Екатерина Польгуева - За секунду до взрыва

• Название: За секунду до взрыва
• Автор: Екатерина Польгуева
• Жанр: Детская проза
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-9691-1446-3

Марта была самой обычной девочкой – но книгами ее отца Андрея Дабы зачитывалась вся Республика. За последний год многое изменилось – не стало папы и младшего брата Дина, и вместе с их жизнями как будто закончилась жизнь вообще – и началась война. Мир сразу оделся в белое и черное, потерял оттенки: белый снег – черная земля, белые «мы» – черные «они». Национальность стала клеймом, вчерашние соседи превратились в заклятых врагов, но это никому уже не казалось странным – ведь каждый житель Города потерял близких и родных под пулями и снарядами, пущенными с некогда соседской стороны. Марте тоже предстоят новые потери и испытания – она научится жить посреди войны, находить друзей, любить и прощать, когда виноваты две стороны и обеим одинаково больно. А еще – ценить жизнь в любой момент, а не только за секунду до взрыва.

Книга – лауреат Крапивинской премии 2014 года.

---

Екатерина Польгуева За секунду до взрыва

© Екатерина Польгуева, 2016

© Валерий Калныньш, оформление и макет, 2016

© Вера Коротаева, иллюстрации, 2016

© «Время», 2016

Вот бы увидеть

Вот бы увидеть, как уходит война.
Вот бы увидеть,
как счастье приходит.
Вот бы увидеть,
как поют те, кого нет,
я бы ни капельки не грустила,
я бы радовалась вместе с ними.
Вот бы увидеть
матерей без тоски в глазах.
Вот бы увидеть
детей без слез на глазах.
Эх, вот бы…

Стоянка СтупарИз альманаха стихов детей «Наше поколение и наши сны» (1994–1995, школа имени Петара Кочича, город Приедор, Республика Сербская)

1. Утро

Сначала я подумала – это Дин ноет прямо у моего уха. Скучно ему, никто не обращает внимания, вот и разнылся. Уже хотела сказать, что совсем он свихнулся, будить среди ночи. Но тут я окончательно проснулась, потому что вспомнила – Дина нет. А в мире не такая уж ночь, так как разбудил меня будильник.

Впрочем, общемирового времени в природе не существует. А в Городе было семь. Будильник продолжал пищать. Я наугад хлопнула ладонью по черноте прикроватной тумбочки. Как ни странно, попала – электронный голосок смолк. Я всегда попадаю и каждый раз удивляюсь. Будильник пластмассовый, но короткое прикосновение ожгло руку, как металл на морозе. Я спрятала ее под одеяло и попыталась вернуть себе сонное спокойствие. Как бы не так. Вновь выдернула руку из-под одеяла и хлопнула по тумбочке – и опять попала. Загорелся светильник, тусклый, с пыльно-желтой маломощной лампочкой. По далекому серому потолку заметались, связываясь в узор, тени. Хотелось поразгадывать картинки, как в детстве. Но надо вставать. Теперь уж точно ничего не поделаешь.

Если я проснулась от будильника – значит, электричество есть и ночь прошла спокойно. Скорее всего. Свет – всегда проверка, если ночью не случилось чего-то пострашнее. Загорелся – надо вставать, не загорелся – есть еще надежда. Мне стыдно так думать, ведь спокойная ночь и такой же день означают, что все, в том числе и я, и брат Александр, и мама останутся живы. И что по сравнению с этим какие-то школьные тревоги!

Но контрольная по алгебре всегда остается контрольной по алгебре. Хуже и унизительнее только утреннее вставание. Хотя оно тоже беда. Середина декабря, а отопление в Городе так и не включали. И как назло, после совсем уж теплых зим, когда не то что река Синяя – искусственный прудик около нашей гимназии и не думал замерзать, выдались такие холода. Вторую неделю днем минус пятнадцать. Снега мало, и от этого еще холоднее.

Хорошо тем, кто живет в своих небольших домах. Или хотя бы в больших, но старинных, где есть печки и камины. А наша стеклянная башня-двадцатиэтажка промерзла насквозь. Я дохнула – не идет ли пар изо рта. Оказалось – идет. Когда есть электричество, можно включать обогреватели. Правда, не очень-то они нагреют нашу огромную квартиру, но хотя бы одежда по утрам не будет сырой и промерзлой. Однако мама включает их редко, когда уж совсем невмоготу. Дорого, говорит.

Некоторые думают, что спать в одежде теплее. Но это не так. Если у тебя есть большое хорошее одеяло, в которое можно завернуться, гораздо теплее спать раздетым – сам себя греешь. Но когда выбираешься из-под него, оказываешься совершенно незащищенным. А одежда! Эта проклятая одежда, будто корочкой ледяной покрыта. Как-то я пожаловалась на холод Александру, моему школьному приятелю. Он сказал, что с этим справиться просто. Надо делать все очень быстро и ни о чем не думать. Точнее, думать только о каждом своем действии и движении, которое совершаешь сейчас, не заглядывая ни на шаг вперед. Тогда и чувствовать ничего не будешь. Надо представлять, как вытягиваешь руку, как берешь со стула футболку, втискиваешь голову в ворот. И ни в коем случае – как волоски на этой руке встают дыбом от холода, а ткань обжигает спину и грудь.

Это помогает, наверняка! Александр зря говорить не будет, это точно. Но… я люблю чувствовать так, чтобы до конца, до самого донышка ощущения. И грань между приятным и неприятным стирается. Вот и сейчас я сперва представляю ледяную шершавость ковра под ступнями, дрожь пола (на самом деле – собственную крупную горячую дрожь во всем теле, от которой больно и почему-то хорошо одновременно) и только потом выпрыгиваю из теплого рая в промозглый сумрачный мир комнаты. Ворс водолазки ледяными иголочками впивается в самое сердце – месть Снежной королевы отважной маленькой Герде, спасающей брата.

Наше июньское море в жаркий день все равно ледяное, даже на отмели. Побултыхаешься две минуты и – раз – на горячий песочек, под солнышко. И сразу припекает спину. И вдруг удар – холодный и мокрый. Ну конечно, это Дин вымочил в море махровое полотенце, туго скатал и, завязав узлом, швырнул, как мячик. Вот и он сам, тощий, в пестрых плавочках, незагорелый еще, но плечи немного порозовели. Светлые волосы кажутся темнее, так как намокли и топорщатся рожками, а зеленые глаза смотрят ангельски: как живешь, дорогая сестричка?

Я села на пол и постаралась не зареветь. Не получилось. Слезы были горячими. А щеки холодными. И еще несколько минут в своей руке чувствовала его тоненькое запястье с шершавой исцарапанной кожей. Подошла к окну, чтобы сквозняк высушил лицо, попробовала разглядеть улицу через морозные наросты. Фонари уже горели, ветер гнал по асфальту и малоснежной затвердевшей от мороза земле мелкую сухую поземку. Какой-то ранний и бесстрашный горожанин пытался завести свой «мерс». Не выходило у него.

Мы живем на десятом этаже, но если горят фонари, двор можно разглядеть в подробностях. Только чего там разглядывать – двор как двор, ничего особенного. К тому же к окнам подходить не рекомендуется, хотя район у нас достаточно тихий. В трехэтажке напротив окон светилось довольно много, и от этого сделалось грустно: люди, видать, уже послушали утренние новости, а потому по делам собирались. Значит, и мне никуда не деться от своих. Вторым уроком алгебра. А сейчас предстояла еще одна пытка – туалет, ванная, умывание из ведерка. По утрам вода в нем подергивается ледком, но мама обычно встает первая и лед разбивает.

На кухне горел свет и пахло жареной картошкой. Меня передернуло. Как можно есть по утрам картошку? Я вообще по утрам есть ничего не могу. Мама видела, что я вошла, но ничего не сказала. Как всегда, ничего не сказала. Когда-нибудь и я молча сяду за стол, молча выпью кофе с бутербродом и молча пойду в школу. Раз она молчит, почему я должна начинать первая? Но я не могу по-другому.

– Доброе утро, мама, – я посмотрела в ее сине-черно-белую полосатую спину. Свитер она надела отцовский. Но на ней он кажется совершенно другой, незнакомой вещью.

– Доброе утро, – ответила мама своим ровным и тихим голосом. – Есть, как всегда, не будешь?

Ха! Я бы не стала, несмотря даже на трудные времена, когда другие каждому кусочку радуются. А я, такая неблагодарная, нашего изобилия не ценю. Слова эти, впрочем, не мамины, а бабушкины. Мама до объяснений со мной не снисходит. Но пока совсем отказаться от завтрака я не могу. Вот что я могу и делаю каждое утро, так это достаю отцовскую чашку. Два года назад папин приятель и поклонник подарил всем нам на Рождество керамические чашки, большие, толстые, с нашими именами и очень смешными и похожими портретами. Я наливаю кофе в свою чашку и в отцовскую, кладу сахар.

Мама не смотрит, но знает, что я делаю. И она осуждает. Не знаю, из-за чего больше: что я опять придумываю всякий вздор, или что зря перевожу дорогие и дефицитные продукты. Бедности она боится, голода! Боится, что денег не хватит! Но уж на чашку кофе отец-то заработал. Вообще весь дом и все, что есть в этом доме, – его! Все наши банковские счета, кредитки и вклады, которые и сейчас регулярно пополняются, причем не валютой государственного банка Североморской Республики, что обесценивается быстрее, чем успеваешь потратить, а долларами и евро, – тоже его! А мама все равно боится.

Воды ей тоже жалко. С водопроводом постоянные проблемы. Но нам повезло: в подвале соседней трехэтажки есть труба с краником, из которой можно набрать вполне чистой, водопроводной. Раз в три дня мы с Александром с утра пораньше запасаем, сколько можно. Занятие это не слишком приятное: сперва надо сунуть в лапу «хозяину» краника, потом тащиться с ведрами через двор – и на десятый этаж, лифт с сентября не работает. У Александра все получается легко и просто, я же вечно обливаю себе ноги, а на морозе мокрые брюки противно дубеют. К тому же и установочка эта водоотводная – явно самопал. Городские власти, введшие режим строжайшего учета и экономии, узнают – по головке не погладят. Но зато у нас нет проблем с водой. Да и мыться можно было бы дома, если бы не холод.