Вадим Арбенин - Предсмертные слова

• Название: Предсмертные слова
• Автор: Вадим Арбенин
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7784-0427-4

Книга эта — удивительно бережно и тщательно собранная коллекция предсмертных высказываний людей разных стран и эпох. Среди них властительные правители — римские императоры, европейские короли и русские цари; знаменитые священники — римские папы и реформаторы. Конечно, много здесь представителей литературы и искусства — от Овидия до Набокова, от Микеланджело до Пикассо. Не обойдены и философы — от Платона до Ницше. Попали в книгу и знаменитые красавицы, не всегда с самой безупречной репутацией, и преступники, и просто безымянные люди, сказавшие перед смертью что-то особенное.

Чтение этой книги — удивительное путешествие по людским душам во времени и пространстве.

---

Французский маркиз де КЮСТИН, бывший командующий Рейнской армией, обвинённый в сдаче крепости Майнц австро-прусским интервентам, едва не споткнулся о ступени эшафота и признался: «Мне всё-таки жаль, что меня не доконала тогда прусская пуля».

А вот пруссак ВИЛЬГЕЛЬМ КЕЙТЕЛЬ, генерал-фельдмаршал германского вермахта и правая рука Гитлера, приговорённый к повешению за преступления против человечности, попросил в последнем прошении «…заменить ему, как солдату, петлю пулей». Просьбу, понятно, отклонили. Последний привет из своей камеры в Нюрнбергской тюрьме Кейтель послал старшему сыну Карлу. Сообщив, что только жена и невестка написали ему прощальные письма, он добавил: «…Это говорит само за себя. До чего же трусливы мужчины!» Кейтеля вывели из камеры в тюремный спортивный зал, где стояла виселица. Когда он проваливался в люк эшафота, крышка люка ударила его по лицу, и ударила очень сильно.

«Вы собираетесь причинить мне боль?» — спросила палача у подножия ожидавшей её гильотины на площади Революции в Париже графиня ЖАННА-БЕКЮ дю БАРРИ, бывшая панельная шлюха, дочь кухарки и цирюльника, ставшая великосветской куртизанкой и последней присяжной любовницей короля Людовика Пятнадцатого, восприемницей мадам де Помпадур. Бывало, сам папский унций и кардинал Ларош Эмон, оба набожно коленопреклонённые, надевали в присутствии его величества бархатные туфельки на её хорошенькие босые ножки, когда она поднималась утром со своего ложа в королевской опочивальне. Вот какая была мадам дю Барри! А тут она своим нежным и милым голосом, который до того времени не знавал отказа, упрашивала: «Господин палач, господин палач, молю вас, пожалуйста, не делайте мне больно. Ну, хотя бы ещё одну минуточку, прошу вас, ещё одну минуточку!.. Подождите, сударь!» Но палач, казалось, и не слышал слов, произнесённых прелестными устами. Схватив графиню и нисколько не жалея роскошного её тела, сохранившего ещё свои дивные формы, он безжалостно потчевал её пинками и подзатыльниками, побуждая склонить голову на плаху, и грубо повторял: «Allons, canaille! Умри, каналья!» И мадам дю Барри, необыкновенная красота которой и приблизила её к трону, легла под «мадам Гильотину», и нож машины смерти снёс её прехорошенькую головку. «Я ещё никогда так не смеялся, как сегодня, при виде этих гримас, которые корчила красавица, перед тем как умереть», — хвастал перед друзьями очевидец казни, некий «неистовый злодей» Жорж Грейв. Это он и донёс королевскому прокурору на последнюю титулованную фаворитку Людовика Пятнадцатого, ставшую символом национального позора Франции.

Граф Эссекский, барон ТОМАС КРОМВЕЛЬ, лорд-хранитель печати при английском короле Генрихе Восьмом, поднявшись на эшафот и увидевши молодого палача, воскликнул: «Сколько же тебе лет, юноша?» — «Шестнадцать», — неуверенно ответил тот. «И это, верно, первая казнь в твоей жизни?» — «Да, милорд. Но я много тренировался на деревянной колоде». — «Ты уж постарайся, парень. Это всё, о чём я тебя прошу», — напутствовал юного палача Кромвель и смело лёг под топор. Потом, взглянув на него, приободрил: «Да ты не волнуйся! Было бы из-за чего». Кромвеля приговорили к смертной казни за государственную измену — он, видите ли, сосватал в жёны королю уродливую Анну Клевскую, «добрую фламандскую кобылу». Да, за такие провинности монархи своих слуг не жаловали.

В нарядном белом платье, украшенном чёрными лентами, и атласных туфельках почти взбежала на эшафот «девка ГАМИЛЬТОН», известная камер-фрейлина, юная метресса Петра Первого, больше известная в России как МАРЬЯ ДАНИЛОВНА ХАМЕНТОВА. Была она приговорена к смертной казни за убийство своего ребёнка, понесённого ею, говаривали, то ли от самого царя, то ли от царского денщика Орлова. Государь поднялся на помост вслед за нею, и Гамильтон бросилась перед ним на колени: «Ваше величество, помилосердствуйте, не велите казнить, я безвинна». И все присутствовавшие при этом уверились, что сейчас-то на эшафоте разыграется долгожданный спектакль: в последнюю минуту Пётр сменит гнев на милость и пощадит свою метрессу, в которой «красота помолвлена с гордыней», и с которой «он раньше лёживал», и которая «имела от него много нарядов, соболей и каталась в аглицкой карете». И точно — царь подошёл к ней, обнял, шепнул что-то и поцеловал. Потом подошел к палачу и что-то тихо сказал ему на ухо. Народ взвыл от радости: вот оно, сейчас увидим, что меч безвинную голову не сечёт — впервые в нашей истории заплечных дел мастер держал в руках не топор, а меч. Палач проводил Марью на плаху и… единым ударом отсёк ей голову, которую Пётр поднял за волосы и поцеловал в мёртвые, но ещё тёплые губы. И велел поместить её в склянку с хлебным вином и отправить в кунсткамеру.

«Подкрасьте мне губы», — попросила донья КАЭТАНА, герцогиня АЛЬБА, отравленная, по словам знающих людей, своей соперницей и увековеченная великим художником Испании, «одиноким гигантом» Франсиско Гойя на многих полотнах, в том числе и на «еретическом» полотне «Маха обнажённая».

«Пожалуйста, немножко меня подмажьте, когда я умру», — попросила подруг смертельно больная, «страшно старая и совсем прозрачная» поэтесса ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА ГИППИУС и, сказав это, провалилась в глубокий обморок. А когда очнулась, призналась им: «Последняя моя мысль перед тем, как потерять сознание, была: „Слава Богу — конец!“ А первая мысль, когда я пришла в себя: „Какая скука! Опять начинай всё сначала…“» Некогда «декадентская мадонна», «белая дьяволица», «неистовая Зинаида», а теперь «сгорбленная, вылинявшая, полуслепая ведьма из немецкой сказки», она всё же умудрилась нацарапать перед смертью в своём дневнике — левой рукой, поскольку правая уже отнялась: «… Я стою мало. Как Бог мудр и справедлив». Две слезы скатились по её щекам, и она закрыла глаза. Было 3 часа 33 минуты пополудни воскресного дня, 9 сентября 1945 года. Её гроб опустили на гроб мужа, писателя Дмитрия Мережковского, на русском кладбище под Парижем.

«Не найдётся ли у вас случаем английской булавки?» — спросила удивлённого коменданта тюрьмы английская медсестра ЭДИТ КАВЕЛЛ, пленённая немцами и приговорённая ими к смертной казни — якобы за шпионаж. Шёл второй год Первой мировой войны, и Кавелл помогала раненым английским солдатам бежать из плена через линию фронта. Когда её вывели на стрельбище в пригороде оккупированного немцами Брюсселя, она захлестнула подол длинной юбки вокруг щиколоток и пришпилила его тремя английскими булавками: скромная и целомудренная медицинская сестра британской армии даже перед лицом смерти не желала показывать ноги «проклятым бошам». Потом на полях своего молитвенника она написала: «Умерла в 7 часов утра 12 октября 1915 года. Мама, я люблю тебя. Эдит Кавелл». Её последние слова перед расстрелом: «Патриотизма недостаточно; у меня не должно быть ненависти или горечи к кому бы то ни было» выбиты на памятнике, поставленном ей в Лондоне.

Другая английская медсестра, прославленная ФЛОРЕНС НАЙТИНГЕЙЛ, вернулась с Крымской войны полным инвалидом. Сначала отказали ей руки, потом — глаза, потом — память. Ведь на войне ей приходилось быть не только санитаркой, но и поварихой, и матерью-хозяйкой, и посудомойкой, и кладовщицей, и уборщицей. Однажды ночью девяностолетняя героиня проснулась и озадачила сиделку словами: «Неужели это я стояла на этом Малаховом кургане?» — «Вы сознаёте, где вы сейчас?» — спросила её сиделка. «О, да, — ответила Флоренс. — Я стою перед алтарём погибших наших солдат». И со знакомой решительностью старых лет в голосе заключила: «И пока я жива, я буду бороться за их дело».

Автор «Утопии», сэр ТОМАС МОР, одетый в грубое серое рубище своего слуги Джона Вуда и держа в руках красный крест, с трудом шёл из Вестминстера к месту казни на холм против Тауэра. Перед ним несли палаческий топор, обращённый к нему лезвием. Слишком слабый, чтобы подняться на эшафот, он попросил помощника шерифа: «Сэр Эдуард, пожалуйста, помогите мне взойти, а сойти вниз я постараюсь как-нибудь и сам». Когда один из служащих потребовал у него законную дань в виде верхней одежды, он ответил: «Вы получите её, — и снял свой колпак. — Это самая верхняя одежда, которой я располагаю». Потом обратился к палачу: «Соберись с духом, человече, и не бойся делать своё дело. Только вот шея у меня коротковата, так что будь поаккуратнее и не промахнись, чтобы не осрамиться. Это ведь дело твоей чести». И уже в последнюю минуту, став на колени и положив голову на плаху, добавил: «Погоди немного, дай мне убрать бороду из-под топора, её-то незачем рубить, ведь она нисколько не повинна в государственной измене. Казни сердце, но не бороду». Палач хотел завязать ему глаза. «Я сам завяжу», — ответил ему Мор и вынул из кармана заранее приготовленный платок. Писатель-гуманист, поэт, величайший из английских мыслителей Возрождения и бывший лорд-канцлер, не признавший Генриха Восьмого главой англиканской церкви, Томас Мор окончил свою жизнь, как и жил, — с усмешкой на устах.