Олег Фурсин - Калигула

• Название: Калигула
• Автор: Олег Фурсин
• Жанр: Историческая проза

Если Вы полагаете, что герой этой книги настоящее чудовище, которое казнит без разбора правых и виноватых, время проводит в бесконечных оргиях, устраивает своему любимому коню Быстроногому великолепную конюшню непосредственно в Сенате, то Вы ошибаетесь.

Это означает лишь, что Вы неплохо знакомы с официальной историографией. Читали книги, смотрели фильмы о третьем императоре Рима, Гае Августе Цезаре Германике. И имеете о нем свое представление; с нашей точки зрения, глубоко неверное.

Авторы романа «Калигула», Фурсин О.П., Какабадзе М.О., приносят Вам свои искренние извинения. Ничего этого в книге, которая перед Вами, нет.

Зато есть в ней Тевтобургский лес, в котором малыш Калигула переживает глубочайшую трагедию своего народа. Есть арены, на которых будущий цезарь рискует жизнью, сражаясь с собственной трусостью. Есть его непролитые слезы о семье, которую уничтожили: отец отравлен, мать и братья уморены голодом или предпочли нож позорной казни. Есть трагедия человека, который тяжко болен. Есть его любовь, неразделенная, но при этом обоюдная; не спрашивайте, как это возможно, читайте! Есть знаменитый «удар Германика», которым убивает цезарь. Есть любовь к Риму, есть великие дела, которые свершены во славу отечества. Есть все, чтобы понять: это была короткая, трудная, но яркая жизнь, от колыбели до последнего удара мечом. История принца датского в сравнении с реальной историей Калигулы — просто веселый водевиль. И после смерти императору не довелось обрести покой; его оболгали. Кто и зачем это сделал? Обо всем этом — на страницах книги…

---

— Не сочти за обиду, — сказал цезарь, — но ты ведь в префектах уж седьмой год. Довольно. Нужны мне люди и в других местах. Поедешь в Египет. Был однажды префект претория наместником там[307], продолжишь традицию. Женщину свою возьмешь с собою. Хорошо, коль есть в дальней стране верный и преданный друг.

Макрон попытался было возражать. Мол, не забыл ли цезарь былых услуг; не боится ли он того, что Макрону известно. Стоит ему заговорить, многие отвернутся от императора в негодовании.

Долгим взглядом одарил его Калигула. Переминался Макрон, холодея от ужаса. Ответил ему, в конце концов, цезарь.

— Бойся за себя. Императору бояться смешно, у него в руках власть. А я и без империя давно бояться разучился. Ты-то знаешь.

И поехал Макрон домой в сопровождении. В сопровождении преторианцев, растерявших свой пыл и страх перед былым начальником. Уж как это прочувствовал Макрон! Вспомнилось, что за Сеяна хоть попыталась вступиться претория. И что стало с теми, кто Сеяна поддержал, тоже вспомнилось.

Стало ясно, что в Египет уже не поедет. Просидел Макрон несколько дней взаперти, под домашним арестом. А потом вручили ему свиток, в котором Гай Цезарь обвинял его в покушении на безопасность государства, в заговоре. И если хотел Макрон избежать веревки палача или топора ликтора, следовало покончить с собою этой же ночью. Об Эннии император пренебрежительно забыл. А она забыть о цезаре не посмела: память не дала.

Вот оно как: сначала Макрон и Энния Невия предавались Калигуле, потом он их предал. Так бывает…

Невий Серторий Макрон избрал меч, и меч нашел себе место в сердце предававшего не однажды префекта. Энния Невия просила помочь мужа вскрыть вены. Он это сделал для нее; она ушла раньше, чем он. И они не просили прощения друг у друга. Ни к чему это было в их случае. Разве такое прощают?! А смерть освобождает от ответственности и стыда. От унижения, от ненависти.

Для Калигулы же, пришедшего к власти не без помощи Макрона, все только начиналось. Череда предательств, в которых жертвой будет он сам; которые, в конце концов, приведут его к смерти.

Итак, в году 39 от рождества Христова… Впрочем, такое летоисчисление было не в ходу в Риме, и император Гай Юлий Цезарь им не пользовался. Восемьсот девяносто втором году от возникновения Рима, в год своего второго консульства, молодой император стал предметом заговора и был предан теми, кого любил.

Во главе заговора встали его сестры, Юлия Агриппина, Юлия Ливилла. Муж его любимой, уже умершей к тому времени сестры, Юлии Друзиллы, большой друг Калигулы, Марк Эмилий Лепид. Молодой Гай Офоний Тигеллин[308], будущий префект претория, и Луций Анней Сенека, философ-стоик, будущий автор «Нравственных писем к Луцилию». Почему среди людей, любящих рассуждать о нравственности, так много предателей и ренегатов? Это, конечно, ремарка «в сторону», и все же, почему? Кроме того, Лентул Гетулик[309], командующий восьмью легионами в Верхней и Нижней Германии, тесть его, Луций Апроний. Также в заговор были вовлечены наместник Сирии Луций Вителлий[310], под командованием которого находились еще 4 легиона, и Кальвизий Сабин[311], наместник Паннонии, женатый на Корнелии, сестре Гетулика…

Троих из этих перечисленных Калигула любил, как только можно любить родных и близких. Как зародилось в этих душах предательство, как могло оно созреть? Хотелось бы это понять. И как воспринято Калигулой, тоже хотелось бы знать. Думается, душа императора разрывалась на части. От боли, от непонимания. От ужаса: вот и он вошел в число людей, которых не любят, которых не побоятся убить, а за что?

Он говорил себе, как говорят в детстве: «не я первый начал, это они!», он наказывал, убивал и содрогался. Потому что понимал: на смерть и поругание отдает близких людей. Тех, кого любит. Такое в его уже богатой предательствами жизни все же было впервые. Такое было внове и ему, повидавшему всякое…

Марк Эмилий Лепид. Родня по отцовской линии императору. Видят Боги, не дадут соврать, что он был обласкан последним, и получил от него все, что тот мог дать…

Лепид был молод и красив. Его прозвали Ганимедом[312], и уж это одно говорит о многом. Как Юпитер похитил когда-то Ганимеда, пленившись молодой красой, так сам Лепид похищал сердца. Молод, богат, близок к императору. Вхож в дома его замужних сестер…

Право, совесть Лепида не отягощала. Был в его жизни момент, когда он, правнук триумвира Марка Лепида и императора Октавиана Августа, был близок к власти, как никогда. Калигула, ввергнутый болезнью в отчаяние, оставлял государство сестре, Друзилле. Друзилла была женой Лепида, и, выноси она под сердцем его ребенка…

Император выздоровел. Помрачневший Лепид выговаривал жене:

— Эти Нижние земли, с их сомнительной вольностью! Эти рейнские травы, где вас зачинали! От них у вас здоровье лошадиное, не так ли, дорогая? Надеюсь, мальчик, которого ты мне родишь, будет таким же. Иначе к чему мне ты, с твоей вечной грустью, когда Агриппина давно ждет меня, и сама прыгает мне на…

Почему-то Лепид не боялся говорить гадости вслух, Друзилла смотрела на него с молчаливым укором, но никогда, ни при каких обстоятельствах не выдавала брату. Она была любимицей Калигулы, и, скажи хоть слово, Лепиду бы не поздоровилось. И, однако, она молчала. Лепид ненавидел ее за это. Он подозревал, да что там, был уверен. Молчит она потому, что он ей безразличен. Ей все равно, что он не сделай, что не скажи, как не поступи. В отношениях с ней его счастливая внешность не срабатывала. Она его красоты не видела. Возможно, она умела разглядеть за ней то, чего он стоил. По крайней мере, ее взгляд, казалось, проникал в самую глубь его существа, задумчивый, укоряющий взгляд. Он съеживался. Он ненавидел ее в ответ. И оскорблял, и говорил всякое. И не мог простить ее равнодушия, ее молчаливого презрения. Словно она его не слышит, не видит. Словно он — пустое место, его нет…

И, кроме того, Марк Эмилий Лепид дураком не был. Неплохо зная шурина, которому так повезло с властью, он подозревал: будь он любим Друзиллой, вот тогда ему точно не поздоровилось бы. Калигула не терпит соперников. В этом, как и в другом…

Жена умерла, и Марк Эмилий Лепид вздохнул с облегчением. Супруга его была обожествлена, он сам свободен. Кровь Юлиев не в одной только в ней течет, в ушедшей. У нее две сестры, которым больше нравится смеяться, чем грустить. Так что, что они замужем? Домиций Агенобарб одною ногой в могиле. Старый развратник скоро успокоится совсем. Хоть он и рыжий, да не век ему счастье. Агриппина не станет грустить вечно. Правда, в этом есть свои тонкости. Она вообще грустить не умеет, и, видимо, не собирается учиться. Не так давно он вошел в ее атриум, не дождавшись приглашения. И застал в весьма сомнительной позе, наедине с этим философом, болтуном глупым, Сенекой… Он наглаживал ей грудь, стоя непозволительно близко, что-то говорил при этом, а она, закрыв глаза, отдавалась ласке…

С такою женщиной и сам не соскучишься, пожалуй. Он, Марк Эмилий Лепид, предпочел бы растить собственного сына. Домиций Агенобарб, тот как хочет, пусть сам думает, сам рассуждает. Не было и не было детей! Тут вдруг мальчик. Он, хотя и рыжеват, но не один Агенобарб рыж. Луций Анней Сенека тоже не угольно-черный, в рыжую масть…

А уж как стала женщина императорскою сестрой!

Куда там! То была дочерью изменницы, сестрой пленников, что с голоду сгинули, а теперь не дотянешься! Все мыслимые почести ей оказываются, поставили на одну ногу с весталками. Уж если клянутся римляне, то добавляют к клятве: «Пусть не люблю я себя и детей своих больше, чем Гая и его сестер…»[313]

Ну, так Агриппине мало всякой любви. Он и сам многократно побывал в ее постели. И Сенеку почти что там застал, недалеко уж было, помешал на сей раз, так в другой его не будет. И, можно спорить, Офоний Тигеллин, женский угодник, пусть и младенец еще, тоже туда прыгнет, когда не побывал уже…

И Лепид освоил еще одно теплое место. Дабы не упустить своего в жизни, не отстать. Власть манила, женщины были средством ее добыть. Не самым, кстати, худшим из средств. Молодые, красивые, неразборчивые…

Почему бы и нет? Марк Эмилий Лепид любил все то, что явно блестит. И победам на поле брани или в сенате, где на десять лизоблюдов один умник все же найдется, а тогда уж палец в рот ему не клади, предпочитал постельные победы, где ему самому не было равных.

Он присоединил к списку своих побед младшую из сестер, Юлию Ливиллу. Не так хороша собой, как Агриппина, не так дерзка, не так в постели неутомима. Но Эмилий Лепид утешал себя мыслью, что перепробовал всех женщин этой породы, что стоит во власти, из Юлиев. Всех их поимел, вот какой он, Лепид! И, кроме того, Ливилла не имела собственных детей, могла бы родить их Лепиду.

Он лепился к Калигуле. Невзначай касался рук, рвался быть расцелованным. Не слишком обычно к нежностям расположенный император не отстранялся. Он помнил равнодушие Лепида к Друзилле. Он считал это проявлением дружбы. Родственник, взяв себе звание мужа, не злоупотребил им. Он оставил Друзиллу брату, он не страдал глупой ревностью, не ограничивал ее ни в чем. Правда, ребенка, убившего ее, все же он и поселил в ее утробе. Но знают Боги, что она этого хотела! Не мужа, но ребенка от него, наследника власти брата…