Александр Коноплин - Шесть зим и одно лето

• Название: Шесть зим и одно лето
• Автор: Александр Коноплин
• Издательство: Верхняя Волга
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-7415-0577-5

Роман «Шесть зим и одно лето» не столько о ГУЛАГе — о нем уже много написано — сколько о становлении личности в экстремальных условиях. Герой его Сергей Слонов, бывший фронтовик и солдат Отечественной, нашел в себе силы и мужество не сломаться. В конечном счете он победил, ибо вышел из большевистского ада не просто порядочным человеком, но еще и писателем.

В этой книге нет вымысла, все написанное выстрадано автором, а благодаря остроте сюжета читается с интересом.

---

Александр Коноплин ШЕСТЬ ЗИМ И ОДНО ЛЕТО Роман

В. Кутузов . Об авторе

Александр Коноплин родился в Ярославле 26 августа 1926 года.

Вместе с родителями много ездил по стране — у отца была работа, связанная с проектом «Большая Волга». В детстве Александр подолгу жил у деда-врача в городе Данилове, где очень рано пристрастился к чтению — в доме имелась большая библиотека.

Когда началась война, отец ушел добровольцем на фронт и вскоре погиб. Александр попал на фронт семнадцати лет, со школьной скамьи, осенью 1943 года. После войны продолжал службу, но в августе 1948 года был арестован контрразведкой СМЕРШ вместе со многими однополчанами. Просидел одиннадцать месяцев в одиночной камере, неоднократно попадал в карцер «за строптивость» — не хотел подписывать «липовые» протоколы. Затем военный трибунал приговорил его к десяти годам ИТЛ[1].

Сочинять Коноплин начал в одиночке Минской центральной тюрьмы — сначала стихи, затем прозу. Не имея бумаги, заучивал каждую строчку наизусть. На этапах, на пересылках «читал» по памяти эти «опусы» товарищам.

В лагере появилась бумага, и Коноплин продолжил начатое. Писать приходилось ночами, днем горбатился на лесоповале. Так рождался роман «Шесть зим и одно лето».

О своей лагерной одиссее он не только не жалеет, но считает все случившееся чуть ли не подарком судьбы. «Судьба уготовила мне суровые испытания, но и дала, в силу их, возможность повстречаться с интереснейшими людьми, — говорит автор. — Я находился в ГУЛАГе в те годы, когда там отбывали срок ученые, врачи, писатели, белоэмигранты, военные, соратники Ленина и Дзержинского, разведчики, бывшие солдаты, офицеры и генералы Отечественной войны».

Роман «Шесть зим и одно лето» — это интересная и нужная книга. Здесь нет традиционных для подобной литературы «страшилок», каждое событие Коноплин осмысливает и приходит к убеждению, что репрессии, начиная с 1917 года, запланированы Лениным и внедрены в повседневность компартией Сталина — руками и безумством членов ЦК и их исполнителей — ВЧК-ГПУ-ОГПУ-МГБ.

Роман Александра Коноплина — это ярый протест против тоталитарного режима и в то же время это история становления личности в экстремальных условиях: как бы то ни было, ГУЛАГ родил писателя…

Печататься Коноплин начал с прозы о войне. В издательствах Москвы и Верхней Волги выходили его книги — повести и рассказы, получившие высокую оценку читателей. По одной повести киностудия им. Горького сняла цветной художественный фильм под названием «Собака», телевидение неоднократно экранизировало его произведения, рассказы и отрывки из романа «Время дождей» транслировались центральным и местным радио. Писатель и сейчас много ездит по России, встречается с людьми. В настоящее время он редактирует на общественных началах книгу памяти «Не предать забвению» — книгу о жертвах политических репрессий в Ярославской области. Шестой том этой книги готовится к выпуску. Память сердца не слабеет с годами.

Свидетельством тому — издание книги, которой Александр Викторович К. встречает свое семидесятилетие.

Владимир Кутузов

Часть первая СОЛДАТУШКИ — БРАВЫ РЕБЯТУШКИ

Глава первая. ШАГИ

И предал я сердце мое тому, чтоб исследовать и испытать мудростию все, что делается под небом: это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим…

Книга Екклезиаста, гл. 1, ст. 13

— Серега! — жаркий шепот в ночи. — Очнись!

Это мой кореш Мишка Денисов — старший сержант. Он спит как раз подо мной, на нижних нарах. Он помощник командира огневого взвода и одновременно командир первого орудийного расчета, я— второго, третьим командует сержант Полосин, четвертым сержант Шевченко, но их места у противоположной стороны казармы, возле расчетов. Денисов старше меня на год, Полосин на год моложе, Шевченко — «годок». Когда я пришел на батарею, Денисов был уже сержантом, а когда появился Полосин, мы с Шевченко имели по две «лычки» на погонах.

— Сержант Слонов! — орет Мишка. — Подъем!

— Чего ты? — не выдерживаю я. — Людей разбудишь.

— Да они не спят, — оправдывается Мишка и подвигается, давая место подле себя.

Некоторое время мы молчим, прислушиваясь к звукам, вот уже третью ночь подряд будоражащим полк. В основном это шаги. Реже — шум борьбы и крики. Но шаги не просто торопящихся в гальюн полусонных солдат, а другие — шаги людей, обутых не в кирзовые, как мы, на резиновом ходу, а в яловые сапоги с кожаной подошвой и металлическими подковками — на резине подковки не держатся. Эти-то подковки и производят на чугунных ступеньках этакий странный перестук. Начинается он, как правило, в половине первого ночи и длится час-полтора. Пушкинские казармы на Логойском тракте под Минском вовсе не пострадали во время войны, и наш полк разместился даже с некоторым комфортом — прибывший вместе с нами из Германии двести шестой пока что ютится в землянках. У нас большие застекленные окна, крыша под железом и крепкие чугунные лестницы с широкими перилами. Есть даже канализация и водяное отопление, которые при немцах, говорят, работали, у нас же постоянно ремонтируются. Топимся мы наполовину ворованным углем: в десяти километрах от Минска проходит узкоколейка на Логойск, вдоль насыпи лежат горы каменного угля для городской ТЭЦ. С вывозкой угля электростанция не справляется — нет машин, зато у нас их навалом. Грузят уголь ночами и на его добычу посылают новобранцев вроде моего Лисейчикова или Сапижака. Послать меня или моего друга Денисова, конечно, можно, но что из этого получится? Война научила нас не только воевать, но и сачковать…

— Слышь, Серьга, это опять они, — говорит Мишка.

Я чувствую, как напряглось его тело под тонким байковым одеялом. Неужто, в самом деле, у нас в полку завелась контра? Мишка молчит, и я слышу дыхание кого-то третьего над своим ухом.

— Вчера из второго дивизиона двенадцать человек взяли, — говорит этот третий, — сперва двух, потом… обратно двух, а к утру и остальных.

— И позавчера.

Это еще один голос, словно дуновение ветерка. И чего они все дрейфят? Ведь не за ними же пришли!

Будто подслушав мои мысли, Денисов говорит внушительно:

— Ты, Остапенко, панику не наводи. Берут из второго дивизиона, там половина под немцем побывала, проверить надо…

— Так проверяли же! Сколько можно? Как освободили из-под немца, так и проверяли. Тогда — СМЕРШ[2], а теперь неизвестно кто.

— Известно, — язвит кто-то, — ты на погоны глянь.

— Да не наше это дело! — повышает голос Мишка, но я вдруг понимаю, что он боится. Мишка Денисов, прошедший огни и воды!

— Мишк, — спрашиваю я, — чего ты их боишься?

— Чокнулся, что ли? — Денисов тянет одеяло на себя, забыв, что половина его подо мной. — Пускай виноватые в портки кладут, а мне ихние страхи — до лампочки.

Кто-то вздохнул, кто-то сказал невнятно «оно, конешно, само собой», кто-то закурил украдкой и полез, расталкивая других, на свое место, а я лег на спину и стал думать.

Третью или даже четвертую ночь к нашим казармам подъезжают грузовики, вдоль забора с колючкой выстраивается редкая цепь солдат в фуражках с красными околышами и какие-то люди, гремя подковками, поднимаются на третий этаж в расположение второго артдивизиона и уводят наших товарищей. Многие их тех, что исчезли накануне, не были ни львовянами, ни гродненцами, ни даже минчанами, а родились и выросли в центре России. И арестовывают не одних солдат. Недавно увели старшего лейтенанта Снегирева. Вечером он сдал дежурство лейтенанту Мячину и ушел домой, однако там не появился. Утром приходила его жена, но в расположение части ее уже не пустили. Стоя за проходной, она плакала. Потом ей сказали, что ее муж арестован органами контрразведки и теперь ей надлежит обращаться в другие инстанции. Однажды не явился на службу капитан Вавилин. Сегодня утром младший лейтенант Алексеев из второй батареи передал Полосину письмо к родным и очень просил отослать его гражданской почтой, если с ним, Алексеевым, что-нибудь случится.

Аресты начались с одного, как мне вначале показалось, пустяка. Недели полторы назад тихой августовской ночью на дверях полковой столовой появилась карикатура: на бегущем во всю прыть слоне сидит товарищ Сталин и держит в руках удочку, на конце которой привязан клочок сена с надписью «коммунизм». На слоне написано слово «народ», а на Сталине — «правительство».

Плакатик с карикатурой первыми увидели трое: сменный повар Глаголев и два солдата, возвращавшихся с кухни в казарму после чистки картошки. Постояли, посмеялись и… пошли дальше. Арестован был в ту ночь только один солдат, по фамилии Трешкин. После дежурства на кухне он страдал расстройством желудка, а поскольку дневальные на своих этажах дристунов в туалет не пускали, ему приходилось всякий раз бегать через весь военный городок. И вот, пробегая в очередной раз мимо столовой, Трешкин увидел плакат, но ни удивиться, ни возмутиться не успел, как был схвачен двумя офицерами и доставлен в контрразведку.