Вадим Парсамов - Декабристы и русское общество 1814–1825 гг.

• Название: Декабристы и русское общество 1814–1825 гг.
• Автор: Вадим Парсамов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-906817-57-0

В книге профессора научно-исследовательского университета «Высшая школа экономики» В. С. Парсамова декабристы рассматриваются с точки зрения истории идей. Вопреки устоявшейся традиции видеть в них деятелей революционного движения, автор показывает сложность и многообразие их мыслительного мира. Книга состоит из ряда очерков, каждый из которых посвящен одному из декабристов. Вместе с тем все эти очерки связаны единой концепцией, в свете которой декабризм предстает не только как феномен политической истории, но и как яркое явление русской культуры.

Для историков, филологов, культурологов и всех интересующихся проблемами русской истории и культуры.

---

При всей критичности суждений Орлов почти откровенно реабилитирует Наполеона, возможно чувствуя в нем родственную душу. Любопытно, что орловская характеристика «сердца» Наполеона в чем-то перекликается с характеристикой самого Орлова, данной Якушкиным: «Орлов с первого раза весь высказался передо мной. Наружности он был прекрасной и вместе с тем человек образованный, отменно добрый и кроткий; обхождение его было истинно увлекательное»[204].

Были среди декабристов и более откровенные поклонники Наполеона. Н. И. Лорер склонен был оправдывать даже наполеоновский поход на Москву:

Я шел не по следам Батыя,
И не бессмысленна была моя борьба:
Я движим был не погремушкой славы.
Я видел пепл Москвы, но я не Герострат.
Все царства я б сложил в итог одной державы.
Я прав перед людьми, пред Богом – виноват[205].

Чем дальше в прошлое уходили война 1812 года и последующие события, становясь историей, тем значительнее представлялась фигура врага, которого удалось победить России. Так, декабрист В. С. Норов, с основанием опровергая популярную среди французов версию о морозе, истребившем французскую армию, и солидаризируясь в этом с Денисом Давыдовым[206], считал, что не следует переоценивать военные заслуги русских и, соответственно, принижать заслуги Наполеона. В конечном итоге поражение Наполеона в России и особенно в Европе в 1813 г. В. С. Норов объясняет случайными факторами, которые чаще благоприятствовали русским и их союзникам, чем французам. Что же касается фигуры самого Наполеона, то декабрист в полной мере оказывается способным оценить его масштабы: «Но почтим прах великого человека, которого люди просвещенные не называют более Аттилою. Тот, кто в двадцать четыре года, предводительствуя республиканскими фалангами, губил, ничтожил Цесарские армии[207], кто восстановил отечество Сципионов, почтил прах Виргилия, сокрушил силы Мамелюков, прошел палящие пески Сирии и Африки, смирил диких Бедуинов, призвал ученых в пустыни Мемфиса, основал Институт в Каире, воскресил науки и художества в земле Птоломеев, освободил отечество от тиранской власти кровожадных диктаторов, проложил путь чрез снежные вершины Альпов, начертал мудрые законы – тот не станет в Истории наряду с бичами народов»[208].

Своего рода завершение декабристская версия наполеоновского «мифа» получает во французском стихотворении В. Л. Давыдова. Оно посвящено И. Д. Якушкину и имеет подзаголовок, указывающий, что написано учеником Виктора Гюго[209]. Называя себя учеником Гюго, Давыдов в данном случае имеет в виду оду французского поэта «Buonaparte», написанную в 1822 г. и тогда же опубликованную в сборнике «Odes et ballades», и два стихотворения 1828 г. из сборника «Les Orientales». Идейно-художественные трактовки образа Наполеона в этих двух сборниках резко различны. В первом литературное новаторство сочетается с политическим консерватизмом. Реставрация Бурбонов по-новому высветила роль контрреволюционных сил в недавней истории Франции. Гюго в своем раннем творчестве отдал щедрую дань этому «новому» взгляду. Тема жертвенности людей, подтвердивших ценою жизни свою верность престолу, является одной из основных в его одах. Сами сюжеты подсказывали выспренний, высокоторжественный стиль с ярким метафоризмом и эмоциональной напряженностью. Поэтический мир од Гюго поделен на две резко контрастные части: силы революции, воплощающие адское начало мрака и преступлений, и монархисты, жертвующие собой во имя престола. Оба эти мира достигают предельной идеализации как абсолютное зло и абсолютное добро.

Все зло революции с ее последствиями сконцентрировалось в Наполеоне. Об этом идет речь в оде «Buonaparte». Тексту предшествует эпиграф: «Te Deo», выражающий основную мысль произведения: Наполеон – это живой бич (un fléau vivant), посланный Богом в наказание французам за их преступления. В первой главе оды речь идет о том, что периодически Бог посылает на прогневавшие его народы проклятых избранников (élus maudits) для осуществления кары:

Ils ont sur les peuples coupables
Régné par la flamme et le fer
Et dans leur gloire impie, en désastres féconde,
Ces envoyés du ciel sont apparus au monde,
Comme s’ils venaient de l’enfer![210]

Преступлением, достойным такой кары, по мнению Гюго, является Французская революция с ее цареубийством. За это Франции был послан Наполеон. При всей масштабности его деятельности сам Наполеон был всего лишь ужасной игрушкой (le jouet formidable), которая терзала вселенную (tourmentait l’univers). Поэтому в итоге он так же легко был низвержен, как и появился. В его поражении нет заслуги тех, кто одержал над ним формальную победу. Неслучайно Гюго называет англичан, стерегущих Наполеона на острове Святой Елены, побежденными (vaincus). Конец Наполеона закономерен и его оценка не вызывает у Гюго сомнений:

Ils passa par la gloire, il passa par le crime
Et n’est arrivé qu’au malheur[211].

Однако автор на этом не останавливается. Последнюю главу он полностью посвящает развенчанию посмертной славы Наполеона:

Peuples, qui poursuivez d’hommages
Les victims et les bourreaux,
Laissez-le fuir seul dans les âges; —
Ce ne sont point lá les héros!
Ces faux dieux, que leur siécle encense,
Dont l’avenir hait la puissance,
Vous trompent dans votre sommeils;
Tels que ces nocturnes aurores
Oú passent de grands météores,
Mais que ne suit pas le soleil[212].

Идейная основа оды Гюго не оригинальна. Это широко распространенные во Франции периода Реставрации взгляды ультрароялистской партии[213]. Русскому читателю они были знакомы из произведений Ж. де Местра, Ф. Р. Шатобриана, Л. Г. А. Бональда и др. Однако в области стихотворной формы Гюго производил впечатление новатора[214].

В предисловии к сборнику «Odes et ballades» 1822 г. Гюго отмечал тесную связь поэзии и политики: «Есть два умысла в публикации этой книги – умысел литературный и умысел политический; при этом, по мысли автора, последний есть следствие первого, ибо история людей представляется только тогда поэтической, когда рассматривается с высоты монархических идей и религиозных верований»[215]. В «Les Orientales» Гюго, напротив, отстаивает право поэта на чистую фантазию, не признающую никаких ограничений, идущих извне: «пусть поэт идет туда, куда он захочет, делает то, что ему нравится; это закон. Пусть он верит в Бога или в богов, в Плутона или в Сатану… или ни во что… Поэт свободен»[216]. Освобождая себя таким образом от тех ограничений, которые политика накладывает на поэзию, Гюго становится одним из творцов поэтического мифа Наполеона в европейской литературе.

В двух стихотворениях нового сборника автор воспевает Наполеона в орнаментально-восточном стиле. Первое имеет характерный эпиграф «Grand comme le monde»[217]. Оно написано от имени каирского араба (un arabe du Caire) «libre et pauvre» (свободного и бедного), который воевал в войсках Наполеона. Символична картина, изображающая стоящего на скале острова святой Елены Бонапарта, который

Embrasse d’un coup d’œil les deux moitié du monde
Gisantes á ses pieds dans l’abime béant[218].

Даже поверженный Наполеон остается властелином мира. Он продолжает владеть умами людей, превратившись в неиссякаемый источник поэтического вдохновения:

Histoire, poésie, il joint du pied vos cimes.
éperdu, je ne puis dans ces mondes sublimes
Remuer rien de grand sans toucher á son nom;
Oui, quand tu m’apparais, pour le culte ou le blame,
Les chants volent pressé sur mes lévres de flamme,
Napoléon! Soleil dont je suis le Memnon![219]

От консервативно-монархической концепции оды «Buonaparte» ничего не остается. Величие Наполеона делает бессмысленным любую моральную и политическую оценку его деятельности: Tu domines dans notre âge; ange ou démon, qu’importe?[220]

В. Л. Давыдов явно не принимает ни одну из концепций своего «учителя». Хотя трактовка Наполеона в «Les Orientales» ему явно ближе. Это видно уже из заголовка. Рядом с французским именем Наполеон стоит восточный вариант его фамилии Бунаберди, заимствованный из названия стихотворения Гюго[221]. Однако если у Гюго эта арабская форма имени Бонапарт мотивирована тем, что стихотворение представляет собой монолог араба, то у Давыдова оно является отсылкой к тексту Гюго. Поэтический язык Гюго декабрист использует для построения иного образа Наполеона.

Давыдов сохраняет основной мотив оды своего предшественника: Наполеон – посланник мстящего Бога (Dieu vengeur). Однако если для Гюго он всего лишь слепое оружие Провидения: живой бич (fléau vivant), не знающий пославшего его Бога (ignorant Dieu qui l’avait envoyé), то для Давыдова он ангел-истребитель (l’ange exterminateur), его рука метала некогда Божий гром (sa main jadis lansait la foudre // de ce Dieu). По сравнению с Гюго Давыдов указывает более конкретно объект, на который направлен Божественный гнев. У Гюго это французская нация в целом:

Naguére, de lois affranchies,
Quand la reine des nations
Descendit de la monarchie,
Prostituée aux factions[222].

Называя Францию королевой наций, Гюго тем самым увеличивает масштабы ее преступлений. Давыдов нигде прямо не говорит о Французской революции, но Наполеон в его представлении – враг феодально-монархических режимов в Европе, и в этом смысле он продолжает революцию: