Игорь Ефимов - Джефферсон

• Название: Джефферсон
• Автор: Игорь Ефимов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978–5-235–03822–6

Его дарования были настолько велики и разнообразны, что много поколений спустя Джон Кеннеди, обращаясь к группе нобелевских лауреатов, сказал: «Никогда ещё в Белом доме не собиралось столько талантов и знаний, кроме разве тех случаев, когда Томас Джефферсон обедал здесь в одиночестве».

Но сам Джефферсон (1743–1826), третий президент Соединённых Штатов Америки, хотел увековечить в памяти грядущих поколений только три своих достижения: Декларацию независимости, Закон штата Виргиния о свободе вероисповедания, Виргинский университет.

Об одном из отцов-основателей США — человеке и гражданине — рассказывает новая книга известного писателя, философа, историка, публициста Игоря Марковича Ефимова.

---

Всё предстало для неё в новом свете. Она заразилась его любовью к американцам, увидела их его глазами — занятых строительством школ и университетов, прокладкой дорог и судоходных каналов, терпимых к разным верованиям и законопослушных. И, да, она мечтала бы увидеть его страну. «О, если бы я была мужчиной и могла отправиться туда, куда захочется!» — восклицала она.

С печальной иронией Мария описывала ему, каким бы она изобразила Джефферсона на живописном полотне, если бы ей довелось рисовать его на фоне Монтичелло: одинокий и задумчивый сидит он на большом камне, одетый в монашеское облачение, а над головой его витает душа покойной жены, заслоняющая своими крыльями блеск восходящего солнца.

Да, они оба почувствовали душевное одиночество друг друга. Не в этом ли таилось ощущение глубокого внутреннего родства, пронзившее обоих? Но могли ли они спастись от одиночества, разрушив стены житейских обстоятельств, разделявшие их? Позволила бы её глубокая религиозность решиться на развод? А его любовь к дочерям — решиться нарушить обещание, данное умирающей жене? Или нужно было просто дать волю своему чувству и бездумно кинуться в объятия друг друга, как это делали сотни пар вокруг?

В то лето лихорадка любовных страстей в Париже, казалось, достигла размаха эпидемии. Подлинные и выдуманные амурные истории передавались сплетниками из салона в салон. В письме молодому американскому другу Джефферсон писал, что не рекомендует ему приезжать для получения образования в Европу, потому что «…сильнейшая из человеческих страстей здесь господствует над душами и здешние красавицы могут убедить его в том, что соблюдение супружеской верности недостойно джентльмена и разрушительно для счастья». До него уже доходили слухи о любовных приключениях внука доктора Франклина, который явно вознамерился обогнать деда на этом поприще. Не отставал от него и художник Трамбалл, сведения о незаконнорождённом ребёнке которого вызвали недавно в Америке настоящий скандал. Лафайет, расставшись с одной красавицей, тут же подпал под чары другой. Даже секретарь американского посольства Уильям Шорт заразился лихорадкой и завёл пламенный роман с пятнадцатилетней дочерью хозяев дома, где он снял себе жильё.

Ричард Косуэй, конечно, не подходил на роль одураченного мужа из водевиля, который последним узнаёт об увлечениях своей жены. Следуя правилам светского этикета, он приветливо улыбался американскому дипломату при встречах, но с каждым разом улыбка делалась всё напряжённее. Мария объясняла Джефферсону, что высокие мужчины вызывают особенное раздражение и нелюбовь в её низкорослом муже. Он говорил жене, что им надо будет покинуть Париж, как только он закончит работу над заказанными портретами.

Уильям Шорт оказался прекрасным помощником, и Джефферсон мог перекладывать на него большую часть деловой переписки посольства. В каждом дне нужно было выкроить время для встречи с Марией, придумать новую загородную прогулку, поход в музей, визит в мастерскую художника, посещение оперы. Но в сентябре почти все его светские друзья вернулись в Париж, и на него посыпался град приглашений, многие из которых было невозможно проигнорировать.

Его популярность неудержимо росла с того момента, когда Лафайет объяснил своим соотечественникам, кто является автором американской Декларации независимости. Потом генерал Шастеллю опубликовал свои путевые заметки, в которых был приведён лестный портрет хозяина Монтичелло. «Заметки о Виргинии» для многих членов французской академии стали главным источником знаний о далёком загадочном континенте. Джеймсу Мэдисону наконец удалось провести в Виргинской ассамблее законы о веротерпимости, над которыми они вместе трудились восемь лет назад, и опубликование этих законов в переводе на французский и итальянский языки стало сенсацией в политических кругах Парижа.

Знакомить европейцев с подлинной Америкой, прославлять её достижения во всех сферах научной и культурной жизни Джефферсон считал своим долгом. Поэтому он с радостью извлёк из очередной почты первый сборник стихов Филипа Френо, с поэзией которого был немного знаком по газетным публикациям. Поэт был сокурсником Джеймса Мэдисона в Принстоне, во время войны служил на флоте, попал в плен к англичанам, провёл несколько недель в трюме тюремного корабля в Нью-Йорке, что добавило огня в его антибританские сатирические стихотворения.

Листая сборник, Джефферсон хотел выбрать произведения, которые могли бы увлечь Марию Косуэй. Может быть, прочесть ей раннюю поэму «Сила фантазии»? Он читал отрывки из неё 15 лет назад Марте Скелтон, когда она ещё не была его женой, и до сих пор помнил одну строфу:

Все чудеса, что мы видим вокруг:
Солнце и звёзды, море и луг,
Люди и звери, цветы и листва —
Что это всё, как не труд Божества?
Жизни и смерти незваный черёд,
И время само, что за солнцем идёт —
Твердь и вода, и весь шар земной,
Сиянье и тьма, холод и зной,
Что этот вечный круговорот —
Как не Всевышнего замысла плод[7].

Так же хорошо звучит «Политическая литания», но она слишком пронизана ненавистью к лордам и королям, а Мария как-никак подданная британской короны. Нет, уместнее всего будет вот это: «Обитель ночи». Не важно, что там поэт затрагивает тему смерти. Он делает это с такой приподнятой романтичностью, с такой смелостью. Душевное прикосновение к тайнам гроба возбуждает в нём обострённо-радостное переживание жизни и человеческой судьбы — это главное.

Человеческая судьба! Думал ли ни в чём не повинный поэт, что его строчки могут когда-нибудь обернуться такой бедой и болью для его ни в чём не повинного читателя?!

Был чудный сентябрьский день. Они с Марией шли по уединённой аллее в Булонском лесу. Он предупредил её, что у него есть поэтический сюрприз для неё, но такой, который нужно читать, непременно стоя на возвышении. Валун, белевший посреди травы в двух ярдах от дорожки, показался ему вполне подходящим постаментом. Он выпустил локоть своей спутницы, легко разбежался и…

Видимо, перед валуном, скрытая травой, в земле была незаметная вмятина, ямка, углубление. Его правая нога, готовясь оттолкнуться, утонула в ней на два-три дюйма, левой ноге, нацелившейся вознести его на валун в виде монумента, не хватило тех же двух-трёх дюймов, она стукнулась носком о камень, и прославленный американский дипломат, одетый в модный парижский камзол, на глазах у дамы своего сердца рухнул во весь свой рост на жёсткий французский суглинок, спрятанный под обманчиво мягким клевером.

Да, он успел выставить вперёд руки, и левая немного смягчила удар. Но правая инстинктивно продолжала сжимать томик стихов, и кисть скрипача затрещала под навалившейся на неё тяжестью.

В глазах потемнело от боли.

Мария кинулась к нему на помощь, опустилась рядом на колени.

Он кое-как повернулся, сел, попытался улыбнуться.

Не вышло.

Все силы уходили на то, чтобы не застонать вслух.

— Ничего, ничего, это пустяки… Вот когда я падал с лошади, то было посерьёзнее…

Пришлось возвращаться к карете.

День, начинавшийся так чудесно, померк.

Каждая выбоина под колесом откликалась толчком боли в сломанных костях.

Вызванный хирург качал головой, укоризненно вздыхал, настаивал на постельном режиме. Наложенная повязка казалась сделанной из раскалённого железа. Джеймса Хемингса с рецептом на обезболивающую микстуру лауданум послали в аптеку. Потянулись тоскливые дни.

Мария присылала справляться о здоровье, иногда появлялась сама, полная участия и неподдельной нежности. Но день её отъезда неумолимо приближался. С трудом ей удалось вырваться, чтобы нанести ему прощальный визит. Они говорили о том, что разлука не будет долгой, что она вернётся в Париж весной, а пока — письма, письма! Им так много нужно сказать друг другу. И лучше вести переписку через верного Трамбалла — он умеет хранить секреты.

Несмотря на предупреждения врача, несмотря на её возражения, Джефферсон встал с постели и поехал провожать супругов Косуэй до Сен-Дени. Конечно, поездка не способствовала выздоровлению. Боль вернулась с прежней силой.

Джефферсон отложил перо и потянулся к пузырьку с лауданумом.

А не было ли его падение подстроено судьбой как наказание за вечные прятки, которые он устраивает своим главным, самым сильным чувствам? Может быть, пришёл момент перестать притворяться, будто он пишет двоим? Закончить галантный диалог Сердца и Разума? Дать им примириться, слиться в простом и ясном призыве: оставь мужа, стань моей женой, уедем вместе в Америку. Да, там не будет блистательного общества, которое окружает тебя в Лондоне и Париже. Но разве за эти недели не стало ясно, что мы можем заполнить жизнь друг друга с утра до вечера, что пока мы вместе, нам никто, никто не нужен?