Олег Фурсин - Калигула

• Название: Калигула
• Автор: Олег Фурсин
• Жанр: Историческая проза

Если Вы полагаете, что герой этой книги настоящее чудовище, которое казнит без разбора правых и виноватых, время проводит в бесконечных оргиях, устраивает своему любимому коню Быстроногому великолепную конюшню непосредственно в Сенате, то Вы ошибаетесь.

Это означает лишь, что Вы неплохо знакомы с официальной историографией. Читали книги, смотрели фильмы о третьем императоре Рима, Гае Августе Цезаре Германике. И имеете о нем свое представление; с нашей точки зрения, глубоко неверное.

Авторы романа «Калигула», Фурсин О.П., Какабадзе М.О., приносят Вам свои искренние извинения. Ничего этого в книге, которая перед Вами, нет.

Зато есть в ней Тевтобургский лес, в котором малыш Калигула переживает глубочайшую трагедию своего народа. Есть арены, на которых будущий цезарь рискует жизнью, сражаясь с собственной трусостью. Есть его непролитые слезы о семье, которую уничтожили: отец отравлен, мать и братья уморены голодом или предпочли нож позорной казни. Есть трагедия человека, который тяжко болен. Есть его любовь, неразделенная, но при этом обоюдная; не спрашивайте, как это возможно, читайте! Есть знаменитый «удар Германика», которым убивает цезарь. Есть любовь к Риму, есть великие дела, которые свершены во славу отечества. Есть все, чтобы понять: это была короткая, трудная, но яркая жизнь, от колыбели до последнего удара мечом. История принца датского в сравнении с реальной историей Калигулы — просто веселый водевиль. И после смерти императору не довелось обрести покой; его оболгали. Кто и зачем это сделал? Обо всем этом — на страницах книги…

---

— Salve! — сказала им всем Агриппина, почти невидимая на пороге, скрытая ворохом роз в руках…

Глава 6. Дорога к матери

Если все дороги ведут в Рим, то и справедливо и обратное утверждение: все дороги уводят из Рима куда-то вдаль, в иные места…

Для множества людей важна другая, действительно извечная дорога: дорога к матери. К женщине — выносившей, напитавшей сосцами и воспитавшей. Счастье, если безмерно любящая вас мать встретит на пороге, сможет обнять теплыми своими руками, прижать к сердцу. А если уж нет на свете матерей, то приходят к их могилам. Даже если из Рима при этом приходится уйти!

Калигула был благодарен прабабушке Ливии, укрывшей их в своем если не теплом, то благоустроенном гнезде. Но когда же это чувство благодарности уберегало юность от необдуманных поступков?! Тоска по матери была слишком уж сильна. Гай хотел видеть ее и решил, что увидит! Посвященная в его планы Друзилла восхитилась, повисла на шее у брата, зацеловала…

С этого мгновения уже никто не видел ее в слезах. Прабабушка, вроде бы отстраненно наблюдавшая их жизнь, больше занятая собственными недугами, даже заметила как-то:

— Ты все хорошеешь, Друзилла. Смотри, время твое приходит. Сын мой любит устраивать браки, а ведь как на меня обижался когда-то. Теперь вот сам решает, кому и с кем сойтись! Оторвут тебя от брата, а кто тебя любит, так это Гай…

Друзилла, смутившись, покраснела, похорошев еще более. Бабушка продолжала рассуждать:

— Не знаю, хорошо ли это? Тяжко будет тебе с другим, кто ж тебе заглянет в душу, кому надо? Хорошо бы, чтоб о теле не забывали; о рыжебородом говорят, что он спит со всеми, кроме Агриппины, с ней редко, если заблудится только в доме. Или спьяну перепутает ее с какой-нибудь грязной потаскухой из лупанария. Рановато ей было замуж, да если б еще с человеком свели, с мужем истинным, а этот так, не пойми что такое…

Друзилла отгоняла от себя мысли о замужестве. Куда интересней было советоваться с братом о предстоящем путешествии, шептаться по углам.

Было решено посвятить в свои планы Мемфия. Verna знает о жизни много больше. Трудно было себе в этом признаться, но дети Агриппины и Германика, подумав, озвучили этот вывод друг для друга, и были удивлены тем, как совпали их мысли…

Раб поначалу пришел в полный ужас.

— Да ведь за такое мне и распятие в радость будет?! Это же не кто-нибудь, это какие дети, лучшие в стране, самые дорогие дети! Девочку, девушку в дорогу, да такую! Ведь страшно себе представить, что может случиться, а я отвечай! Вот сейчас попрошусь к старой хозяйке, прямо у номенклатора[80] и попрошусь, как на прием! Он мне поверит, он знает, я, ничтожный, только о вас пекусь, и как расскажу все Августе!

Уговаривали старика долго. Так долго, что он осознал: все равно, что с ним, что без него, и рано или поздно, эти дети задуманное свершат. Выходило так: надо ехать с ними. Чтоб без него не случилось беды…

Стоял на дворе Sextilius, называемый теперь в честь прадеда, Октавиана, Augustus. В Ноны[81], ранним утром, чтоб не страдать от жары, они тронулись в путь. Мемфий ждал их на дальней окраине, на это имелись причины. Чем позже отождествят их побег с личностью Мемфия, тем безопасней для старика. Какое для них самих может быть наказание? Собственно, выговор бабушки. Рабу же придется несладко, если узнают о его участии в бегстве. А Мемфий, он с ними у бабушки не живет, он, как родился в доме Германика, вернее, его отца, так там и остается. Не скоро о его исчезновении дойдет весть до бабушки, никто verna, пользующегося большой свободой у хозяев, не хватится, не побежит выдавать. Никто не свяжет его с побегом молодых. Только не надо привлекать внимания к его скромной личности.

Калигула, знавший Рим до самых последних его улиц, сам назначил старику место встречи. Каупона[82], та, что вблизи Аппиевой дороги, приютила старика. Вместе с его экипажем, на всю ночь. Место обитания плебеев, рабов, куда-либо направляющихся по велению хозяев, она не пользовалась дурной славой, но и не выделялась среди себе подобных, ею мало кто интересовался. Мемфий не привлек бы к себе внимания, а Калигулу с Друзиллой в его обществе в эти ранние часы у родного дома никто не застал бы. Все меры предосторожности были соблюдены…

Выскользнув назначенным утром из дома, Друзилла с братом зашагали по улице, стараясь не печатать шаг, переступать легко. В столь ранний час улица была пуста, но зато просматривалась вдаль, и, беглецам, чьи сердца выдавал громкий стук, казалось, что они как на ладони, видны всем и всякому…

Друзилла, несмотря на свой страх, успела бросить взгляд на Гая. Прыснула, зажала рот ладошкой. Калигула предпочитал белый всем остальным цветам. Но сегодня! Поверх темной, почти черной тоги, надета еще и коричневая пенула, покрывающая тело и доходящая до самых колен. Словно брат погружен в скорбь. К пенуле прикреплена накидка, которую Гай набросил на плечи и голову, слегка прикрыл лицо. Забавно, будучи в обычной тунике с тогой поверх ее, Калигула не привлек бы к себе особого внимания. Достойный юноша из знатной семьи, что тут такого? А вот в этой накидке, да в темной пенуле, он притягивал взор. Непонятно, кто такой. Слишком прям в плечах, черты лица благородного гражданина. А наряд — очевидно, до смешного не соответствующий, шутовской наряд.

— Ничего смешного не вижу, — пробурчал брат, услышав ее смешок. — Ты бы на себя взглянула!

Но, пожалуй, взглянув на нее, никто бы не смеялся. Умилился бы, возможно, улыбнулся бы открыто, да… Она была очаровательна. Пришлось пожертвовать рыже-золотой роскошью волос, и Гай, скрепя зубами, сам помогал ей в этом. Теперь короткие волосы кололи ей шею, голова была непривычно легкой, Друзилла поминутно встряхивала ею, чтобы ощутить эту легкость. Тога-претекста[83] шла ей, она смотрелась премиленьким юношей, не достигшим совершеннолетия. Полные, чувственные губы, глаза с большими ресницами… Таких, говорят, любит Тиберий, неоперившихся еще юнцов, готовых для старика на все, на любое!

Гай зашагал быстрее, стремясь достигнуть нужного угла и исчезнуть из поля зрения возможных соглядатаев.

Друзилла же, даже в наряде юноши, оставалась женщиной. И какая же женщина, уходя, не оглянется на дом, в котором жила, где оставила часть своего сердца? Это мужчины, простившись, не оглядываются назад, не вспоминают прошлого. Они принадлежат теперь целиком новой дороге!

И, как жена Лота[84], о которой Друзилле не приходилась слышать, но которая тоже была истинной женщиной, Друзилла была наказана за свой порыв. Правда, Лотовой жене пришлось солонее и горше.

Калигула споткнулся, услышав крик сестры. Не было сомнения, их обнаружили!

На крыше дома, там, где был солярий, беседка, увитая виноградом, стояла прабабушка Ливия, смотрела им вслед, приложив руку к глазам…

Крик Друзиллы она расслышала, по-видимому, и, хотя не видела растерянности детей, но сумела ее понять.

— Bonumfaktum![85]— крикнула она им, застывшим на углу. — Пусть бережет вас Венера-прародительница…

Гай и Друзилла, изумленные, растерянные, все еще стояли на углу. Она махнула им рукой. Опомнившись, Калигула схватил Друзиллу за руку, потащил…

Они ушли. И никто, конечно, не слышал бормотания бабушки Ливии. А она повторяла: «В добрый час!». Подумав, добавила громко, вслух:

— Пусть бережет вас Венера-прародительница, покровительница Юлиев[86]. А, впрочем, тут немало зависит от старины Мемфия! Он-то за вас и точно в ответе, и с него мне спросить легче, наверное. И впрямь, может быть, с Мемфием вам нынче безопасней будет, чем у меня в доме…

Тот, кого поминала бабушка Ливия, встретил их в назначенном месте. Окинул Друзиллу недовольным взглядом. Напомнил ей, чтоб по большей части молчала девушка, скрывала лицо под накидкой.

— Так это тебе мы обязаны такою одеждой? — смеялась та в ответ. — Гая я не узнаю. И сама стану уродиной в угоду тебе?

Но мысли о нарядах покинули их, как только разглядели свой «экипаж».

Обыкновенная крестьянская телега… Запряженная к тому же мулом. Мул, со сводообразной спиной, свислым крестцом, с крепкими конечностями и прочными копытами, все обычно. Но! Но что за невероятная масть, которую природа создала, пусть даже и так, в помеси кобылы и осла! Мул был рыже-пегим, большие нелепые белые пятна разбросаны по основной рыжей масти вперемешку с полосами на плечах и ногах. Белесые подпалины на морде животного и животе. Ноги совсем белые, хвост и грива — рыже-белые… В довершение ко всему, один глаз светлый, почти голубой, другой темный, карий. Чудное животное приветствовало их ржанием, которое перешло в громкое «Иа-иа!».

Друзилла хохотала до слез. Калигула злился, ворчал, но, глядя на Друзиллу, начал улыбаться тоже. Мемфий не был смущен.

— Увидят такого, так не позарятся, — сказал он. — Такой вот во сне привидится — и то испугаешься. Может, и даром не возьмут, не то, что силою. А он крепенький! Славное животное, умней будет любой лошади.