Юрий Ищенко - Одинокий колдун

• Название: Одинокий колдун
• Автор: Юрий Ищенко
• Жанр: Ужасы и Мистика

Юрий Ищенко родился в Алма-Ате, в 1968 году, в семье ссыльных с польскими и украинскими корнями. По окончании средней школы два года отработал грузчиком и в горах с геологоразведывательной партией; также ловил кузнечиков для биологов в пустыне Арала и с бригадой шабашников строил дома и дачи. В 1986-м году поступил во ВГИК на сценарно-киноведческий факультет. Дипломная работа «Образ Врага в советском кино» была отмечена премией Комарова как лучшая. После института около года проработал сценаристом на киностудии «Казахфильм», участвовал в создании фильмов «Вампир» и «Стрейнджер». Как кинокритик и автор рассказов печатался в периодических изданиях Алма-Аты, Москвы, Санкт-Петербурга и Минска. С 1992 года живет в Петербурге и пишет прозу. В 1995-м в издательстве «Диамант» вышла первая книга — «огнестрельный триллер» «Черный альпинист». Книга была переиздана на Украине.

Роман «Одинокий колдун» был задуман в 1988 году, писался в 1995–1996 гг., и, наряду с прочим, является личным опытом автора в выживании на суровой местности вблизи Финского залива, данном в мистическом преломлении. Как говаривали в старину: «Лирическая канва любви и противостояния героя-колдуна и трех неистовых сестер-ведьм прочно и добротно прошита красными нитями (а также многоцветьем прочих нитей) жесткого, местами натуралистического и опасно откровенного узора на той самой канве». Вся эта вышивка сделала роман шокирующим триллером — путеводителем по миру духов и нечисти Санкт-Петербурга.

---

Условленным местом была остановка трамвая возле строящегося метро «Садовая». Димка соскочил с подножки трамвая, выбрался из толпы, глянул на подаренные отцом к четырнадцатилетию ручные часы: до семи вечера, условленного часа, оставалось десять минут. Он решил пройтись по толкучке.

Крикливые и угрюмые старухи, укутанные в тулупы, ватники, облезлые пальто с лысыми мехами воротников, толстые и худые тетки помоложе, молодые женщины с вытянутыми и укоризненными лицами, — все торговали, кто чем смог: ворованной продукцией, типа чашек, тарелок, чайников, полотенцами, туалетной бумагой (вечным советским дефицитом), вениками, пучками зелени и лука, кучками чеснока и семян. Запитые мужики сидели на корточках или на деревянных ящиках из-под напитков, перед ними лежали инструменты (ножи, плоскогубцы, гвозди, шурупы, рашпили, мотки кабелей и проводов, вразброс радиодетали); кто-то выложил мутные мешочки со свежевыловленной из Невы рыбкой, которую нельзя было есть, кто-то держал в руках вынесенную из дома вещь — радиоприемник, скатерть, вазу или даже набор мельхиоровых ложек. Поскольку в магазинах было шаром покати, а здесь иной алкаш отдавал новую вещь по бросовой (на одну или две бутылки чтобы хватило) цене, — народу в торговых рядах было много.

Димка приметил симпатичную девчонку, втиснувшуюся между двумя горластыми старухами. Старухи торговали из-под полы водкой и сигаретами. Девчонка в серой, очень старомодного покроя куртке по колена и в пуховом платке, оставившем на обозрение лишь курносый нос и светлые, пронзительные глазки, с интересом озиралась по сторонам, лузгала семечки. А в ладошке она держала большой складной нож.

— Покажи товар, что ли, — лениво так, будто бы от скуки спросил Димка, но сердечко-то у него запело: он о таком мощном ноже мечтал не год и не два.

Ножик был тот, без которого парню во дворе не добиться самоуважения и признания окружающих: черный, с прожилками, пластмассовый корпус, тяжеленный; главное лезвие было толстым, широким и достаточно длинным, около 13 см; и по тусклому блеску, по отсутствию щербин и царапин было ясно, что сталь тут наилучшая. Он поочередно вынимал из пазов шило, тоже не тяп-ляп, а с дыркой на конце, чтобы шить можно было (обувь в походе, или еще чего); смешные, но острые и вполне годные ножнички; отвертка, длинный штопор, вскрывательные ножи для консервов и для бутылок. Димка разволновался (все казалось нереальным), силился не показать восторгов, принялся суетливо и дергано складывать механизмы обратно в нутро ножа. Приметил надписи по-иностранному на лезвиях и на пластмассе корпуса.

— Это сколько же ему лет? — спросил у хозяйки, вертя и не возвращая нож.

— Трофейный, дед с войны привез, — сказала девчонка, настороженно поглядывая на него, словно ожидая пакости.

(И не зря ждала, у Димки все время вертелась мысль — сделать «ноги», в такой толпе в два счета скроется; но девчонка была такая простая, смешная, явно издалека приехала, не хотелось Ленинград позорить.)

— Сколько хочешь? — солидно спросил он.

— А сколько дашь? — не по-базарному, а по-детски спросила она.

Глазки у нее заблестели, и Димка окончательно расположился к ней.

— Годности от него мало, износился, — внаглую заверил ее, — лезвие хрупкое и тупое. Но я старые ножи люблю, и отец тоже собирает. Вот хочу ему к дню Победы подыскать. В общем, сразу и окончательно три рубля предлагаю.

— Десять, — девчонка посуровела, сразу же делаясь старше, чем вначале. — И не свисти, что не годен. Режет так, что мамаша в руки брать боится.

Димка вздохнул, заново вынул лезвие, поскреб по нему ногтем.

— Ты глянь, оно щербатое. Сталь, смотри сюда, почти черная, старая. А про такую несусветную цену вообще забудь, — горячась для вида, снова попытался втюхать свою версию состояния товара.

— Как скальпель кромсает! Ты попробуй, ну, давай, — обиженно сказала продавщица.

Димка поскреб лезвием, держа его под углом, по коже выше запястья, и сам догадался, как хорошо режет нож, — все волоски на его коже сразу сбривались.

— Ну что, видишь, ни фига не берет, — сказал ей. — Тупой навсегда. За упорство рубль добавляю. Четыре!

— Девять! Не прикидывайся, вот коснись руки нормально, всю руку отхватит, — сказала уже с обидой девчонка.

Как он дурканул, Димка сам не понял: с бравадой вдавил лезвие по внешней стороне ладони, и словно черт дернул, — нож ерзнул по коже и глубоко раскроил ее. Длинный порез рассек кисть чуть ли не от края до края. Обнажились желтоватые сухожилия и какие-то розовые гибкие трубочки. Хорошо, что тут же выступила и обильно потекла кровь, а то от зрелища у Димки к горлу подступила тошнота.

Он зажал рану второй ладонью, растерянно посмотрел на девчонку. Нож упал в грязь под ноги, туда же капала кровь.

— Ну, все, кажется влип, — сказал с кривой усмешкой.

— Прости, это я виновата. Обиделась, что врешь про нож, а он действительно очень-очень острый... Бежим, я тут рядом аптеку видела...

Они вдвоем вышли прочь из густой людской каши на толкучке; девчонка шла первой, прокладывая ему путь. В аптеке две молодые тетки, увидев, что с рукой Димки, не просто сунули медикаменты, а отвели его в заднюю комнату, и одна из них сделала без наркоза несколько швов, — быстро и ловко, а затем намотала кучу бинтов. Девчонка все время оставалась с ним. Когда вышли из аптеки, изощряясь в благодарностях теткам, Димка сказал ей:

— Нож-то, дуреха, небось там и остался валяться? Я его выронил от неожиданности.

— Здесь он, в кармане твоей куртки, — улыбнулась она.

Димка проверил. И верно, когда успела подкинуть, понятия не имел. Девчонка непрерывно набирала очки перед ним.

— Ладно, — сказал устало. — Куплю его у тебя за девять. Сам убедился, какой крутой ножик.

— Я решила его тебе подарить, — вдруг сказала она, убирая обратно под платок выбившуюся прядь белокурых волос. — Но с условием, чтобы ты угостил меня обедом и пустил переночевать. Понимаешь, я его продавала, потому что денег на гостиницу и жратву не осталось. А поезд мой лишь завтра вечером.

— Куда ты едешь? — осведомился Димка.

— Домой, в Белоруссию.

— Базара нет, идем хамать!

Они съели по две порции теплых разваренных пельменей в забегаловке на Садовой, пешком прошлись по Невскому до Литейного. Начинало темнеть, вдобавок две похожие на сцепившихся собак тучи зависли над центром города, заморосил дождь. Димка сам продрог, да и ее знобило, он и предложил выпить за знакомство. Девчонка оживилась, засмеялась.

А ему вина в магазине не дали, сказали грубо, что салага еще. Девчонка не запрезирала, пошла в магазин, скинув с головы пуховый платок (и копна прямых и тяжелых от грязи белых волос засыпала ей лицо и плечи), вернулась с двумя бутылками вермута.

— Ну что, миленький, веди до хаты! — командирским тоном заявила кавалеру.

Егор ждал его почти час, с семи до восьми. Несколько раз обошел ряды торговцев, которые понемногу начали собирать свои товары и покидать Сенную площадь. Три милиционера повязали пьяных у пивного ларька; там продавщица перестала разливать водку, выпивохи обиделись, сперва выбили в ларьке стекло витрины, потом между собой подрались. Егор нервничал из-за присутствия милиции, нервничал из-за того, что отчетливо ощущал: что-то не так, что-то случилось с Димкой.

Может быть, не случайно он встал, семеня промокшими кедами в чавкающей грязи. Если бы грязь стала прозрачной, Егор смог бы разглядеть под ногами лужу крови, пролитую Димкой при знакомстве с Молчанкой.

Колдун не смог бы никому внятно объяснить (хотя непонятно, стал бы он это делать?), что его тревожит. Братик был противным и сердитым пацаном, запросто мог забыть или из принципа не явиться. Егор догадывался, что причины тут иные, что Димка шел на встречу, но куда-то запропастился. Как Егор догадывался об этом? Можно попробовать описать, хотя картина выйдет несуразной и малопонятной.

Когда десятый троллейбус карабкался по Дворцовому мосту через Неву, Егор стоял у окна, смотря на лица людей вокруг себя, — его всегда удивляло и радовало, какие они разные, как много можно понять про людей по их лицам. Но сзади, в нескольких сантиметрах от затылка, за оконным стеклом, раздался резкий стрекочущий крик, а затем противный скрежет. Он обернулся — за закрытой форточкой металась, ударяясь об нее клювом и лапами, большая белая чайка с взъерошенными серыми перьями на голове и на брюхе, ее черный, с желтыми полосками клюв хищно лязгал. Она смотрела ему в глаза.

Егор пожал было плечами, невольно перевел взгляд на Неву, бурлящую под мостом. Распаленные серо-черные волны колотили друг дружку, пенилась в водоворотах и заводях за мостом половодная грязь — трава, листья, прутья и обломки бревен. Ему стало неуютно от вида реки.

Здесь, на Сенной площади, он еще раз обратил внимание на какую-то лихорадочную оживленность всех несущих материй: воздух кишел птицами — вороны, воробьи, голуби кружили стаями, мешаясь между собой, и внаглую сновали по карнизам, по грязи тротуаров и трамвайных путей, нисколько не пугаясь толп людей. Было очень сыро, блеклые небеса, то ли тучи, то ли смурная кисея, сочились редкими каплями; люди были хмуры и озабочены. Егор словно ощущал на себе пристальные взгляды множества существ и особей, стекшихся почему-то сюда, то ли по иной причине, то ли в связи с присутствием колдуна.