраться сестрам.

Сначала уехала Мура, потом Бетя.

Мура пошла работать на электрозавод, вечерами выучилась на техника-электрика. Она жила в общежитии, занималась спортом и общественной работой, вступила в партию, и ее направили учиться в «Сверддовку» — Коммунистический университет им. Свердлова.

Завод дал ей проходную (смежную с соседями) комнату в полуподвале старого дома в Георгиевском переулке, в самом центре Москвы, и Мура выписала к себе Минну с мамой.

В университете кружок истории музыки вел молодой доцент Московской консерватории. Николай был талантливым композитором и музыкантом — пианистом и органистом (говорили, что он был любимым учеником самого Гедике), а его друзья были известные молодые поэты и композиторы.

Мура и Николай поженились.

Минна стала работать на «Шарике» — Московском шарикоподшипниковом заводе. Минна была красавица, веселая, остроумная. Она нравилась очень многим ребятам на «Шарике», но был один — Алексей, киевлянин, южного нрава, горячего и смелого. Он отбил Минну у всех остальных ухажеров.

Бетя окончила экономические курсы и работала в Мосэнерго. Она жила у подруги под Москвой и ждала, пока Мосэнерго построит новый дом — там ей обещали дать комнату.

На работе Бетя встретила рыжего одессита — Павла. Они полюбили друг друга.

Когда дом наконец построили, их обоих вызвали в профсоюзный комитет и сказали:

— Комнат у нас мало, а вы все равно поженитесь, так что мы вам даем одну комнату на двоих.

Бетя и Павел засмеялись и возражать не стали. Они считали, что одной комнаты вполне достаточно для счастья.

Огромный (по тем временам), в шесть этажей красивый дом стоял на берегу Москвы-реки. В квартиру на последнем этаже, в которой поселились Бетя и Павел, въехали еще три семьи с бабушками, с детьми. У каждой семьи было по одной комнате и одна на всех кухня.

Лифта не было, зато квартира отличалась неслыханной по тому времени роскошью — ванной и телефоном.

Дом стоял молодым красавцем среди дряхлых одноэтажных домишек, во дворе у него располагались старинные Устьинские бани, а на уличном ларьке красовалась гордая вывеска: «Филиал банного буфета».

В комнате у Бети и Павла было огромное окно, выходившее на Устьинский мост. По мосту ездили машины и трамваи. Гудки тогда еще не были запрещены, и машины вовсю гудели, а трамваи вовсю звенели, и днем и ночью. По субботам в баню водили мыться солдат. Они гулко маршировали по мосту и радостными от предвкушения бани голосами выкрикивали песню:

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор.

Под мышкой они держали белые свертки с бельем и полотенцем.

Вечером на мосту зажигались желтые фонари, и в комнате было светло, как днем.

Но Павлу и Бете совсем не мешали ни шум, ни свет. Они говорили, что так даже еще веселее. В комнате у них стояла «тахта»: матрас на трех ножках, вместо четвертой подставляли кирпич. В середине комнаты помещался огромный старый канцелярский стол с двумя ящиками и три жестких стула — эту списанную мебель им подарили на работе. Но гордостью семьи были самостоятельно купленные этажерка для книг и радиоприемник.

А скоро появилась и детская кроватка.

Павел был настоящий одессит: он очень любил музыку, оперу, и особенно «Кармен» и «Руслана и Людмилу», поэтому дочку назвали Людмилой. Хорошо, что не Кармен: будущая Ма совсем не походила на испанку — она был голубоглазая и рыжая, как огонь. Бетя звала ее Милинькой, а Павел — Людочкой.

Когда Бетя мыла свое огромное окно, стоя на подоконнике — Бетя была ужасная чистюля («чистеха», как говорила бабушка Эсфирь), — Павел начинал беспокоиться и с дочкой на руках спускался вниз, на тротуар, чтобы успеть схватить Бетю, если она упадет с шестого этажа.