Велимир Хлебников - Том 6/2. Доски судьбы. Заметки. Письма

• Название: Том 6/2. Доски судьбы. Заметки. Письма
• Автор: Велимир Хлебников
• Издательство: ИМЛИ РАН
• Жанр: Поэзия
• Год: 2005
• ISBN: 5-9208-0021-6, 5-9208-0270-7

В Собрание сочинений входят все основные художественные произведения Хлебникова, а также публицистические, научно-философские работы, автобиографические материалы и письма.

В второй книге шестого тома представлены: «Доски судьбы», мысли и заметки из тетрадей и записных книжек разных лет, письма и другие автобиографические материалы В. Хлебникова 1897–1922 годов.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

В Баку новая длительная остановка, на полгода. Здесь превратностями тогдашней жизни оказываются «футурист» А. Крученых и «акмеист» С.Городецкий. В местном университете профессорствует «символист» Вяч. Иванов. На берегу Каспия случилась последняя встреча с «учителем», который потерял в глазах Хлебникова свою идеальность, ибо «его жизнь не героическая» (слова Хлебникова в пересказе; см. Альтман М. С. Разговоры с Вячеславом Ивановым. СПб., 1995. С. 257). Героика Хлебникова – в абсолютной духовной свободе и независимости. Как Заратустра, совершает он восхождение на вершину сверхчеловеческой мысли, чтобы «увидеть весь человеческий род и узнать, свойственны ли волнам его жизни мера, порядок и стройность» (СС, 6:39). А в глазах посторонних, обытовленных людей, Хлебников кажется странным и нелепым даже в обстановке перевернутого быта Баку конца 1920 г. Его видят то босым, то в дырявых ботинках с разматывающимися обмотками: высокий человек с большой рыжеватой гривой волос, в рваном полувоенном ватнике и с толстой бухгалтерской книгой подмышкой (см.: Татьяна Вечорка. Воспоминания о Хлебникове // Записная книжка Велимира Хлебникова. М., 1925).

Зачисленный в библиотечно-лекторский отдел политпросвета Каспийской флотилии, Хлебников живет в морском общежитии и с удвоенной энергией занимается историко-числовыми разысканиями. В декабре 1920 г. он выступает перед своими ошеломленными сослуживцами с докладом «Коран чисел», в котором сформулированы главные положения его «основного закона времени». То, что нам известно под названием «Доски Судьбы» (последний «ученый труд» Хлебникова), есть незавершенная компоновка материалов бакинского периода (осень 1920 – весна 1921). Отныне все свои записи – в бухгалтерском гроссбухе, в тетрадях, на отдельных листах – он хранит в солдатском жестяном сундучке, с которым не расстается при всех своих передвижениях.

В середине апреля 1921 г., прикомандированный к тыловым подразделениям Персидской Красной армии, Хлебников на военном судне прибывает в порт Энзели. Трехмесячные его скитания по городам и селениям Гиляна (то вблизи политотдела и редакции армейской газеты «Красный Иран», то в полной автономности от военных и административных структур) отданы только поэтическому творчеству. Здесь сполна реализовалась декларированная им в 1918 г. программа жизни свободного речаря: он – «бродил и пел» (то есть сочинял свои персидские стихотворения и поэмы).

Но советизация Гиляна в силу разных причин захлебнулась. Красная армия не пошла и в Индию, чтобы освободить ее от британских империалистов. Единая Азия, идеально задуманная вблизи Каспия, не состоялась. Хлебников возвращается в Баку в конце лета 1921 г. У него есть командировочное удостоверение Совета пропаганды Персии о направлении в Ташкент, в распоряжение Наркомпроса. По-видимому, Хлебников задумывал большое хождение в российскую Среднюю Азию. Этому помешала впервые давшая о себе знать подлинная физическая слабость: непонятные приступы лихорадки, резкая боль в ногах. Он отправляется в район минеральных северокавказских вод (Железноводск – Пятигорск – Кисловодск). В Терском отделении Роста его оформили ночным сторожем. Он получал паек служащего и смог слегка заняться санаторным водолечением.

Осень 1921 г. – еще один важный и продуктивный этап поэтического творчества Хлебникова. Тогда было создано несколько поэм о революции (самого этого слова не употребляя): «Ночь перед Советами», «Ночной обыск», «Настоящее». Он продолжил опыты «звездного языка», написал несколько лирических стихотворений и агитационных, для ростинских газет. Почувствовав себя немного окрепшим, Хлебников решил ехать в Москву. В солдатском сундучке поэтических вещей было на несколько сборников. Особая его забота – представить urbi et orbi «законы времени». Но для этого необходим «мандат для напечатания», а получить его можно только в центре, у властей предержащих. Из Пятигорска Хлебников отправляется в санитарном составе, переполненном больными самых разных категорий, вплоть до эпилептиков. Почти месяц добирался состав до Москвы. 28 декабря 1921 г. Хлебников встретился с Крученых.

Знал ли Хлебников, что его соавтор приедет в Москву уже осенью? Переписывались ли они после Баку? Ничего определенного по этому поводу сказать нельзя.[9]

1922 год, последний год жизни Хлебникова, начинался для него сравнительно благополучно. Несколько дней он жил на квартире Бриков (Маяковского), называя ее адресом для почтовой связи. Здесь его одели, привели в состояние нормального горожанина. В компании с «гилейцами» он посещает разные литературные учреждения и мероприятия. Ему начинают подыскивать более или менее стабильное жилье, чтобы можно было работать, не стесняя собой других. В этих поисках, не легких и не скорых, принимают участие разные люди (от случайно встреченного Осипа Мандельштама, с которым судьба сталкивала его в петербургской «Бродячей собаке», до знакомой по Петрограду 1917 г. семьи Исаковых). Место нашлось у художника Евгения Спасского, жившего в отдельной комнате общежития Вхутемаса (на улице Мясницкой, от Бриков недалеко).

Зимой-весной 1922 г. у Хлебникова было несколько поэтических публикаций: в журнале «Маковец» (через Амфиана Решетова), в сборнике «Библиотека поэтов» (через В. Каменского), в значимой советской газете «Известия» (через В. Маяковского). Знакомые сообщали названия «толстых» журналов, имена редакторов, с которыми следовало вести переговоры. Записи такого рода остались в последней тетради Хлебникова. Понятно, что сам он в этих редакциях не появлялся. Он продолжал работу над сверхповестью «Зангези», от которой отпочковалась большая поэма «Синие оковы». Он ежедневно занимался «Досками», внося поправки и дополнения в бакинские бумаги, пробуя разные варианты вступительного текста. Единственная публикация на эту тему появилась в издании В. Каменского «Наш журнал», она называлась «Предсказания (материал Хлебникова)» и могла вызвать в литературной среде, скорее, скептическую улыбку, чем взрыв ответного энтузиазма (см. СС, 6:286).

Как вообще воспринимали этот пласт работы Хлебникова его друзья – «гилейцы»? По этому поводу есть разные воспоминания (см., например, СС, 6:391) и даже тексты (например, предисловие Крученых к работе «Битвы 1915–1917 гг.» – СС, 6:387). Маяковский, упоминая об «огромнейших фантастикоисторических работах Хлебникова», считал, что «в основе своей – это поэзия». Но, во-первых, даже «Ладомир» – поэзия Хлебникова, наиболее созвучная революции по духу и представленная Маяковским для публикации в ГИЗ, была редакционным начальством отвергнута. Во-вторых, для самого Хлебникова его числовые работы – это не фантастика, даже не поэзия в привычном понимании, а это та самая «наука материка», которая осмелилась вылететь из старого европейского «курятника» знаний, чтобы дать человечеству единственно верное истолкование законов истории и мироздания. Но на пятом году социалистической революции, утверждавшей философские постулаты диалектического и исторического материализма, ни Маяковский, ни Брик, ни даже Крученых пробивать «чистые законы времени» сквозь рогатки идеологических и академических инстанций не могли (по-видимому, и не хотели). Для этого нужны были люди, искренно «уверовавшие» в новое «материковое» учение, в беспрекословную истинность числовых отношений и передаваемую ими парадигму шагов истории, ритмов природы и человеческой жизни. Такие люди нашлись в сфере изобразительного творчества, в среде той самой «квартиры № 5», о которой позже написал свои известные воспоминания искусствовед Н. Н. Пунин (1885–1953), считавший Хлебникова носителем нового исторического сознания. Именно в «квартире № 5» впервые увидел Хлебникова первоклассный график П. В. Митурич. У него есть довольно бесхитростное (кстати сказать, очень характерное для первой половины XX века) объяснение своего монистического отношения к Будетлянину: «Гений один, и если он существует среди нас, то ничего не может быть лучше, как быть в легионе под его водительством».

В середине марта 1922 г. Хлебников знакомится с Митуричем. Это стало важнейшим событием его жизненного конца, целиком заполненного мыслью о судьбе своего открытия. Оказалось, что если не ожидать материального вознаграждения от государства, то можно и не добиваться особого «мандата» для публикации «законов времени» и других новых вещей. В условиях НЭПа стал вполне возможен договор с хозрасчетными типографиями, не подведомственными ГИЗу, коль скоро речь шла о малых тиражах и скромных расходах дешевой бумаги. Митурича поддержали молодые художники, фанатично преданные новому мышлению в искусстве: Сергей Исаков, Нина Коган, Анатолий Борисов. Чем больше Митурич проникался идеями и заботами Хлебникова, тем сильнее Хлебников проникался недоверием, а потом и враждой ко всем «гилейцам» вместе и к Маяковскому в частности. Все чаще он возвращался памятью к рукописям, переданным Маяковскому в 1919 г. для ИМО. Это переживалось им так, словно пропавшие бумаги представляют главную ценность именно сегодня. Но ни Маяковскому, ни кому-либо из его окружения Хлебников лично не предъявил никаких претензий или обвинений.