Сергей Герман - Штрафная мразь

• Название: Штрафная мразь
• Автор: Сергей Герман
• Жанр: О войне

Осень 1943 года, самый разгар Великой Отечественной войны. Действие повести начинается на прифронтовом полустанке, куда приходит эшелон с пополнением бойцов, для готовящейся к наступлению Красной армии. В одном из вагонов везут будущих штрафников, несколько недель назад освобождённых из тайшетского лагеря, с направлением на передовую. Среди штрафников находится молодой уголовник Энгельс Лученков, сменивший своё «революционное» имя на более простое- Глеб. Вместе с ним в штрафную роту попадают его друзья, вор- рецидивист Никифор Гулыга и аферист Миха Клёпа. Красная армия готовится к наступлению и уже через несколько дней штрафников бросают в бой. Командует штрафной ротой капитан Анатолий Половков. Жёсткий и требовательный командир, после одного из боёв он расстреливает двух бойцов, попытавшихся дезертировать. Его подчинённых трудно назвать ангелами. Каждый из них со своим характером, с собственной «дурью» в голове. Многие из них не против выпить, подраться, нарушить дисциплину или сбегать в самоволку. Но большинство штрафников храбро воюют с врагом, приближая день победы. В штрафники попадают не только уголовники, но и обычные люди, которым не повезло. Кто-то попал в плен, кто- то оказался в окружении или в полицаях. По разному складываются их судьбы. Кто-то погибает, кого — то после ранения переводят в обычные части. Разведывательная группа Гулыги направляется в разведку, приближается к вражеским укреплениям, чтобы взять языка. Ценой огромных усилий им удается захватить немецкого офицера… Но внезапно группа обнаруживает себя. Погибает прикрепленный к группе офицер. Старший лейтенант Мотовилов, оперуполномоченный «СМЕРШ» обвиняет Никифора Гулыгу в измене. Его арестовывают. Через некоторое время погибает Клёпа. Почти уже никого не осталось из тех, с кем когда то Глеб Лученков из лагеря попал в штрафную роту. Только он и бывший колхозник Швыдченко, укравший корову. После одного из страшных боёв, Швыдченко, чтобв облегчить свою жизнь решает донести на Лученкова оперуполномоченному «СМЕРШ» Мотовилову. Сразу же после боя Лученкова берут под арест и помещают в землянку, под охраной часового. Задремав он просыпается от орудийных взрывов. Глеб понимает, что немцы прорвали оборону и надо искать спасения. Ему удаётся выбраться из разбитой землянки, ища спасения он бежит в лес, где получив ранение, попадает в плен. Впоследствии выясняется, что в этом подразделении служат русские, воюющие на стороне врага. Немецкому переводчику в беседе с Лученковым удаётся убедить его в том, что даже отказавшись от сотрудничества он всё равно останется предателем в глазах своего командования и бывших товарищей. Перед ним встаёт проблема нравственного выбора, отказаться от предложения и всё равно умереть предателем, либо остаться жить. Поиск ответов на тему добра и зла, позволяет осмыслить не только решение бойца- штрафника Лученкова, но и всю философию войны.

---

Гулыга под громкий смех замечал. — На себе не показывай дурень.

Следующая история повторялась в той же интерпретации. Другим было лишь место событий.

— Приехал я в Киев, исключительно по делам. Иду из театра варьете, прохожу по Крещатику а мне навстречу краля вот с таким шикарным бюстом!

Вокруг Паши постоянно собирался кружок почитателей его историй.

Лученкову его треп уже стоял поперек горла, поэтому он отходил в сторону и просто курил в одиночестве.

Приходили непрошеные мысли.

«Сколько мне еще отмеряно? День? Два? Месяц? Убьют или только ранят? Но это уже не угадаешь. Уехать бы куда-нибудь в тихую тёплую страну, где океан. И где гуляют красотки из рассказов Паши Одессита. Но куда и как?

В тишине слышался ехидный голос Клёпы.

— А скажи — ка дядя, за что ты к нам сам то устроился?

И под громовой хохот следовал гордый ответ.

— Да за то же самое. За любовь! Пренебрёг вниманием жены секретаря обкома, а она сука, мстительная заявила, что я её хотел изнасиловать!

Штрафники недоверчиво смотрели на бывшего бандита. Был он носатый, заросший курчавым волосом с ног до шеи. А тут ещё выпирающая нижняя челюсть и свёрнутый в драке нос.

Такому не каждая баба то нормальная даст, а тут жена партийного секретаря.

Но за свои приключения, подлинные или мнимые и за отчаянную лихость в роте его любили.

* * *

Был приказ Верховного не держать штрафников в тылу.

Рота получила приказ провести разведку боем.

— Какая нахер разведка боем, товарищ первый! — Кричал Половков в трубку. — У меня людей нет!

Потом он долго слушал разгневанный голос на другом конце провода.

— Слушаюсь! — сказал коротко. — Разрешите выполнять?

Капитан Половков сидел за столом перед распахнутой планшеткой и хмуро рассматривал карту.

Потом встал, заходил по землянке. Хусаинов видел, что ротный чем то озабочен. Минут через десять вызвал к себе Васильева.

— Утром немцы заняли Андреевку, — Он указывал Васильеву на домишки, видневшиеся за перелеском. — Приказано их оттуда выбить.

Старший лейтенант Васильев молчал. Он сидел за столом, тяжело уронив руки на столешницу.

Половков психанул, подскочил к столу.

— Ты, Саня, скажи хоть что-нибудь!

Васильев вздохнул, неодобрительно покосился на командира рота, заметил:

— Что тут, скажешь. Людей мало, да и те устали. Побьют нас! Я тебе никогда не говорил. У меня отец был строителем, после гражданской восстанавливал мосты через Днепр. И он очень редко рассказывал, как они расчищали завалы у быков мостов, поднимали вагоны-теплушки, а в них жили сомы. Сомы, заплывали туда мальками, и питались мертвечиной затонувших вместе с эшелоном красноармейцев. Они разъедались до такой степени, что не могли выплыть обратно через окошки теплушек обратно и жили в этих теплушках годами… Я тогда ещё пацаном думал, за что погибла такая уйма народа?..

Вот и сейчас положим людей ни за что ни про что…

И, встав из-за стола, добавил:

— Ладно… Делать нечего. Пойду людей готовить. Соберу сержантов. Ты не тушуйся, если надо, все как один умрём. Или мы не большевики!

— И ты не тоже не переживай, этих положим — других пришлют, — крикнул Половков ему в спину. — Нам не привыкать.

Васильев ушёл не оглянувшись. Скрипнула входная дверь, клубы холодного воздуха метнулись внутрь землянки.

* * *

Для бывшего майора Коновалова это был первый бой. Он внимательно прислушивался к старым опытным штрафникам, всерьёз надеясь выжить.

— Снова придётся в штыковую, — пожаловался Клёпа.

— Ага, — кивнул Гулыга, — делать нечего, опять придётся резать.

Коновалов напрягся и спросил вежливо:

— А без рукопашной никак?

— Это как без рукопашной? — Покосился на него Клёпа.

— Ну пустить вперёд танки. Или обработать артиллерией!

— А вы что, товарищ бывший майор, крови боитесь? Обмороков случайно не бывает? — осклабился Клёпа.

— Ты спроси, может быть он ещё и по ночам ссытся! — заломил бровь Гулыга.

Остальные штрафники учуяв развлечение подтягивались поближе. Роли уже давно были распределены, нужно было лишь довести пассажира до кондиции.

— А может быть он толстовец? Или непротивленец? Или член лиги сексуальных реформ? — слышались отовсюду смешки.

Друг друга они понимали с полуслова, подхватывали легко и непринужденно играли спектакль, выдержавший уже сотни представлений.

Коновалов лишь опасливо крутил головой, не понимая где шутят, а где говорят всерьёз.

— Ладно, хорош! — Оборвал веселье Гулыга. — Постебались маленько, атмосферку колыхнули — и хватит…

Вечером к Коновалову подобрался Швыдченко.

— Ты товарищ майор, ко мне поближе держись. Я в лагере выжил и здесь второй месяц уже воюю. Эту урлу не слухай. У них одно на уме. Напиться, нажраться да сдохнуть покрасивше, чтобы потом сказали — умер вором! Слухай меня.

Швыдченко оглянулся по сторонам.

— В атаку когда пойдём, ты беги, ори вместе со всеми, а потом вдруг споткнись — полежал, огляделся и назад побежал, как будто сдуру. Ротному на глаза не попадайся, а то он в бою бешеный, может и пристрелить.

Начальству глаза не мозоль, а то, как только попался, сразу тебе дело найдут. Блиндаж копать, или мертвяков закапывать, а то и вовсе с донесением бежать!

— Обстрелянный солдат, — отметил про себя Коновалов. — И добрый. Повезло мне.

— Ну а если выживешь, потом мне сапоги свои подаришь, — подытожил Швыдченко. — Я их на самогон обменяю.

Ночью перед самым рассветом группа разведчиков поползла к немецким позициям. Все двигались молча, след в след. Одеты налегке, под маскировочными костюмами только ватные брюки и телогрейки. Оружие — трофейные автоматы, ножи. Две сотни патронов россыпью в сидоре за плечами, четыре эргэдэшки и обычный мандраж перед боем.

Все были готовы к подвигу готов, только, ох как не хотелось умирать!

Половина группы была из бывших полицаев и власовцев. О себе они рассказывали мало. Может быть опасались сболтнуть лишнего о своих «подвигах», а может быть подозревали кого — то в стукачестве, а скорее всего, жизнь приучила их сто раз подумать, прежде чем что-то сказать.

Им решили устроить проверку боем, чтобы посмотреть как будут драться. Первым полз Гулыга. Он оглядывался назад, делал страшное лицо и шипел:

— Резче, суки! Резче ползем!

Сзади, на небольшом расстоянии младший лейтенант Голубенко с немецким пулемётом МГ и вторым номером. Взводный стрелял в роте лучше всех.

Если власовцы решат перебежать к немцам, то лейтенант должен был положить их всех. Вместе с Гулыгой.

Голубенко чувствовал лёгкий мандраж. Вертел головой во все стороны, стараясь не пропустить момент, когда ему сунут в бочину нож.

Власовцы и полицаи не подвели. Чувствовалось, что прошли они хорошую боевую школу.

Подползли к колючей проволоке и дружно забросали её гранатами. Потом также дружно бросились в образовавшийся прорыв.

За ними следом пошла вся рота.

Лученков стрелял с колена. Пробегавший мимо штрафник схватился за лицо. Сквозь его пальцы бежала кровь, несколько мелких осколков рассекли шёки, перебили нос.

Лицо залито кровью, а штрафник радостно кричал, хрипел, захлёбываясь:

— Искупил!.. Искупил кровью… Я искупил.

* * *

Труднее было тяжёлораненым. Чаще всего их вообще невозможно было вытянуть из-под обстрела. Но и для тех, кого вынесли с нейтральной полосы, страдания не кончались. Путь до санчасти был долог, а до госпиталя измерялся многими часами.

Но и достигнув госпитальных палаток, нужно было ждать, так как врачи, не успевали обработать всех. Длинная очередь окровавленных носилок со стонущими, мечущимися в лихорадке или застывшими в шоке людьми была нескончаемой.

Раненые штрафники лежали на полу и на лавках. Кто стонал, кто бредил.

Тяжелораненые не выдерживали такого ожидания. Умирали.

* * *

У Юрки Зенкина, лежащего на полу месте с ранеными, перед глазами одна и та же картина. Через станицу идут измотанные переходами красноармейцы. На подводах везут раненых. Следом бегут отставшие, а им вслед уже рвутся снаряды немецких танков.

Потом вошли немцы — крепкие загорелые. Стояла жара и многие из них шли в одних трусах. Танки прорвали оборону там, где их не ждали и многие остались в оккупации.

Вопреки советской пропаганде немцы никого не вешали и не пытали. Вместо председателя колхоза назначили старосту. Объявили набор в полицию.

Примерно через неделю немцы ушли, а им на смену пришли румыны. Те были похожи на цыган, крикливые, громкие. Ходили по домам и меняли вещи на продукты. Однажды один из румын вошёл в их двор и вывёл корову Марту из сарая. Сколько бабушка не плакала, не просила, корову он так и не отдал. Ушла кормилица, горестно мыча и мотая рогами.