Сергей Герман - Штрафная мразь

• Название: Штрафная мразь
• Автор: Сергей Герман
• Жанр: О войне

Осень 1943 года, самый разгар Великой Отечественной войны. Действие повести начинается на прифронтовом полустанке, куда приходит эшелон с пополнением бойцов, для готовящейся к наступлению Красной армии. В одном из вагонов везут будущих штрафников, несколько недель назад освобождённых из тайшетского лагеря, с направлением на передовую. Среди штрафников находится молодой уголовник Энгельс Лученков, сменивший своё «революционное» имя на более простое- Глеб. Вместе с ним в штрафную роту попадают его друзья, вор- рецидивист Никифор Гулыга и аферист Миха Клёпа. Красная армия готовится к наступлению и уже через несколько дней штрафников бросают в бой. Командует штрафной ротой капитан Анатолий Половков. Жёсткий и требовательный командир, после одного из боёв он расстреливает двух бойцов, попытавшихся дезертировать. Его подчинённых трудно назвать ангелами. Каждый из них со своим характером, с собственной «дурью» в голове. Многие из них не против выпить, подраться, нарушить дисциплину или сбегать в самоволку. Но большинство штрафников храбро воюют с врагом, приближая день победы. В штрафники попадают не только уголовники, но и обычные люди, которым не повезло. Кто-то попал в плен, кто- то оказался в окружении или в полицаях. По разному складываются их судьбы. Кто-то погибает, кого — то после ранения переводят в обычные части. Разведывательная группа Гулыги направляется в разведку, приближается к вражеским укреплениям, чтобы взять языка. Ценой огромных усилий им удается захватить немецкого офицера… Но внезапно группа обнаруживает себя. Погибает прикрепленный к группе офицер. Старший лейтенант Мотовилов, оперуполномоченный «СМЕРШ» обвиняет Никифора Гулыгу в измене. Его арестовывают. Через некоторое время погибает Клёпа. Почти уже никого не осталось из тех, с кем когда то Глеб Лученков из лагеря попал в штрафную роту. Только он и бывший колхозник Швыдченко, укравший корову. После одного из страшных боёв, Швыдченко, чтобв облегчить свою жизнь решает донести на Лученкова оперуполномоченному «СМЕРШ» Мотовилову. Сразу же после боя Лученкова берут под арест и помещают в землянку, под охраной часового. Задремав он просыпается от орудийных взрывов. Глеб понимает, что немцы прорвали оборону и надо искать спасения. Ему удаётся выбраться из разбитой землянки, ища спасения он бежит в лес, где получив ранение, попадает в плен. Впоследствии выясняется, что в этом подразделении служат русские, воюющие на стороне врага. Немецкому переводчику в беседе с Лученковым удаётся убедить его в том, что даже отказавшись от сотрудничества он всё равно останется предателем в глазах своего командования и бывших товарищей. Перед ним встаёт проблема нравственного выбора, отказаться от предложения и всё равно умереть предателем, либо остаться жить. Поиск ответов на тему добра и зла, позволяет осмыслить не только решение бойца- штрафника Лученкова, но и всю философию войны.

---

— Скоро в атаку пойдём. Глеб, это последний шанс. Иначе он нас угробит. Пока не поздно, надо заделать его наглухо!

Лученков ковырнул ботинком мёрзлую землю.

Посмотрел на Джураева очень пристально. Тот не шутил.

— Тимур, я тебя правильно понял? Мы говорим об одном и том же?

Тот затянулся дымом, потом до хруста сжал пальцы.

— Давай кинем жребий. И пиздец ему… Погиб в бою…

От вражеской пули. Аркашу я ему не прощу!

Оба нервно курили потом успокоились. Мандраж отошёл. Осталась только отчаянная решимость.

Глеб докурил и выбросил окурок:

— Давай.

Повернулся спиной. Джураев зажал в кулаке патрон от трофейного пистолета.

— Готово!

Лученков кивнул на левую руку.

— Здесь!

Патрон оказался в правой.

— Ну, значит, так Бог решил, — заключил Глеб.

— Ты только это… Раньше времени не базарь никому! — Попросил Тимур.

— Не ссы! — Успокоил его Лученков. Вспомнил Гулыгу. — Когда это преступный мир дешёвым был?

За неполных три месяца нахождения на передовой его характер крепко изменился. Он стал замечать в себе новые черты, которые раньше в нем не водились.

Ожесточился. На многое стал смотреть по другому. Сам порой не верил, что ему всего двадцать. Прибавилось злости, уверенности. На лице ранний налёт ожесточённости, которую приобретают лишь на передовой.

Кругом снег, линии траншей. Мороз.

«Неужели существует какая то другая жизнь? Другой мир? Другие отношения? Увижу ли я когда-нибудь это?»

Ничего нет и не будет. Всю оставшуюся жизнь — снег, шинель, винтовка и сухарь в кармане шинели.

В душе, словно чёрная туча на горизонте висела тревога. Что будет с ним дальше?.. Как ляжет его карта? Как сложится жизнь?

* * *

Лученков зашёл в землянке, прислушался к разговору.

— Только получили пополнение, приезжает к нам командир дивизии, полковник Борцов. Мы у себя в батальоне даже фронтовых артистов не видели, не говоря уж о старших офицерах, а тут сам командир дивизии, со всей своей свитой.

Выстроили батальон, почти четыре сотни бойцов, четыре роты, у каждой стоит командир роты, за спиной замполит. Тишина стояла такая, что слышен был каждый шорох.

Командир дивизии молчит. Зато начальник политотдела дивизии толкает пламенную речь, дескать, только наш батальон может прорвать оборону противника.

А под конец заявляет: «Родина верит в вас! От ваших храбрости и стойкости зависят судьба армии и успех наступления. Вам надо не только пробить оборону, но и держать её. Держать столько, сколько потребуется».

Типа, мы комсомольцы — добровольцы и сейчас же от таких речей должны проникнуться патриотизмом!

Только я чувствую запах жареного, и говорю сам себе, словно матрос Валя Беспрозванный из героической киноленты «Мы из Кронштадта», «Мне кажется, барон, вам готовится неприятность».

Ну а дальше комиссар дивизии, как обычно, задаёт стандартный вопрос, который партейное начальство всегда держи в рукаве, перед тем как бросить нас на пулемёты.

— У кого будут просьбы и пожелания.

Полковник наверное думал, что мы все сейчас начнём проситься в партию. Писать заявления, типа, если погибну, считайте меня коммунистом!

Но все уже поняли, что весь этот шухер неспроста. Один Бог знает сколько немцы там всего наставили и на какую глубину!

Догадываемся, что на верную смертушку нас посылают. Молчим.

Выходит один боец, морда здоровенная, бандитская. Штрафник бывший.

Обращается не к начальнику политотдела, а прямо к командиру дивизии.

Дескать, понимаем меру ответственности и поэтому просим выдать перед атакой не по сто грамм, по поллитре на рыло!

Все молчат, ждут, что ответит комдив.

Тот усмехнулся, потом помрачнел, наверное вспомнил, что нам предстоит. Пообещал, будет водка. Правда, не сказал, что по поллитра на рыло. Все обрадовались. Вроде как и помирать уже не так страшно.

Вечером вместо водки привезли спирт. Кто пил, кто письма писал. Многие догадывались, что убьют. Если ты на передке находишься, то чуйка вырабатывается, что или убьют или ранят.

Ну а на рассвете ударила артиллерия. Основательно поработала.

Только затихло, мы пошли в атаку.

Идем цепями как белые в фильме «Чапаев», все четыреста человек. Немцы почти не стреляли. Наверное приходили в себя. Мы — «Уря-яяя!», побежали.

Вдруг под ногами стали рваться мины. Поняли, что эти суки не сказали нам о том, что будем наступать по заминированному полю.

Деваться некуда. Ложиться на минном пользе нельзя. Как потом выбираться? Назад тоже нельзя. Или расстреляют, или в штрафную. Вот и пёрли вперёд. Высоту заняли, а потом ещё двое суток удерживали. Так я получил «Красную звезду». Потом её у меня отобрали.

— Смотри — ка, вроде не штрафники, а прямо как у нас. — Сказал чей-то голос, — Водка. Атака. Только вот нас на мины ещё не посылали. Бог миловал.

— Смотри! Накаркаешь! — Замахали на него руками.

— Да я вроде не сглазливый! — засмеялся тот. — Да и вообще. Не может такого быть, чтобы во всей Красной армии было одно и то же, своих бойцов на мины!

* * *

А ведь таки прав оказался орденоносец! Накаркал!

Генералам вероятно постоянно казалось, что стоит только бросить в бой еще одну дивизию, накрутить хвост подчиненным, как враг дрогнет и побежит. При этом, никто не брал в расчёт, что люди вымотались, техники осталось мало, да и та нуждается в ремонте, что резервная дивизия не дотягивает и до половины штатной численности. Тылы отстали, коммуникации растянуты, и тоненький ручеек горючего и боеприпасов не в состоянии удовлетворить даже сильно сокращенные противником текущие потребности войск.

А сами войска уже давно кормятся с «бабкиного аттестата». Между тем, еще вчера отступавший противник, уже закрепился на заранее оборудованных и выгодных для обороны позициях, подтянул резервы, и проблем со снабжением у него нет.

На этот раз для осознания ситуации потребовалось всего две недели. И то только потому, что в начале третьей недели немцы сами предприняли попытку контрнаступления. Именно попытку, продвижение немцев измерялось километрами, и через неделю они выдохлись окончательно. Наступила оперативная пауза, обе стороны рыли окопы, накапливали боеприпасы и восполняли потери в людях.

* * *

Вечером на передовую вновь привезли водку. На рассвете, после артподготовки должна была начаться атака. Всех пулеметчиков раскидали по взводам.

За полчаса до начала атаки раздали водку, изготовились, но команды не было.

Прошёл час, другой… Пошёл снег. Белые хлопья падали на застывших людей, на застывшую землю, укрывая её белоснежным одеялом. Утренние часы прошли в напряженном ожидании.

Помников рассматривал немецкие позиции в бинокль. Поднявшийся ветер кидал ему в лицо застывшие снежинки, ротный наклонял голову, но тут же снова приставлял к глазам бинокль и смотрел вперед.

Впереди лежало заваленное снегом поле. Оно было заминировано. Ночью сапёры должны были сделать небольшой проход возле березового колка. В него должны были войти штрафники.

Потом передали приказ: «Атака отменяется». И вдруг, уже около десяти часов прибежал Васильев, обежал цепь и сказал, что поступил новый приказ: «Атака через пятнадцать минут. Без артподготовки!»

— Кто отстанет, ротный обещал лично пристрелить. Раненых не подбирать. Есть санитары. И не ложиться. Кто ляжет будет приравнен к дезертирам.

Ровно через пятнадцать минут, в полной тишине рота пошла в атаку.

Спокойно пошла, как на работу. И как всегда молча, без криков «Ура!».

Зимний, замёрзший лес молча смотрел на то, как две сотни привычных к вечной нужде русских мужиков встают в холодной мутной хмари раннего утра. Как они карабкаются и лезут из заледенелых, заметённых снегом окопов, бегут прижимаясь к засыпанному снегом берёзовому колку, загребая рваными сапогами уставшую израненную взрывами землю. Казалось, что это сама мать Россия поднялась в атаку и сейчас распахнёт свой морщинистый рот и закричит матерно, завоет страшно.

Большая часть из них не видела и не получала от своей страны ничего хорошего.

Но выросшие в бараках и крестьянских избах, часто не евшие досыта они искренне верили в то, что эта жизнь и есть самая лучшая на свете.

Многие из них искренне не понимали того, что воюя за Россию, они одновременно воюют и за собственные тюрьмы, лагеря, искалеченные судьбы.

Немецкие пулемёты молчали.

— Дай бог…Лишь бы не сглазить! — Задыхаясь от бега молил Лученков.

Не дал! Или кто-то сглазил. Под ногами одного из бойцов рвануло, тело подбросило вверх и тяжело шмякнуло на заснеженную землю. Еще один взрыв. За ним третий, и тут же замолотил тяжёлый станковый пулемет. Часть людей продолжала бежать, другие метались, падали, часть залегла на тропе, пытаясь спрятаться за плоскими камнями.