Алёна Лепская - Рок, туше́ и белая ворона.

• Название: Рок, туше́ и белая ворона.
• Автор: Алёна Лепская
• Жанр: Современные любовные романы

Между «полнолунием и затмением», она где-то посередине. Она непредсказуема, неприкосновенна, непоследовательна… невменяема. Она обычно-необычная, как параллельный перпендикуляр. Порядок вообще никогда не входил в число верных друзей юной гитаристки — Тори. И будущее её такая же неизвестная переменная, как тёмная сторона луны. Такая же тёмная как и её злейший враг, деспотичный рок-музыкант. И демоны. И речь не о тех демонах что таятся в преисподней, речь о тех демонах, что таятся в наших умах. Она прячет ото всех свою эмоциональную уязвимость, он — её отсутствие. Она не может вспомнить, он — забыть. Она не верит ему, он не верит, что она не верит. Они совсем не похожи, как воздух и огонь, и вместе были бы абсурдным сочетанием несочетаемого. Вся надежда на музыку, быть может выпадет шанс один из миллиарда — первый последний шанс, чтобы сделать шаг. От ненависти до любви. Или от любви до ненависти? В любом случае, огонь не горит без воздуха…

---

― Это внушало страх?

― Как ни странно, но… нет. Да, он был ненормальным, как сказал Коля, просто пугающим до чёртиков. Но сейчас у меня это вызывает… сомнение что ли, не знаю. Не знаю почему. И больше ничего, да и эти воспоминания откуда, я даже не знаю.

Немного подумав он спросил:

― Тебя вводили в состояние гипноза ранее?

― Да. Почему-то эффект оказался разрушительным.

― Значит, гипноз тебе противопоказан, ты должна вспомнить самостоятельно.

Внезапно, меня сильно переломило от такой перспективы. Я покачала головой, теряя нить своих действий на холсте.

― Я не хочу.

Я услышала, как Гетман вздохнул.

― Это давит на тебя, поверь мне, всё станет гораздо проще, если ты вспомнишь. Ты сказала, что помнишь яркий свет и холод, как-нибудь можешь это объяснить?

― Нет. ― отрезала я, ― Но меня довольно сильно раздражает яркий свет, да и вообще в темноте я чувствую себя уютнее.

― Почему это так раздражает? ― спросил психолог. Искоса посмотрела на него, поглощённая когнитивным диссонансом.

Если я скажу, как скоро он подвергнет меня госпитализации? А если не скажу, как долго я смогу оставаться по эту сторону грани?

― Вроде как, меняются зрительное и слуховое восприятие: краски окружающего мира могут казаться мне сверхъяркими, что в общем-то очень мучительно. ― ответила я осторожно, с тихой деликатностью, ― Звуки ― сверхгромкими, размеры своего тела ― непропорционально уменьшенными, но не всегда, а только тогда, когда я нахожусь в обществе ― люди при этом, кажутся больше в размерах. Параметры помещения могут видоизмениться, с большего на меньшее. Но раньше, это было гораздо более ярковыраженно. ― заметила я, на всякий случай, ― Вспышки фотоаппарата, вообще могут серьёзно ослеплять, что безусловно выводит из себя. Я даже телевизор не смотрю, его яркость режет мне глаза.

Ненадолго он удержал мой взгляд, затем кивнул.

― Это называется светобоязнь. Элементы избегания света представляются хотя и неявным, но и не таким уж редким явлением, комплементарным другим, часто встречающимся изоляционным симптомам ― замыканию в доме, зажмуриванию, когда по бредовым мотивам, не будучи в ступоре, человек пребывает с плотно сомкнутыми веками; инверсии суточного ритма, симптому «капюшона», эмбриональной позе с поворотом лица к стенке, ношению темных очков, головных уборов на голове… вплоть до обшивки стен изоляционным материалом с целью защиты от «лучевого воздействия соседа»

― Что? ― усмехнулась я, скривившись. Он многозначительно вскинул брови.

― Это только кажется смешным, Виктория. Ну и, наконец, это комплементарно симптому фото- и гелиофобии ― страху прямого попадания солнечных лучей на кожу.

― Только очки. ― сказала я, ― Ну и да я могу надолго зажмуриваться, иногда. Хотя… может всё, в некоторой степени, кроме обшивки стен, разумеется.

― В зависимости от того, как ты себя чувствуешь? ― предположил док. Я пожала плечами.

― Наверное. Но солнца я никогда не избегала, просто ношу очки и всё, но солнце я всё таки люблю.

― Но в тёмное время суток, всё равно чувствуешь себя комфортнее? ― спросил он достаточно наводящим тоном.

― Да. ― не стала я врать.

― Эти симптомы периодичны?

― Да, иногда я вообще спокойно переношу свет.

― Ты говорила, что тебе показалось, что ты видела брата…

Ткнула карандашом в его направлении.

― Только попробуйте меня спросить пила ли я свои таблетки. ― процедила я, недовольно.

― Я знаю, что, да. Я о том, что изначально ты думала, что обозналась? ― поинтересовался он, внимательно на меня смотря. Я отвернулась к мольберту.

― Не знаю.

― Ты списала это на зрительные галлюцинации?

Я опустила глаза, смотря в пол.

― Ну, в общем-то да.

― Однако не исключаешь что ты видела именно то, что видела?

― Это вполне вероятно, ведь? ― заискивающе посмотрела я на психолога. Я бы даже сказала с надеждой.

― Безусловно. ― уверенно подтвердил Гетман, ― Дыши ровно, не забывайся. ― одернул он тут же, ― Следи за дыханием.

Перевела дыхание.

― Что значит: «маниакально относилась к развитию»? ― спросил он спустя мгновение. Посмотрела на него, решая, как-бы поделикатнее об этом сообщить.

― Эта женщина давала мне риталин в детстве. ― заявила я, и ощутила льющуюся по венам, ненависть и отвращение. И обиду: горькую, сильную, несправедливо убивающую. Да, и мне снова удалось шокировать терапевта. Я отвернулась к мольберту, продолжая рисовать.

― Открыто? ― уточнил он осторожно. Я безразлично покачала головой.

― Нет, наверное подмешивала мне риталин в еду.

― Апельсины, ― проговорил он задумчиво. Я в шоке посмотрела на него. «…он отравлен!»

Мне стало дурно, я уткнулась лбом в полотно. Какое-то время он молчал. Может секунду, а может и минуту, а может он и говорит, не знаю. Я была поглощена противоборством со своей горькой обидой, и долбанным сожалением не весть о чём. Может о своём детстве, или о родителях, или… или о Ренате. Нахер эту сумятицу! О том, что я вообще родилась на этот долбанный свет ― вот о чём я всегда сожалела, жалею, и буду! К несчастью прежде чем меня швырнули в этот мир, никто не спросил моё «нет»!

― Ничерта понять не могу! ― вспылила я сверля взглядом набросок, ― Он же был спятившим! ― метнула взгляд в Гетмана, стоически выносящего моё эмоциональные замыкание, ― Но я верила ему. Но побаивалась. Почему-то. Вот почему?

― Ты связываешь свою гаптофобию именно с ним. ― ответил он спокойно. Но это не ответ!

― Проблема то не в этом! Не в нём! Эти противоречивые воспоминания ― вот в чём проблема. Они ёбнутые! Простите. Просто… это не правильно! С его стороны, исходила как помощь, так и угроза. ― я не выдержала его прямого взгляда, и отвернулась.

― Просто ты не всегда можешь видеть реалии поведения и поступков, как окружающих, так и своих собственных. Если бы могла, тебя бы не удивляло его противоречивое поведение, ведь на сколько я понял, он был не здоров. К тому же в столь малом возрасте, ты не могла рационально и предельно ясно оценить ситуацию.

― Да я и сейчас в этом, не мастак.

Ущипнула себя за переносицу, реально недоумевая: как так-то вообще? Не выдержав психанула и отшвырнула карандаш.

― Да, что ж, за херня произошла?!

― Спокойно. ― почти скомандовал док, ― Оставим это, пока что. Вернёмся вот к чему: у тебя целая система запретов ― света, шума, социальных контактов, а также поведение воздержания, выражающееся в табуировании веществ, открыто употребляемых тобой в прошлом. Помимо прочего, имеют место ограничения, подкрепляемые идеями, ограждения от себя окружающих. По какой причине, тебя преследует мысль, что ты портишь окружающим жизнь, своим присутствием?

Скептически окинула взглядом психолога.

― Ну может быть потому, что именно этим, я, собственно и занимаюсь, нет?

― Ты склонна сильно преувеличивать плохое, и третировать хорошее. ― заявил он качая головой, ― Так, тебе диктует твой внутренний конфликт. На самом же деле все не так страшно, Виктория. Это лечится! Доказано наукой, между прочим. Так называемые «хронические формы» купируются настолько эффективно, что проявлений заболевания может не быть долгие годы.

― Другой вопрос, вылечивается ли насовсем? ― возразила я подчёркнуто излучая скепсис, сглаживая своё раздражение.

― Лгать не буду, нет. ― ответил док, ― Но период ремиссий, может быть очень длительный. При первых признаках обострения ― усиление дозировки адекватного препарата до улучшения состояния и дальше опять поддерживающая терапия. Гипертонию официальная медицина не умеет лечить и даже поддержать на уровне, приемлемом для больного. А вот биполярное расстройство ― научилась.

Я принялась затушёвывать портрет.

― Хм. Великолепная перспектива, ― пробормотала я бесстрастно.

― Как продвигаются дела с социальной адаптацией? ― спросил психолог. Я изумленно не без укора, уставилась на него.

― Ого! Адаптацией? Вы явно меня недооцениваете!

Он не отреагировал, выжидающе на меня смотря. Я мрачно нахмурилась.

― Дерьмово продвигаются. ― призналась я, и выставила ладонь, ― И не смотрите так на меня.

― Я всё ещё предлагаю дневник.

Криво ухмыльнувшись, мельком взглянула на психолога, рассеянным взглядом.

― Эм… не настолько.

― Я бы хотел вернуться вот к какому вопросу, Виктория: почему обвиняя своих родителей в сложившемся положении, по большей мере ты всё равно винишь именно себя?

― А кого мне ещё винить? ― пожала я плечами, тушуя мягким карандашом, ― Мать спятила, отец спился, кое-кто вообще пропал чёрте куда… ― многозначительно посмотрела на Гетмана, ― Вам, Александр Сергеевич, как вообще, не страшно со мной разговаривать, нет?