Илья Варшавский - Повесть без героя

• Название: Повесть без героя
• Автор: Илья Варшавский
• Жанр: Научная Фантастика

---

- Птоломея, - неожиданно прервал меня Пральников. Он уже каким-то образом умудрился опорожнить свою рюмку.

- Если хотите, то и Птоломея, и Лукреция Кара, и многих других, которые...

Он снова не дал мне договорить.

- Кара оставьте в покое! Он все-таки чувствовал гармонию природы. Ньютон, пожалуй, тоже. А вот вы все - прямые наследники Птоломея.

- Это с какой же стороны?

- С любой. Птоломей создал ложное представление о вселенной, но к нему на помощь пришла математика. Оказалось, что и в этом мире, ограниченном воображением тупицы, можно удовлетворительно предсказывать положение планет. Сейчас такой метод стал господствующим в физике. Вы объясняете все, прибегая к математическим абстракциям, заранее отказавшись от возможности усваивать элементарные понятия.

Тут вмешался Лукомский.

- Не забывай, Андрей, что при переходе в микромир наши обычные представления теряют всякий смысл, но заменяющие их математические абстракции все же дали возможность осуществить ядерные реакции, которые...

Пральников расхохотался.

- Умора! Тоже нашли пример! Да спокон веков люди производят себе подобных, хотя до сих пор никто не понимает ни сути, ни происхождения жизни. Какое все это имеет отношение к познанию истины?

Этого уже не выдержала Ольга Николаевна. Она биолог и никогда не позволяет профанам вторгаться в священную для нее область.

- Охотно допускаю, что вы не представляете себе происхождение жизни, сказала она ледяным тоном. - Что же касается ученых, то у них по этому поводу не возникает сомнений.

- Коацерватные капельки?

- Хотя бы.

- Так... - сказал он, вытирая ладонью губы. - Значит, коацерватные капельки. Пожалуй, на уровне знаний прошлого века не так уж плохо. Сначала капелька, потом оболочка, цитоплазма, ядро. Просто и дешево. Но как быть сейчас, когда ученым, - он очень ловко передразнил интонацию Ольги Николаевны, - когда ученым известна, и то не до конца, феноменальная сложность структур и энергетических процессов клетки, процессов, которые мы и воспроизвести-то не можем. Что ж, так просто, под влиянием случайных факторов они появились в вашей капельке?

Я видел, как трудно было сдерживаться Ольге Николаевне, и пришел к ней на помощь, использовав, возможно, и не вполне корректный прием.

- Вы что ж, в бога веруете?

Он с каким-то озлоблением повернулся ко мне.

- Я ищу знания, а не веры. Верить нелепо все равно во что, хоть в сотворение мира, хоть в ваши капельки. Между абсурдом и нелепостью разница не так уж велика.

Лукомский еще раз попытался исправить положение.

- Зарождение жизни, - сказал он, - это антиэнтропийный процесс, где обычные вероятностные законы могут и не иметь места. Мы слишком мало еще знаем о таких процессах, чтобы...

- Чтобы болтать все, что придет на ум. Не так ли?

- Совсем не так!

- Нашли объяснение образованию симфонии из шума. Антиэнтропийный процесс! А дальше что? Вот вы, - он ткнул пальцем по направлению к Ольге Николаевне, считать умеете?

- Думаю, что умею.

- Не в том смысле, сколько стоит эта рыба, учитывая ее цену и вес, а в том, сколько лет требуется, чтобы она появилась в общем процессе биологического развития.

- Мне не нужно это считать. Существует палеонтология, которая дает возможность хотя бы приблизительно установить...

- Что между теорией изменчивости и естественного отбора, с одной стороны, и элементарными подсчетами вероятности случайного образования сложных рациональных структур, с другой, непреодолимая пропасть. Тут уже антиэнтропийными процессами не отделаешься!

Я понял, что пора кончать, и подмигнул Лукомскому.

- Ну что ж, - сказал он, вставая, - мы как-нибудь еще продолжим наш спор, а сейчас разрешите поблагодарить. Нам пора.

Судя по всему, он был в совершенной ярости.

- Ну как? - спросил я Ольгу Николаевну, когда мы остались одни.

- Трудный ребенок! - рассмеялась она.

Думаю, что это было правильным определением. Насколько я знаю, Семен Пральников до самой смерти тоже оставался трудным ребенком.

Все же должен сознаться, что первая встреча с Андреем Пральниковым произвела на меня тягостное впечатление. Этот апломб невежды, этот гаерский тон могли быть лишь следствием нахватанных, поверхностных сведений и никак не свидетельствовали не только о сколько-нибудь систематическом образовании, но и об элементарном воспитании. Жаль только, что и тем и другим руководил такой уважаемый человек, как Михаил Иванович Лукомский. Будь моя воля, Андрею Пральникову не видать бы стен Университета, как своих ушей.

Однако Лукомский с Дирантовичем проявили такую настойчивость, оказали такой нажим во всевозможных инстанциях, что в конце концов Пральников был зачислен студентом.

Учился Пральников хорошо, но без всякого блеска и, как студент, никакими выдающимися качествами не обладал.

Срыв произошел уже на пятом курсе, когда он вдруг заявил о своем намерении перейти на биологический факультет.

ЛЕНА САБУРОВА

Мы дружили с Андреем Пральниковым. Иногда мне казалось, что это больше, чем дружба... видимо, я ошибалась

Вначале он не привлекал моего внимания, может быть, потому, что был самым молодым на нашем курсе. Такой рыжий паренек с веснушками. Держался всегда особняком, приятелей не заводил.

У нас говорили, что это сын знаменитого академика, что в детстве у него подозревали какие-то удивительные способности, нанимали специальных учителей, но надежд он как будто не оправдал.

Наше настоящее знакомство состоялось уже на четвертом курсе. Как-то, после лекций, он подошел ко мне в коридоре, страшно смущенный, комкая в руках какую-то бумажку, и, запинаясь, сказал, что у него совершенно случайно есть лишний билет в кино и что, если я не возражаю...

Я не возражала.

В кино он сидел нахохлившись, как воробей, но в конце сеанса взял меня за руку, а провожая домой, даже пытался поцеловать. Я сказала, что не обязательно выполнять всю намеченную программу сразу. Он удивительно покорно согласился и ушел.

Спустя несколько дней он спросил меня, не собираюсь ли я в воскресенье на лыжах за город. Я собиралась.

Мы провели этот день вместе и с тех пор начали встречаться очень часто.

Как-то я взяла два билета на органный концерт, один себе, другой для него. Когда я ему об этом сказала, он поморщился и процедил сквозь зубы:

- Ладно, если тебе это доставит удовольствие.

Я обиделась, наговорила ему много лишнего, и мы чуть не поссорились. Впрочем, на концерт пошли.

Минут десять он ерзал в кресле, сморкался, кашлял, словом, мешал слушать не только мне, но и всем окружающим. Затем вдруг вскочил и направился к выходу. Не понимая, в чем дело, я побежала за ним.

Вот тут-то в фойе и разыгралась наша первая ссора.

Он орал так, что прибежала билетерша.

- Не смей меня больше сюда таскать! Это не искусство, это... это... черт знает что!

Я довольно спокойно сказала, что для того, чтобы понимать классическую музыку, нужна большая внутренняя культура, которую невозможно развить в себе без того, чтобы... и так далее.

Куда там!

- Культура?!-орал он пуще прежнего. - Посмотри в кино, как дикари слушают Баха. А кобры? У них что тоже культура?!

Чужая злость всегда заразительна. Всякий крик меня обычно выводит из равновесия.

- Не понимаю, чего ты хочешь?! Чем тебе плоха музыка?

- А тем, что это примитивное физиологическое воздействие на эмоции, в обход разума.

- Да, если разум находится в зачаточном состоянии!

- В каком бы состоянии он ни находился! А если я не желаю постороннего вмешательства в свои эмоции?! Понимаешь, не желаю!

- Ну и сиди дома! Тебе это больше подходит.

- Конечно! Уж лучше электроды в мозг. Там хоть сам можешь как-то генерировать свои эмоции.

Я обозвала его щенком, которому безразлично, на что лаять, и ушла в зал. Он принес мне номерок на пальто и отправился домой.

На следующий день он подошел ко мне в перерыве между лекциями и извинился.

С ним было нелегко, но наши отношения постепенно все же налаживались. Мы часто гуляли, много разговаривали. Мне нравилась парадоксальность его суждений, хоть я и понимала, что в девятнадцать лет многие мальчишки разыгрывают из себя этаких базаровых.

Летом мы не виделись. Я уехала к тете на юг, он жил где-то под Москвой.

Осенью, при первой нашей встрече, меня поразила странная перемена в нем. Он был какой-то пришибленный. Мы сидели в маленьком скверике на Чистых прудах. Молчали. Вдруг он начал читать мне стихи, сказал, что написал их сам. Стихи были плохие, и я прямо заявила ему об этом.

Он усмехнулся и закурил.

- Странно! А я был уверен, что ты сразу признаешь во мне гения.

Мне почему-то захотелось его позлить и я сказала, что такие стихи может писать даже электронная машина.

Он было понес очередную ахинею о том, что в наше время найдены эстетический и формальный алгоритмы стихосложения, поэтому отчего бы машине и не писать стихи, что вообще стихи - сплошная чушь, одни декларации чувств, что в рассказе хорошего писателя куда больше мыслей, чем в целом томе стихов, но сбился и неожиданно спросил: