Юрий Ищенко - Одинокий колдун

• Название: Одинокий колдун
• Автор: Юрий Ищенко
• Жанр: Ужасы и Мистика

Юрий Ищенко родился в Алма-Ате, в 1968 году, в семье ссыльных с польскими и украинскими корнями. По окончании средней школы два года отработал грузчиком и в горах с геологоразведывательной партией; также ловил кузнечиков для биологов в пустыне Арала и с бригадой шабашников строил дома и дачи. В 1986-м году поступил во ВГИК на сценарно-киноведческий факультет. Дипломная работа «Образ Врага в советском кино» была отмечена премией Комарова как лучшая. После института около года проработал сценаристом на киностудии «Казахфильм», участвовал в создании фильмов «Вампир» и «Стрейнджер». Как кинокритик и автор рассказов печатался в периодических изданиях Алма-Аты, Москвы, Санкт-Петербурга и Минска. С 1992 года живет в Петербурге и пишет прозу. В 1995-м в издательстве «Диамант» вышла первая книга — «огнестрельный триллер» «Черный альпинист». Книга была переиздана на Украине.

Роман «Одинокий колдун» был задуман в 1988 году, писался в 1995–1996 гг., и, наряду с прочим, является личным опытом автора в выживании на суровой местности вблизи Финского залива, данном в мистическом преломлении. Как говаривали в старину: «Лирическая канва любви и противостояния героя-колдуна и трех неистовых сестер-ведьм прочно и добротно прошита красными нитями (а также многоцветьем прочих нитей) жесткого, местами натуралистического и опасно откровенного узора на той самой канве». Вся эта вышивка сделала роман шокирующим триллером — путеводителем по миру духов и нечисти Санкт-Петербурга.

---

Он предугадывал каждое движение, каждый взгляд принца, — как кот наслаждался беспомощными попытками бегства покусанной мыши. А сам легко ускользал от глаз Гамлета, старался остаться незамеченным и пробраться в душу противника, обжечь и нагло пощупать руками эту душу; будто черная, неясных очертаний тень зависла за спиной принца и с кривляниями воспроизводила все его попытки себя обнаружить, выжимая из него страх и немоту.

Поразительно звучал голос Призрака: механический, вяжущий гласные, глотающий окончания, — и голос тоже содержал неприкрытую угрозу.

Гамлет не мог не испугаться (даже Петухов, изображая Горация, вступивший было в беседу, сам того не осознав, счел за лучшее убраться к краю сцены и следить оттуда). Принц начал пятиться, вертеться, не успевая увидеть лицо Призрака, спотыкался и даже упал, нелепо дернувшись прочь от протянутой руки Призрака. Его реплики стали напыщенными и фальшивыми, вместо гордости и страсти засверкало прорехами неприкрытое пижонство и чванство. Сам актер, не замечая того, истекал потом, то и дело хватался за эфес шпаги, скрученной из алюминиевой проволоки.

А потом все на миг стихло, и тут же затрещали негромкие аплодисменты присутствующих. Шумно вопил и топал сам постановщик.

— Погодите, ребята, дымом пахнет. Горим, что ли? — вопрошал бледный принц, растерянно озираясь.

Ощупал себя. Пробежался, обшаривая закутки сцены. Недоуменно посвистел носом, покачал головой, и медленно пришел в себя. Очнувшись от пережитого, подошел и внимательно, растерянно поглядел в лицо Егора. Егору стало неприятно это навязчивое внимание, не удержался — сверкнул глазами на Гамлета. Гамлет отшатнулся, заговорил скороговоркой:

— Слушай, ты даешь. Нет, точно мы в тебе не ошиблись. Призрак из тебя великолепный. Мы с Петухом гении, но ты выдал тоже гениальную игру, — развернулся к Петухову и развел руками. — Ты представь, я от него дым почувствовал. Такой едкий, горький запах. Что-то химическое, у меня глаза заслезились, во рту пересохло, взопрел весь.

— А что, подумаем, может быть, с Призраком и дымку подпустить, — мэтр ловил идеи на лету.

Он и сам несколько ошарашенно посматривал на Егора, на призванного им самим к жизни Призрака. Но репетиция продолжалась. У Егора больше не было работы, он ушел подальше в зал и сел, чтобы понаблюдать за показами других. Что-то, выбившее Гамлета из колеи, продолжало его угнетать и тревожить. Принц оставался нервным, дерганым, голос срывался на визг, движения приобрели бабскую суетливость. Как ни странно, Петухов радовался новым краскам в герое, а вслед за шефом радовались все остальные участники спектакля. Сам Егор, глядя на них, чувствовал, что на сцене складывается настоящий мирок, и все люди и вещи в этом мирке взаимосвязаны.

И снова после репетиции пили портвейн. Егор впервые настолько выложился, до чертиков устал, так что пришлось сходить в туалет и ополоснуться ледяной водой. Когда вернулся, получил наполненный стакан. К нему подсела Фелиция, сморщив носик, стала следить, как он понемногу цедит запашистый сладкий напиток.

— Слушай, сил нет смотреть. Разве так пьют? — не выдержав, укорила его девушка.

— Да-да. Я просто не умею пить, не привык еще, — повинился Егор.

— Так давай научу, — предложила актриса. — Пора делать из тебя нормального парня. Хотя сегодня, думаю, нам всем стало ясно, насколько ты не прост. Даже таинственен. Откуда ты взялся, такой смешной и странный?

— Я уже говорил, из Новгорода.

— Дивный город, я там бывала. В центре здорово: церкви, кремль. Зато на окраинах полно жутких хибар и грязи. И река засрана.

— Ой, не говори так, — смущенно попросил Егор. — Страшно неприятно, когда девушки ругаются.

Фелиция скорчила маловразумительную рожу.

— А я там, где самая грязь, и жил, — поспешно продолжил рассказ парень. — В двухэтажных хрущевках. Дворником работал, хорошо было.

— Ладно, давай пей вместе со мной. Я тебя лично прошу! — почти с гневом она большим глотком допила свой портвейн и стала ждать.

Егор перестал вертеть в ладонях граненый стакан. Преданно глядя на нее, тоже сделал гигантский глоток. Не успел проглотить, как в стакан опрокинули бутылку, наливая новую дозу. Егор замахал рукой, затряс головой, пытаясь отказаться, поперхнулся и закашлялся. Сопли вперемешку с красным пойлом брызнули из носа и изо рта. Свалились под кресло очки, нагнулся и стал ползать, нащупывая их. Когда поднялся, мокрый и с заляпанными вином очками, девушки рядом уже не было. Пила и веселилась с более веселыми собеседниками, отряхивая кофту от его портвейна. А к нему пробирался пьяный Гамлет, показывая новую непочатую бутылку:

— Давай на брудершафт, Призрак. Такую махину сегодня сдвинули, так здорово. Причем, с твоей подачи. И кличь меня запросто Гришей, пора бы...

Егор вздохнул, подставил стакан. И выпил налитое в три судорожных глотка. Что-то рассказывал Гриша, а совсем рядом Света-Офелия скинула сценический наряд, оставшись в лифчике и колготах (в туалетах или в фойе было гораздо холоднее, а ключей от кабинетов администрация актерам не доверила). Сквозь колготы на выпуклой попе просвечивались крохотные кружевные трусики. Егор густо покраснел и отвернулся — все еще не мог привыкнуть к естеству театральной жизни... Сам он переодевался за пыльным черным занавесом.

5. Ночные встречи

У Егора имелись свои личные ключи от квартиры Гаврилы Степановича, и оказанным доверием он очень гордился. Никого не беспокоил, возвращаясь заполночь с репетиций, шел на цыпочках в свою комнату, хлебал холодный чай из чайника, зажевывал краюхой пшеничного хлеба с куском колбасы или с конфетой (вообще-то он был сластеной). Вернувшись в этот раз, посидел, поглядел в конспекты лекций и в учебники. Учеба потихоньку уходила на задний план, оттираемая театром — все остальные члены труппы, например, учились очень плохо, и это же светило и ему на следующей сессии. Понял, что снова не сможет спать. Игра, выпивка, разговоры, картинка полуобнажившейся Светы — все это будоражило его. Встал у окна, вдыхая морозный воздух сквозь открытую форточку.

На проспекте не гудели машины, исчезли люди с тротуаров, словом, убрали все, что раздражало и пугало его, и он мог смотреть в окно, любоваться темнотой, домами, тишиной, темно-серым небом, чьи тучи колыхал и разгонял резкий ветер. Совсем не было чувства опасности, и по первому же позыву он ушел из квартиры, гулять.

Было очень холодно, от пара изо рта запотевали стекла очков. Сухой черный асфальт подернулся тонким бесцветным льдом. У Егора то и дело разъезжались ноги, и иногда приходилось бухаться на бок. Понадежней запахнулся в старый кожаный плащ, подаренный отчимом (раскопали в кладовке среди залежей старья). Плащ сильно вонял нафталином, кожа на плечах растрескалась, обнажив серый матерчатый подклад. Кстати, и тяжелые ботинки с прибитыми железяками на носках и каблуках были добыты из той же кладовки. Егор слегка жалел, что некому увидеть его роскошный наряд, и в одиночестве вышагивал по проспекту, громко цокая подошвами по тротуару.

Ночью ему становилось радостно. Он даже снял очки на минуту, напряг зрачки и сделал маленький фокус (со стороны это выглядело так, будто бы зрачки сузились в щелки, как у кошек на солнце, а потом снова распахнулись, отливая особенным блеском) — теперь он видел в темноте как днем: улица обнажила всю себя, любую черточку и любую жизнь, движения и намерения. Черное небо, в котором отмокали серые замоченные простыни, вспыхивали и гасли мелкие бисеринки звезд, — это небо было привычным и подбадривало. Он мог подолгу с наслаждением смотреть в небо. А потом стоять и смотреть на улицы, арки, подворотни; изучать трещины, пятна и лепку на суровых отсыревших особняках Литейного проспекта. Редкие парочки все же оглашали пустое мерзлое пространство воркующим шепотком и всхлипами смеха. Заиндевелые милиционеры косились на одинокого, куда-то неспешно бредущего Егора. Он испугался и опять нацепил очки — в темноте его глаза иногда светились отраженным блеском, как у тех же кошек. Он шел к Неве.

Там, у противоположного берега, стояла «Аврора». Ее освещали сразу три мощных прожектора. Серое, невзрачное издалека суденышко было приковано ко дну и к чугунным сваям на берегу черными, провисшими цепями, будто замер в кандалах каторжанин. Егор очень жалел корабли, насильственно удерживаемые на приколе. Дальше виднелся Финляндский вокзал. Егор пошел по набережной в сторону острова с Петропавловской крепостью.

Пожилая женщина в изношенном драповом пальто и серой пуховой шали курила, присев на покачивающиеся цепи между столбиков. Дым и пар плотно окутывали ее голову, так что Егор не мог разглядеть лица, хотя ночью он становился очень любопытным до людских лиц.

— Эй, парень, — окликнула женщина, когда он уже прошел мимо нее. — Пошли со мной, не пожалеешь. А не пойдешь, лучшую ночь в жизни упустишь.