Юрий Ищенко - Одинокий колдун

• Название: Одинокий колдун
• Автор: Юрий Ищенко
• Жанр: Ужасы и Мистика

Юрий Ищенко родился в Алма-Ате, в 1968 году, в семье ссыльных с польскими и украинскими корнями. По окончании средней школы два года отработал грузчиком и в горах с геологоразведывательной партией; также ловил кузнечиков для биологов в пустыне Арала и с бригадой шабашников строил дома и дачи. В 1986-м году поступил во ВГИК на сценарно-киноведческий факультет. Дипломная работа «Образ Врага в советском кино» была отмечена премией Комарова как лучшая. После института около года проработал сценаристом на киностудии «Казахфильм», участвовал в создании фильмов «Вампир» и «Стрейнджер». Как кинокритик и автор рассказов печатался в периодических изданиях Алма-Аты, Москвы, Санкт-Петербурга и Минска. С 1992 года живет в Петербурге и пишет прозу. В 1995-м в издательстве «Диамант» вышла первая книга — «огнестрельный триллер» «Черный альпинист». Книга была переиздана на Украине.

Роман «Одинокий колдун» был задуман в 1988 году, писался в 1995–1996 гг., и, наряду с прочим, является личным опытом автора в выживании на суровой местности вблизи Финского залива, данном в мистическом преломлении. Как говаривали в старину: «Лирическая канва любви и противостояния героя-колдуна и трех неистовых сестер-ведьм прочно и добротно прошита красными нитями (а также многоцветьем прочих нитей) жесткого, местами натуралистического и опасно откровенного узора на той самой канве». Вся эта вышивка сделала роман шокирующим триллером — путеводителем по миру духов и нечисти Санкт-Петербурга.

---

— Малгося, у вас все ненормальными получаются. Я змееныш, старик безобидный колдуном стал, кто кем еще станет? А мамка твоя злая, и Ханна злая. Ты не будь как они, давай со мной дружить.

Но тут каркнула пронзительно ворона за его спиной, захлопала торжествующе крыльями. Из подворотни с визгом вбежала во двор компания Ханны. Все три пацана и их толстая большая предводительница закричали, увидев Егора:

— Смерть шпиону! Хватай! Бей! Лови фашиста!

Егору оставались секунды, чтобы улепетывать, спасая шкуру. Он сделал несколько кругов вокруг фонтана, спугивая дремавших на кучах листвы котов, потом потерзал преследователей заячьим петлянием вокруг деревьев, ломанулся по кустам. Два раза вокруг флигелька обежал, а потом из арки в арку сиганул, за вторыми воротами притаился. И враги потеряли его след. Рыскали без толку по двору. Малгося, которая в погоне не участвовала, видела, как он за ворота протиснулся. И он ее видел — она ковыряла в носу пальцем и задумчиво смотрела в его сторону. Сестра встряхнула ее, спрашивая про Егора. И он стал на минутку счастливым, когда любимая отрицательно покачала головой. Пацаны сторожили подъезды и сквер, чтобы схватить его при первом же появлении.

А у Егора кружилась голова, тошнота мешала стоять и ждать. Ханна, когда погоня была, на бегу ловко метнула камень, попала по затылку. Теперь потихоньку сочилась сквозь волосы кровь, капая на чистую новую рубашку. Мамка увидит, убьет сразу, — тоскливо подумал мальчик, — стоп, нет же мамки! Она бросила их.

Но грустить больше не стал, решил, что есть у него в запасе кое-какие преимущества.

От ворот он выбежал наружу, на проспект, обошел двор по проспекту и линии. Вбежал во вторую арку, и прямым ходом подался к котельной. За ним с гиком мчались пацаны. Егор надеялся, что истопник не отдаст его на пытки Ханне. Вбежал, увидел, что внутри пусто и тихо, ужаснулся и потерял сознание, упав на грязный пол.

Очнулся несколькими часами позже. Болел затылок, он хотел пощупать больное место, рука наткнулась на чужую большую ладонь, лежащую на его голове. Егор почувствовал, как тяжела и горяча эта ладонь. Будто она обжигала ему голову, и не саму голову, а внутри ему мозги грела. От жара он плохо соображал и почти не видел. Понял, что лежит на топчане в закутке истопника, укрытый чем-то теплым и мягким (курткой старика). А сам старик сидит рядом, смотрит на него, не снимая с головы ладони.

— Кто тебя так приложил? — спросил удивленно истопник.

— Ханна булыжником попала.

— Ну ты даешь, уворачиваться надо. Такая шишка вскочила, я и не видел таких здоровенных. И кровушка тебе в голову просочилась. Эта, как ее... гаматома на мозге. Мог запросто окочуриться.

— Я всегда уворачивался. А сегодня и мамка с Вандой поругались, и крысы напали, и клопы, Малгося вас колдуном обозвала, — Егор не любил жаловаться, просто очень грустно ему было, — ушла насовсем мамка, вот я и огорчился, а Ханна как раз камнем тюкнула...

— Почему мамка ушла?

— Дворничиха ее напугала, ворота не выпускали, крысы пришли.

— Да, не из стойких твоя мама. На стороне погуливала, верно?

Егор не ответил, потому как не понял, о чем бормочет старик. Захотел встать, не смог, сил в теле не было, одна лишь противная слабость. И истопник придержал его:

— Полежи еще полчаса. Нельзя тебе вставать, я тебя маленько облегчил, ну, скажем, обесточил, чтобы болячки сами наружу вытекли.

Рука старика продолжала давить жарко на голову, и скоро Егор заснул. Когда проснулся, слабым и потным, услышал, как истопник разговаривает с тем самым толстым мужиком, что вчера на него накричал.

— Митя, скажи по совести, тебя назад не тянет? Ты хорошим священником был, проповедником и лекарем исповедален, умел из людей хорошее наверх вытягивать, — говорил истопник.

— Нет, все позади. Сам я не тот, грязен зело и грузен, аки бочка. Назад нет пути. И меня это не печалит. А вот если с нашим делом не справимся, плохо будет. Тогда вот и на том свете мне покоя не найти. И тебе не найти, так и знай, хоть ты и нехристь еретическая. За тебя мне маленько страшно, черен ты, парень.

— Судьба меня в черное вымазала, — буркнул истопник.

— Сам-то каков? Пачкаешься, страстям потворствуешь, иной раз мерзости не гнушаешься, бога гневишь.

— Мне не отбелиться уже, Митя, как и тебе пить не бросить. И подумай внятно, брошу я свои черные занятия, хватит тебе молитвы и водицы святой, чтобы кладбище огородить? То-то и оно. Черное с белым тут накрепко перехвачено.

Егор чуточку раздвинул ресницы: оба старика сидели на стульях вокруг стола. Вяло жевали. На расстеленной поверх неструганных досок газете лежали сало, очищенные луковицы, большие ломти ржаного хлеба.

— Как там ведьма? — спросил толстяк.

— Что-то копошится, готовит пакость. Какую, я пока не понял. Я старею, она силу набирает, зараза, ей всего лет сорок, да и бабы такие к старости лютеют неимоверно. Недавно выселить меня решила, комиссию из горсовета привезла. Ничего, пока она меня побаивается, не поняла, что я чистым злом не оперирую и слаб как пьяный карась на песке. Если дотумкает, вот тогда худо мне придется.

— Зачем тебе мальчик? — злым неприязненным голосом спросил вдруг толстяк. — Не притягивай, не впутывай его, слышишь!

— Ничего я, Митя, не замышлял насчет пацана. Бьют его здесь, вот мамка бросила, сам ко мне зашел.

— А турнул бы сразу, да по шее слегка, и не приходил бы! Как звать его?

— Егорка, вроде, — нехотя ответил истопник, и убрал руку со лба мальчика.

— Эй, Егорка! — рявкнул толстый.

Егор понял, что лучше не притворяться, сел и исподлобья глянул на толстого.

— Подслушиваешь? — спросил язвительно толстяк. — Грешишь, малец? А ну, уматывай и не возвращайся. Не то прокляну тебя, нехристь!

— Не напугали, — гордо сказал ему Егор и пошел к двери.

Истопник захохотал: — Да, парень, нынче проклятиями никого не напугаешь...

— Стой, — опять крикнул мальчику толстяк. — Ну-ка, скажи, ты на самом деле крещеный или как?

— Не знаю, — Егор даже плечами пожал, такие глупости спрашивали.

— Значит, точно нехристь. Пошел вон, чтоб духу твоего!..

Егор вернулся домой. Было темно на дворе, отец запаздывал на работу, его дожидаясь. Отругал немного, затем показал, где ужин лежит (кусок жареной рыбы и сухая горбушка от буханки), зачем-то поцеловал неумело, уколов щетиной, и ушел. Кушать Егор не хотел — от запаха пищи подташнивало. Лег, не постелив ничего, на кровать в одежде и заснул опять. Даже клопов и крыс не успел побояться перед сном, потому что все еще слабым был.

Спалось ему несладко, казалось, что и не спит, а дремлет и все в комнате видит. Будто снова залезли в их комнату крысы. Нагло и весело скачут по стульям, столу, буфету, обнюхивают все вещи и брезгливо морщатся. И у жирных крыс были головы Ванды, Ханны и третьей дочки дворничихи Альбины, альбиноса и глухонемой от рождения. Такой белой крысой с красными бусинками глаз была Альбина, и он подумал, что это она, а не Ханна, самая противная и опасная крыса. И с огорчением он смотрел на симпатичного веселого крысенка (похожего больше на хомячка) с рожицей Малгоси... На стенах и потолке блестящим живым ковром повисли полчища клопов, зудели злые осенние комары, били в окно перепончатыми крыльями летучие мыши. Со двора доносились плаксивые, выворачивающие душу завывания и визги котов.

А потом он устал спать — слепил свет луны из открытого окна. Егор встал, чтобы задвинуть шторы, подошел к подоконнику. Загремел кольцами на гардинах.

— Не смей! — крикнули ему.

Напротив окна висела в ночном лунном воздухе неуклюжим и непристойным кулем дворничиха Ванда.

— Тамарка, сучка, дрянь, выгляни, полюбуйся, кто к тебе пришел, — шипела дворничиха, для убедительности тыча в стекла веником метлы.

Сухие прутья царапали по стеклу, издавая противный дребезжащий звук. Егор разглядел искаженное лицо Ванды, сказал то же, что и обычно:

— Добрый день, тетя Ванда.

— Это ты, змееныш? Чего у окна торчишь? Зови мамку, я с ней сейчас разберусь. Кровавыми слезами зальется!

Прикрыв глаза от слепящей, как прожектор, луны, Егор разглядел, что толстая противная Ванда почти не одета. Рваная ночная сорочка криво свешивалась с жирного плеча, обнажая большую, пухлую левую грудь. Вокруг соска на груди у нее росли пучки черных волос.

— Улетайте, — посоветовал ей Егор. — Мамы все равно нету. Она уехала далеко.

— Куда уехала? Не ври, змееныш. А то доберусь, придушу за тоненькую шейку.

— Сказала, что не выносит скандалов, поедет отдыхать в деревню. Мы ее с чемоданом по веревке на ту сторону спустили, — объяснил Егор.

— Адрес оставила? — деловито осведомилась Ванда.

— Нет, ничего не оставила, — грустно покачал головой Егор.

— Ничего, ты ей скажи при встрече, что не жить ей, падле! Никто меня безнаказанно не оскорблял. Гнить ей в земле, где бы ни скрылась. И вам с папашей гнить! — радостно и безумно тараторила дворничиха.