Татьяна Корсакова - Алое на черном (сборник)

• Название: Алое на черном (сборник)
• Автор: Татьяна Корсакова
• Жанр: Остросюжетные любовные романы
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-699-86674-8

Эти места не зря пользуются дурной славой. Каждые тринадцать лет здесь наступает особенная ночь. В это время над старым пепелищем вспыхивает во мгле алый колдовской огонь. Самая темная ночь всегда требует себе жертву. На этот раз горькая участь уготована Ксанке, хрупкой девушке, наделенной необыкновенными способностями. Вскоре ей придется узнать цену любви и предательству, умению прощать и безжалостной злобе…

Читайте захватывающую дилогию «Самая темная ночь» и «Час перед рассветом» в одном томе.

---

Она ничего не ответила, точно и не услышала моего вопроса.

– Если он ей не помог, никто больше не поможет… Он сказал – сегодня. Уже сегодня, Андрюшенька. – Кормилица вскочила, закружилась по комнате. – Велел травку заварить, сказал, с травкой она уйдет легко, без мучений. Я вот воду кипячу…

– Кто он? – Любопытство постыдное, неуместное жило во мне рядом с горем. И я ничего не мог с этим поделать.

– Он – Лешак. – Кормилица утерла мокрое от слез лицо. – А как зовут, не помню уже. Хозяйка знает… Росли они вместе, Лешак с твоей матушкой. Вот как брат с сестрой, почитай, росли. А потом, как выросли… – Кормилица не договорила, глянула испуганно. – Пустое это, Андрюшенька. Что там раньше было, не моего ума дело, только она его ждала, умирать не хотела, пока не свидятся, а барин…

Я ровным счетом ничего не понял из этого путаного рассказа. Лишь одно уяснил для себя: матушка и этот странный мужик знакомы с детства, и чувства их связывают теплые, почти родственные, такие, как меня с братом. И пусть они из разных сословий, для истинной дружбы это никакая не помеха.

– Пойду я. – Кормилица посмотрела на меня красными, опухшими от слез глазами. – Он обещал, что поможет травка… Пойду я, Андрюшенька.

Сил оставаться в доме у меня не было, вслед за кормилицей я вышел из людской и едва не столкнулся со знахарем. Он шел, а вслед ему неслись проклятья отца. Никогда раньше я не слышал из уст отца таких страшных слов. Знахарь замедлил шаг, застыл напротив меня, заглянул в глаза.

– Берегись, барчонок! – сказал с угрозой. – Теперь смерть за тобой ходить станет.

Он говорил, а его черные колдовские глаза прожигали в моей душе дыру, разливались ядом по жилам.

– Уйди! – Я толкнул его что есть силы, но он даже не шелохнулся, лишь усмехнулся в усы.

– Никто сначала не верит, а как поверит – уже и поздно. По сторонам гляди, барчонок. Взгляд у тебя цепкий, может, и убережешься.

Сказал и ушел, тяжело протопал к двери. На секунду я ослеп от яркого солнечного света, а потом постыдно, совсем не по-мужски, расплакался.

К ночи матушка умерла. Ушла легко, с улыбкой на губах, как и обещал знахарь. Я успел попрощаться, зашел в ее спальню вслед за отцом, застыл перед кроватью, вглядываясь в родные, до неузнаваемости изменившиеся черты. Мама открыла глаза, посмотрела на меня ясным взглядом, таким покойным, как будто и не было тяжелой болезни.

– Андрюшенька… совсем взрослый стал. – Она посмотрела на отца, сказала с непонятной мне требовательностью: – Володя, ты обещаешь?

Отец долго ничего не отвечал, на нас с матушкой не смотрел, не сводил взгляда с иконы.

– Я много терпела, Володенька. – Голос мамы шелестел опавшей листвой. – За столько лет слова дурного не сказала, пришло время и тебе проявить уважение. Про меня можешь не думать. Привыкла я… Про Андрея подумай, вспомни, у которого из них больше прав… – Говорить ей было тяжело, на лбу и щеках выступила испарина, а ясный взгляд полыхнул весенними зарницами.

– Андрей, выйди! – Отец обернулся ко мне. Вид у него был измученный.

– Нет! Пусть останется. – Матушка попыталась сесть, но в бессилии упала на подушки. – Поклянись, Володя! При нем поклянись!

Отец… никогда раньше я не видел его таким раздавленным, тяжело опустился на колени, взял в руку матушкину ладонь, сказал едва слышно:

– Клянусь. Все, что ты просила, сделаю. Виноват я перед тобой, душа моя. Простишь?..

– Уже простила. – Мама прикрыла глаза, на бледных губах ее играла улыбка.

Она так и умерла с улыбкой. Мне хотелось думать, что этот странный прощальный разговор сделал ее счастливой.

А Игнат с матушкой проститься не успел. Я искал его повсюду, но так и не нашел. Игнат остался верен себе, он никогда не показывал своих чувств посторонним, все переживал в себе. Оттого, наверное, казался холодным и надменным. Но я-то знал, какой он на самом деле. Я – его брат!

Уже сколько месяцев прошло с маминой смерти, а тот разговор, та непонятная клятва до сих пор не идут у меня из головы. И поговорить не с кем. Отец молчит, словно и не было ничего, а спросить у него я никак не решаюсь. Да и ответит ли он?

Рассказать бы Игнату. Раньше у меня не было тайн от брата, а теперь вот…

И не понял ведь ничего из того разговора, а сердцем чувствую – не меня одного он касался. Хоть и не сказано было об Игнате ни слова, а и его отцовская клятва не минет.

Думаю об этом каждый день, пытаюсь понять, вспоминаю, как оно было раньше, как мы жили до маминой болезни. И чем больше думаю, тем сильнее утверждаюсь в мысли, что родители относились к нам с братом по-разному. Отец всегда выделял Игната. Первенец, старший сын, Игнат даже внешне был похож на отца больше, чем я. И по характеру такой же отчаянный и решительный.

А мама… Любила ли меня мама больше, чем Игната? Не знаю. Помнится, когда болели мы, ночами просиживала у наших кроватей, играла с обоими, сказки читала двоим сразу. Но бывало, в ее взгляде, направленном на Игната, видел я не материнскую радость, а душевную боль. А на меня она смотрела по-другому. Не объясню, как, потому что и сам не понимаю. Но не было в ее взгляде ни тоски, ни боли, лишь одна светлая радость.

Характером я пошел тоже в маму: мягкий, нерешительный, грубым мальчишеским забавам предпочитающий рисование и музицирование. Кисейная барышня… Так отец однажды сказал про меня своему приятелю и деловому партнеру Льву Семеновичу Боголюбову. Сказал не со злом, а с легкой досадой, и тут же принялся хвалиться успехами Игната.

И сколько их еще было, таких моментов! Только раньше я их не замечал, а сейчас память услужливо предъявляла мне давние, почти забытые воспоминания, заставляет задуматься.

Решено! В ночном поговорю с Игнатом. Нет сил носить в себе это все. Может, брат объяснит то, до чего мне своим умом никак не дойти…

Матвей

– …Может, брат объяснит то, до чего мне своим умом никак не дойти, – прочел Дэн и посмотрел на часы.

– А что там объяснять?! – удивился Гальяно. – Папашки, они все такие, любят сильных и наглых. А хлюпиков и сморкачей типа этого Андрюшеньки никто не любит. – Он говорил, а в голосе его отчетливо слышалась затаенная обида..

– Да, хлюпиков и сморкачей никто не любит, – вздохнул Туча, и они с Гальяно переглянулись.

– Ну, правда же, детский сад какой-то! – Гальяно с неприязнью посмотрел на дневник. – Пацану семнадцать лет, считай, наш ровесник, а в голове у него сплошной романтический бред! Ах, маменька! Ах, братец! Тьфу!

– Про знахаря интересно, – сказал Дэн задумчиво. – Его Лешаком звали, совсем как нашего лесного дядьку.

– Думаешь, это он? – Туча испуганно выпучил глаза.

– Ты дурак, что ли?! – Гальяно повертел пальцем у виска. – Это ж ему тогда под двести лет должно быть, а наше страшилище хоть и древнее, но не настолько же!

Они так увлеклись спором, что не заметили, как на лужайке появился Суворов.

– Эй, архаровцы, вы специально прячетесь так, что искать вас приходится с собаками? – спросил он, бросил быстрый взгляд на лежащий посреди покрывала дневник и нахмурился. – А кто вам разрешил покрывало в парк тащить? Кто потом его за вас от грязи отстирывать будет?

– Так мы же аккуратно, только на травку, – сказал Матвей, наблюдая, как Дэн осторожно прикрывает дневник бейсболкой.

– Начальнику лагеря рассказывайте про свое «аккуратно». – Суворов продолжал хмуриться. – Еще раз застану за порчей казенного имущества, будете на весь лагерь картошку чистить. Уяснили?

Они молча закивали в ответ.

– Армия какая-то, – буркнул себе под нос Гальяно.

Если Суворов его и услышал, то виду не подал, развернулся, пошагал в сторону главного корпуса.

Дэн натянул на голову бейсболку, дневник сунул за пазуху. Туча хотел было что-то сказать, но, видно, передумал, едва заметно пожал плечами.

После отбоя, вместо того чтобы улечься спать, они снова взялись за чтение дневника, но особо в этом деле не преуспели. В комнату заглянул Суворов, сказал строго:

– Гасите свет, архаровцы! Завтра подъем и пробежка, если вы вдруг забыли.

Не дожидаясь ответа, командир щелкнул выключателем, и комната погрузилась в темноту.

– Спать, я сказал! – послышалось уже из коридора.

– А и правда спать охота, – зевая, сказал Гальяно. – Ведь этот упырь не шутит, поднимет завтра ни свет ни заря, а Андрюшка этот от нас никуда не денется.

– Конечно, не денется, – хмыкнул Матвей. – Он же мертвый уже давным-давно.