Николай Устрялов - Италия — колыбель фашизма

• Название: Италия — колыбель фашизма
• Автор: Николай Устрялов
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-4438-0221-3

Слово «фашизм» традиционно ассоциируется с Германией 1933–1945 годов. Это было связано с типично советской точкой зрения, которая видела в режимах Гитлера и Муссолини единую силу, являющуюся реакцией на победное шествие коммунистической идеологии. В режимах Гитлера и Муссолини действительно много общего. Однако и много различий, что, кстати, признавал и Гитлер.

Итальянский фашизм стал первым опытом власти «партии нового типа» некоммунистической направленности, и в этом смысле явился предшественником нацизма. Поэтому фашизм в точном смысле идеологии есть прежде всего явление итальянское. О чем миру одним из первых поведал наш соотечественник – социолог, теоретик и представитель правого национал-большевизма Н. В. Устрялов (1890–1937).

«Только кровь дает бег звенящему колесу истории», – говорил Муссолини. Италия под началом этого диктатора надеясь на колониальный передел мира. К чему это привело Муссолини и его народ, все хорошо знают. Для читателя же особую ценность представляет повествование свидетеля той эпохи о зарождении и становлении фашизма в Италии, – стране, где каждый камень, каждое дерево, каждый цветок пропитан историей.

---

Николай Васильевич Устрялов Италия – колыбель фашизма

Предисловие

В ряду глубоких изменений, внесенных в мир мировою войной, особое внимание привлекает к себе своеобразный кризис государственных форм, связанных с характерными новыми явлениями в области политической жизни. Конечно, не война породила эти явления, – напротив, она сама явилась результатом и признаком их созревающей реальности. Она лишь их обнаружила, подчеркнула, заострила. Они зрели в недрах XIX века и, как видно, представляют собою нечто естественное и закономерное.

Нередко приходится слышать, что наиболее поучительными и показательными участками современного мира цивилизованных народов должны быть признаны две страны: Россия и Италия. Указывают, что послевоенные революции в этих странах, при всей их внешней полярности, отмечены одинаково печатью яркой исторической оригинальности, некоей знаменательной новизны. Если грандиозность размаха и масштабов русской революции ныне уже вряд ли в ком вызывает сомнения, если в облик преображенной великою революцией русской государственности всматриваются отовсюду пытливые и пристальные взоры, – то нельзя отрицать, что и итальянские события последнего десятилетия привлекают к себе достаточно зоркое внимание, весьма напряженный интерес.

Все чаще и чаще встречаешь в государственно-правовой литературе признания, что именно Россия и Италия становятся ныне волею судьбы в центре и фокусе общего внимания. Падение Габсбургов, Гогенцоллернов и султанов не слишком потрясло мир и не заставило ученых обратиться к пересмотру некоторых, уже поседевших за столетнюю свою жизнь, государственно-правовых представлений: словно лопнул Морган или Ротшильд, не более! Но события в России и Италии ставят в порядок дня вопрос о существенной переоценке целой цепи начал, на которых покоилось конституционное и демократическое государство. Новые формулы выдвигаются жизнью. Новые притязания заявляют о себе. Свежие силы пробивают себе дорогу. Осуществляются поучительнейшие опыты, словно мерцает какая-то новая эпоха: так в 1789 году провозглашала неслыханные тогда на Европейском континенте лозунги Великая французская революция…

Настоящий очерк посвящен фашизму. В русской литературе до сего времени это явление недостаточно освещено. Вокруг него больше плачут и смеются, кипят и бушуют страсти, и мало кому досуг пристальнее в него всмотреться. Одни проклинают его, как опасного классового врага, другие, напротив, благословляют, как якорь спасения… Россия. Но прежде всего надлежит основательнее с ним познакомиться, познать его существо.

Именно эту задачу и ставит себе в первую очередь настоящий очерк. Он больше рассказывает, излагает, нежели оценивает и размышляет. Рассказывает историю фашистского движения и пытается вскрыть ее предпосылки, рисует идейный и социально-политический облик фашизма, поскольку он выступает из собственных слов самих фашистских деятелей, а также из реальных дел фашистской партии и власти. Конечно, безусловный «объективизм» невозможен уже при самом восприятии социальных явлений и самой постановке социальных проблем, но меньше всего данная работа задается какими-либо посторонними беспристрастному исследованию и имманентному предметному анализу задачами.

Разумеется, фашизм есть принадлежность современной итальянской жизни по преимуществу. Понять его можно лишь на родной его почве. Это не значит, что отдельные его элементы не могут проявляться, в аналогичной обстановке, и в других странах. Но, как данный исторический факт в его конкретности и целостности, он всецело – продукт специфических итальянских условий. История не любит работать по «стандарту», ее пути индивидуальны и неповторимы. Если большевизм есть типично русское порождение и, как таковой, немыслим вне русской истории и русской психологии, – то тщетно было бы изучать и фашизм в отрыве от его индивидуально-исторических истоков. Так называемая «заразительность» обоих этих исторических сил имеет, несомненно, свои пределы и свои законы: si duo faciunt idem, non est idem. «Принципы 89 года» заразили мало-помалу Европейский континент: но становится ли тем самым Великая французская революция менее французской, менее национальной, и поймем ли мы ее вне знакомства с оригинальной, индивидуальной обстановкой ее возникновения и развития? И, кроме того, разве каждый зараженный названными принципами народ не переживал и не переживает их по своему?..

Италия перед войной. Население. Власть

Современная Италия – сравнительно «молодая» страна, с недостаточно установившейся социальной структурой. И социальный, и политический факторы дробятся в ней множеством «районных» отображений («реджионализм»). Длинный, узкий полуостров, она делится на три полосы с тремя различными климатами, от центрально-европейского до североафриканского: если долина По – Европа, то Сицилия – уже почти Африка. В течение семи веков Италия жила не единой, а разорванной жизнью, жизнями отдельных своих районов. В течение семи веков была она для политиков, согласно известной фразе Меттерниха, «не более, чем географическим термином». Она знала до дюжины столиц и всевозможные формы правления. Ломбардия, Тоскана, Венеция, южные области – имели каждая свою обособленную историю; нередко это оказывалась скорее история Франции, Германии, особенно Австрии, нежели самой Италии. Отдельные районы обзавелись своими специфическими наречиями; бывает, что северянин с трудом понимает южанина. Естественно, что и после объединения 1848–1870 гг. новой власти приходилось непрерывно преодолевать многообразные затруднения, колебания, брожения. И объединенная, до XX века сохраняла Италия в себе какую-то внутреннюю нестройность – наследие старой разорванности. Ни в одном своем социальном слое не могла она найти прочной опоры своей слагающейся государственности и нередко местные интересы в сознании ее населения соперничали с общенациональными.

Ее интеллигенция никогда не играла той руководящей, организующей, деловой роли, которая выпадает на долю образованного слоя в Англии, Франции, Германии. Впрочем, итальянская интеллигенция была, по-видимому, и неспособна к такой роли: импульсивная и неуравновешенная, она металась из одного строя мысли в другой, она бывала «по очереди маццинистской, республиканской, гарибальдийской, монархической, демократической, либеральной, консервативной». Ее постоянная материальная необеспеченность могла отчасти служить объяснением ее идеологической неустойчивости, ее «бесхребетности».

Итальянская буржуазия, с своей стороны, проявляла и социальную, и моральную неподготовленность стать действительным ферментом государственного порядка. Итальянский капитализм – явление новое. Ни специфической банковской атмосферы, ни урбанизированного рабочего класса, ни резкого разделения населения на обособленные социальные группы не наблюдалось в Италии до начала нынешнего века. В таких условиях буржуазия не могла пройти надлежащей исторической школы. Не было у ней социального опыта и дальновидного классового сознания, не хватало культурных ресурсов стать подлинной «либерально-консервативной» силой. И качественно, и количественно она для этого не годилась.

Бедное и многочисленное чиновничество. Вечно нуждающееся, недостаточно образованное и не слишком сознательное офицерство. Аристократия, оскудевшая в качестве государственной силы, политически сошедшая на нет. Церковь, традиционно обиженная на государство и потому не склонная ни в чем ему помогать. Такова картина «командующих классов» в Италии XIX века.

Италия – страна, главным образом, аграрная: земледельческого населения в ней вдвое больше, чем связанного с промышленностью (10 и 5 миллионов). Но земельный вопрос в Италии всегда был сложен, как нигде: недаром говорят, что там не один, а 8 или 10 аграрных вопросов! Крестьянство расслаивалось социально и географически: мелкие собственники (около 2 миллионов), фермеры и арендаторы-исполовники (mezzadri, около 3 миллионов), наемные батраки и поденщики (braccianti – свыше 4 миллионов) – вот, согласно данным 1911 года, разнохарактерные и часто взаимно враждебные прослойки внутри единой, казалось бы, социальной формации. Соотношение этих прослоек различно в различных провинциях. В Тоскане и Средней Италии половники, живущие культурою фрукт и огородничеством, чувствуют себя гораздо лучше, чем на юге, где сеется одна лишь пшеница и где условия аренды значительно более сложны и менее справедливы (система посредников – gabelotti). На севере – родине политического движения Италии – постоянно заявлял о себе сельский пролетариат, «фабрикующий землю», превративший скудные земли низкой долины По длительной разработкой в прекрасную, плодородную местность, дающую квалифицированные культуры. В этом районе наблюдается крайнее дробление земельных владений на мелкие, карликовые участки: фермеры, арендующие землю, а также зажиточные крестьяне собственники. На юге и отчасти в центре сохранились помещики с их знаменитыми «латифундиями», раз уже – по свидетельству Плиния старшего – «погубившими Италию». Правда, этим южным помещикам феодального типа так и не удалось в современной Италии сплотиться политически в партию «магнатов» или «юнкеров», способную стать опорою реакции на манер прежней прусской или венгерской: для активной политической роли они оказались слишком ленивы и недостаточно культурны. Но все же в их руках было достаточно земель, возделываемых и запущенных в зависимости от почвы и доброй воли владельца. В начале 1900 годов (особенно в 907 и 908) по стране прокатилась волна аграрных волнений, причем уже тогда экономическая борьба явственно переходила на своем левом фланге непосредственно в политическую: против собственности! Свыше четырех миллионов сельских батраков, полунищих и эксплуатируемых, представляли собою прекрасную среду для культуры беспокойных и радикальных лозунгов. Пусть даже заветная мечта каждого из них – стать фермером, но покуда мечта не воплощена, умело подогреваемая социальная зависть способна выковать из этих людей отменный революционный материал. Их требования, все более настойчивые, принуждали капитал стараться обойтись, по возможности, без них, что было достижимо лишь усовершенствованием техники. Государство шло навстречу крупному капиталу, отпускало субсидии для устройства каналов, дорог, земляных улучшений. В свою очередь, социалисты стремились успешнее сплотить и подчинить своему влиянию батрацкие элементы деревни путем организации «красных лиг», «палат труда» и проч. Подчас положение становилось достаточно острым. Земельным собственникам кое-где приходилось в качестве мер сопротивления и воздействия прибегать к сильно действующим средствам: к отказу от производства и локаутам. В Сицилии дело доходило до эпидемических разгромов помещичьих усадеб; львиная доля вины за них падала на близорукую и жадную несговорчивость помещиков. Нужда, голод, отчаяние толкали на эксцессы бедноту отсталых южных провинций. Она не была приучена ожидать защиты и помощи от законной власти. Отсюда и знаменитая «мафия», самоорганизация инициативных, но в то же время и бесшабашных элементов, которым «закон не писан», своего рода «благородных разбойников», порою, впрочем, забывавших о своем «благородстве».