Олег Фурсин - Калигула

• Название: Калигула
• Автор: Олег Фурсин
• Жанр: Историческая проза

Если Вы полагаете, что герой этой книги настоящее чудовище, которое казнит без разбора правых и виноватых, время проводит в бесконечных оргиях, устраивает своему любимому коню Быстроногому великолепную конюшню непосредственно в Сенате, то Вы ошибаетесь.

Это означает лишь, что Вы неплохо знакомы с официальной историографией. Читали книги, смотрели фильмы о третьем императоре Рима, Гае Августе Цезаре Германике. И имеете о нем свое представление; с нашей точки зрения, глубоко неверное.

Авторы романа «Калигула», Фурсин О.П., Какабадзе М.О., приносят Вам свои искренние извинения. Ничего этого в книге, которая перед Вами, нет.

Зато есть в ней Тевтобургский лес, в котором малыш Калигула переживает глубочайшую трагедию своего народа. Есть арены, на которых будущий цезарь рискует жизнью, сражаясь с собственной трусостью. Есть его непролитые слезы о семье, которую уничтожили: отец отравлен, мать и братья уморены голодом или предпочли нож позорной казни. Есть трагедия человека, который тяжко болен. Есть его любовь, неразделенная, но при этом обоюдная; не спрашивайте, как это возможно, читайте! Есть знаменитый «удар Германика», которым убивает цезарь. Есть любовь к Риму, есть великие дела, которые свершены во славу отечества. Есть все, чтобы понять: это была короткая, трудная, но яркая жизнь, от колыбели до последнего удара мечом. История принца датского в сравнении с реальной историей Калигулы — просто веселый водевиль. И после смерти императору не довелось обрести покой; его оболгали. Кто и зачем это сделал? Обо всем этом — на страницах книги…

---

Сеян вздохнул, глубоко, тяжко. Не глядя больше по сторонам, развернулся и вышел из конюшни восвояси.

Клавдий постоял, постоял под недоумевающими взорами. И, так и не сказав ни слова, вышел тоже.

А между тем, пока свершались одна за другой битвы в конюшнях, еще до той, самой главной, ради которой все собрались, и которая обещала быть славной… Между тем, уже стекала с Капитолия pompa[103]. Магистрат, консул-суффект[104] Публий Маммий Регул, был во главе ее. Со чадами и домочадцами. Под звуки флейт и труб ехал он на высокой колеснице, в одежде триумфатора, а вокруг него дети, клиенты, друзья… На нем — шитая золотом тога и туника, украшенная вышитыми пальмами. В руке скипетр с орлом, а позади консула стоял венчавший его золотым дубовым венцом общественный раб…

Изображения богов и людей, или, вернее, людей, причисленных к богам, плыли торжественно на носилках, на роскошных колесницах. Гай Юлий Цезарь, Гай Юлий Цезарь Октавиан… У Калигулы, казалось, была причина гордиться собой, ведь то были его предки. Но он не гордился. Длинная, весьма педантичная по характеру церемония, песнопения жрецов, музыка… Он только раздражался. Все это было своим, родным. И — бесконечно далеким. Кого здесь волновало, что правнуки Октавиана Августа, прославляемого жрецами, объявлены врагами государства? Что родная его внучка, Агриппина, безумствует, слыша плеск волн, один только плеск, изо дня в день, в своей темнице… Те, кто прославлял как богов сейчас ее деда, ее прадеда, выбросили, вычеркнули ее из жизни. Рим веселился, Рим стекал по Капитолию, шел через форум и скотный двор, входил в южные ворота цирка, Рим тоже безумствовал, но Рим ликовал! Она рыдала и билась головой о стены своей темницы, отказывалась от еды… Тюремщики боялись этой одноглазой ведьмы, и входили к ней не иначе как толпой. Чтобы насильно кормить ее, отчаявшуюся, мечтающую о голодной смерти!

Что же, Калигула не гордился предками, он давал себе слово. Слово в том, что хоть сегодня-то, сегодня Рим будет рукоплескать ему, Гаю Юлию Цезарю, потомку…

Во что бы то ни стало. Или он умрет на арене, или…

И час настал. Консул бросил белый платок на арену, подавая знак к началу игр. Среди потрясающих криков ста пятидесяти тысяч глоток, и не криков даже — воплей зрителей, вылетели из конюшен четверки; возницы, понукая их криками, наклонялись вперед, облака пыли неслись из-под копыт…

Ждать последней гонки было невмоготу. А ждать надо было. Его заезд был последним. Калигула вошел к Инцитату в стойло. Приласкал коня, тот был раздражен шумом, фыркал.

— Давай-ка, дружок, успокоимся, сказал ему Калигула. — И я, и ты. Далеко еще до нашей битвы. И не обойдут нас сегодня, раз объявлены. Найдут, сегодня найдут обязательно. Мы сегодня люди важные, мой Инцитат. Сегодня не так, как обычно, друг ты мой…

Он присел в углу стойла на песок, потом и прилег, давая отдых спине. И, утомленный сегодняшним днем, который все длился, длился, и был полон переживаний, уснул подле своего любимого коня.

Тут его и нашел Мемфий перед самым началом сражения. И растолкал не сразу. Крепок был сон Калигулы, совсем не тот, что ночью накануне. Справился с ним сон, крепкий, без сновидений молодой сон. Словно в отместку за предшествующее бодрствование.

Уж и повозился Мемфий!

— Да что же такое, — бормотал старик, дергая Калигулу то за руку, то за ногу, — никак, опоили тебя! За кем же мне смотреть надо, за конем ли, за его ли хозяином? И ушел-то ненадолго, на мгновение ушел, а тут такое…

Положим, он знал, что ушел не на мгновение. Немало мгновений подряд наблюдал он гонки, одну за другой. Не из любопытства, а вынося собственное мнение, которое надо бы преподнести хозяину сейчас. Но как? Калигула спит!

Старик и волновался, и сердился уж. Пошел на крайнюю меру. Взял спящего возницу за нос, перекрыл ноздри. Сбилось дыхание у Калигулы. Хватил он глоток воздуха ртом, да дернулся, и как даст Мемфию в лицо рукой! Сам повернулся на другой бок, всхрапнул даже при этом.

Возмущению Мемфия не было границ. Придерживая рукой покрасневшую враз скулу, оглянулся вокруг старый в поисках помощи.

В самом углу стойла стоял котелок с водой. Поили коня с вечера. Да немного и дали выпить. Ни к чему перед гонкой. Вот полноводный остаток и выплеснут был Мемфием на хозяина с крайним удовольствием! С наслаждением почти что!

Вскочил Калигула на ноги. Без криков, без метаний. Кинул быстрый взгляд вокруг: где она, опасность?

А опасности и нет никакой. Уж вывели Инцитата из стойла, и запрягают коней в двуколку. Его четверка почти готова, это он сам не готов, за что же корить Мемфия, победно оглядывающего хозяина. Пусть и с котелком в руке verna, но ведь выполнял старик свой долг, ничего не скажешь. Пусть кривится довольно.

Сопровождая Калигулу до самого выезда, говорил Мемфий. И про то, как жестко сегодня идет борьба. И как много колесниц разбилось. И как страшен у правой меты круг, потому что узок, уже левого. И как важно для Инцитата, чтоб не давил возница криком, не любит конь угроз. И про то, что зря не точили нож. Много сегодня повисших на вожжах, надо быть готовым ко всему. Оно, конечно, острый нож опасен для хозяина тоже, когда не успеет его убрать Калигула, но и повиснуть себе дороже может выйти…

Калигула качал головой, соглашаясь. Про нож отметил, отбрасывая, как ненужное: не надобно, мол, не случится.

— А что же ты мокрый такой, не обмочился ли со страху? — услышал он язвительную фразу откуда-то справа, и дернулся от гнева. — Когда не нужен нож, чего же ты уделан так, щенок породистый?

Это Феликс. Возница сеяновской четверки. Не время сейчас для стычки, безродный это прекрасно понимает. Вот и кривится обрадованно, выскочка. То, что можно Мемфию, не сойдет с рук Феликсу, конечно. Погоди, дай срок…

И вот, под крики и улюлюканье толпы вылетели четыре четверки на арену. Началось! Сотоварищ императора, Элий Луций Сеян, владелец лучшей четверки, мог позволить себе такое. Его великолепная квадрига двигалась по наружному краю дорожки. Подальше от мет, от опасности. Скорость все равно великолепная, его лошади сразу вырвались вперед. Если пойдут так и дальше, то первыми и дойдут, собственно, иначе и быть не могло. У него все всегда — лучшее, и это залог успеха. Нельзя выиграть, не рассчитав все изначально. Лучшие люди, лучшие кони. Лучшие женщины. Лучшие друзья… Он был хорошо подготовлен ко всем случайностям, он сам был создатель нужных случайностей, их повелитель….

Патриций Марк Юний Силан утирал с лица проливной пот, сидя в собственной ложе на каменной половине цирка. День был еще по-летнему жаркий. Дочь, слегка капризничая, запросила воды, холодной, и лучше — подслащенной и подкрашенной вином.

Легкая, тоненькая, вечно оживленная и щебечущая дочь радовала сердце отца. Он не отказывал ей ни в чем, баловал как только мог. Капризничает? Кого радовать старику, как не Юнию? Он послал раба за водой. Попросил Юнию дать на минуту покой, оглядеться. В конце концов, по арене несется и его четверка. Та самая, что идет вслед сейчас, прямо за квадригой Сеяна. Есть повод поволноваться, не правда ли?

Если бы патриция Марка Силана спросили, хочет ли он победы, патриций вскричал бы: «Да!» и трижды, четырежды «да!». Но слукавил бы.

Хорошие у него кони. И немало стоят хозяину. Кони золотые, только Сеяновы — лучше. И ладно, не в том дело сегодня. У его квадриги другая цель. Выбросить из борьбы мальчишку, чья славная кровь, кажется, грозит слиться с его собственной. Да только кому это нужно? Ему, Силану, сохранить бы себя и дочь от этой крови, чтобы выжить! Что слава, если с нею отнимут самое жизнь? Пусть платит эту цену, кто хочет, а Марк Силан сохранит дочери жизнь, если позволят боги. Он обращался к жрецам. Ответ ауспиции был однозначен, кто бы ее ни провел. Крови патриция Юния Силана не справиться с кровью Юлиев-Клавдиев. И дочь, и он сам обречены, если сольются два древних рода. А если не сольются, то можно избежать смерти, но ценой невероятных усилий… Вот и думай, что это за усилия, жрецы вечно говорят туманно, не договаривают…

Не лучше ли предотвратить жениховство, покалечив, а лучше — убив мальчишку? Он и сам сует голову в пасть льва, участвуя то в бегах, то в гладиаторских боях… Герой, видите ли. Подтолкнуть бы этого героя чуть-чуть, и жениха не станет, и с нею — смерти для дочери. Да и для него, Марка Силана, если верить ауспициям, она припозднится, погодит еще…

Говорил он своему вознице: главное — мальчишка! Мешать ему, каждое мгновение мешать, вызывать гнев, а с ним — и ошибки. Молодая кровь — она горячая, она свое возьмет, она подведет… Так нет, увлекся погоней. Чего же еще ждать от возницы, которого кормит арена? Мало ему денег, что дал патриций, надо угнаться и за теми, что принесет победа. В пылу гонки нашел все же взгляд патриция на мгновение, кивнул головой — мол, помню, сделаю….

Лучше бы на мету смотрел, вот она перед ним комом вырастает!