Цзюн Чан - Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая. 1835—1908

• Название: Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая. 1835—1908
• Автор: Цзюн Чан
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-227-06380-9, 978-5-227-06386-1

Императрица Цыси, одна из величайших женщин-правительниц в истории, в течение 47 лет удерживала в своих руках верховную власть в качестве регента трех императоров Поднебесной. В период ее правления «из-за ширмы» было положено начало многим отраслям промышленности, появились первые железные дороги и телеграфное сообщение. Именно Цыси отменила мучительные телесные наказания, запретила бинтовать девочкам стопы, предоставила женщинам право получать образование и работать. Вдовствующая императрица пользовалась любовью своего народа, министры западных держав считали ее «равной Екатерине Великой в России, Елизавете в Англии». Однако в результате клеветнической деятельности политических противников Цыси заслужила репутацию сумасбродного тирана и противника модернизации. Книга авторитетного историка Цзюн Чан, основанная на воспоминаниях современников и неоспоримых архивных данных, – это не только самая полная биография Цыси, но и «оправдательный приговор» самой неоднозначной правительницы Китая.

---

Пожар, охвативший больше 200 пышных и изысканных дворцов, беседок, храмов, пагод и ландшафтных садов, продолжался несколько дней. Вся западная часть Пекина окуталась черным дымом и пеплом. Вулзли написал в своем дневнике: «Когда мы впервые вошли в сады, они напомнили нам одно из чудесных мест, описанных в сказках; мы покинули их 19 октября, оставив там полную разруху, не похожую ни на что».

Своей цели лорд Эльджин в некоторой степени достиг. Представители новой китайской власти будут обращаться с европейцами с особой осторожностью, не то что со своим собственным народом. Однако любое соображение по поводу удобства европейцев на территории Китая всегда омрачалось потенциальными ростками ненависти, поднимавшимися на прахе Старого летнего дворца. Чарльз Гордон, позже заслуживший прозвище Китайский Гордон, в то время служил капитаном карательной экспедиции и принимал деятельное участие в разрушении пекинского шедевра зодчества. В своей весточке домой он писал: «Народ здесь воспитанный, но мне кажется, что вельможи должны ненавидеть нас после того, что мы сотворили с Летним дворцом. Вряд ли вам удастся представить всю красоту и роскошь дворцов, которые мы так безжалостно спалили. Те, кто жег их, не могли не испытывать боли в сердце…» Год спустя Виктор Гюго написал так: «Это чудо света исчезло. Мы, европейцы, считаем себя цивилизованным народом, а китайцы представляются нам варварами. Так вот что наша цивилизация делает с варваром».

Когда Цыси с мужем и сыном в сентябре 1860 года покидала Старый летний дворец, тот находился в зените славы. Осень в Пекине считается самым благоприятным временем года, когда солнце уже не печет, лютые морозы еще не наступили, а песчаные бури из северо-восточной пустыни не обрушиваются на город, как это бывает весной. За считаные дни до высадки европейских союзников на китайское побережье ее муж отпраздновал свой тридцатый день рождения[10], и по традиции горячо любящему оперу монарху, пусть даже переживающему многочисленные беды, позволялось потешить свою страсть на протяжении четырех дней. Огромная сцена, сооруженная в три яруса, стояла на открытом воздухе около просторного озера, а Цыси наблюдала представление вместе с ним из беседки во внутреннем дворе. В финале толпы актеров – мужчины тогда играли роли и мужчин и женщин, а также богов – пели и танцевали на всех трех уровнях, поздравляя императора в день его рождения. Под ясным осенним небом ветер разносил музыку во все решетчатые окна пропитанной ароматами дворцовой территории. Великолепие Старого летнего дворца запало в сознание Цыси, и теперь оно будет часто преследовать ее. Восстановление его станет для нее одержимостью.

Преодолев 200 километров в северо-восточном направлении, императорский двор вышел за Великую Китайскую стену и прибыл в императорский охотничий домик, находившийся на краю монгольских степей, в холмистой области Чэндэ. Этот «домик» на самом деле даже превосходил размерами Старый летний дворец, хотя по убранству значительно уступал ему. Он считался основным лагерем для охотничьих забав предыдущих императоров. Император Кан-си, построивший данный домик в 1703 году, числился мастером охоты и однажды за одну только неделю убил восемь тигров. Вечерами императоры со своими сопровождающими зажигали костры, чтобы зажарить свою добычу; в свете пламени костров они пили вино, пели песни и плясали в чисто мужской компании. На берегу протяженного коварного озера они устраивали состязания борцов и соревнования в гребле. Одно из зданий представляло собой копию дворца Потала в Лхасе, и в воинственно выглядевшей монгольской юрте лорд Макартни в 1793 году получил у императора Цяньлуна бесполезную аудиенцию. Цыси никогда не бывала здесь раньше. Ее мужу на протяжении всего своего правления приходилось справляться с нарастающими беспорядками, так что сюда они попали только лишь в качестве беглецов.

На протяжении невиданного нынешнего династического надлома Цыси еще не играла никакой политической роли. Она оставалась запертой в гареме, где ей было опасно даже намекать на свои воззрения. Ее роль состояла в том, чтобы приглядывать за сыном, которому в то время шел пятый год от роду. Полвека спустя, в 1910 году, после ее кончины англичанин сэр Эдмунд Бекхаус издал популярную биографию Цыси, озаглавленную «Китай при вдовствующей императрице» (China under the Empress Dowager), в которой он сфабриковал дневник. К тому же он представил Цыси в образе весьма воинственной личности, призывавшей своего мужа отказаться от денег и мира с иностранцами, а также убить парламентеров. И это считается досужим вымыслом автора[11]. Как покажут события, Цыси на самом деле выступала против внешней политики своего мужа и его ближайшего окружения, но совсем по другим причинам. Молча взирая с близкого расстояния, она на самом деле считала их упорное сопротивление политике открытых дверей поведением глупым и ошибочным. Их злобные попытки отгородиться от Запада, на ее взгляд, вместо сохранения государства произвели обратный эффект – подвели империю к катастрофе, а не только спровоцировали разрушение ее любимого Старого летнего дворца. Сама она собиралась следовать новым путем.

Глава 3 Кончина императора Сяньфэна (1860–1861)

Как раз перед бегством в охотничий домик император Сяньфэн приказал своему младшему брату по отцу великому князю Гуну остаться в столице и наладить деловые отношения с захватчиками. Двадцатисемилетний великий князь Гун – шестой сын своего отца, отвергнутый кандидат на престолонаследие как раз ввиду отсутствия у него лютой ненависти к европейцам и его склонности к миролюбию. Теперь же эти качества как нельзя кстати пригодились, и он быстро нашел с западными союзниками общий язык, согласившись на их требования, в том числе на выплату контрибуции в размере 8 миллионов лянов серебром каждой из европейских стран-агрессоров. Пекинский договор с британцами подписали 24 октября 1860 года, а с французами – на следующий день. Европейские союзники решили, что им удалось восстановить мир. Власти западных держав принялись открывать свои представительства в Пекине, где имели дело с великим князем Гуном.

Этот великий князь, рябой, как и подавляющее большинство мужчин его времени из-за перенесенной в детстве оспы, все-таки считался весьма симпатичным. Выдающийся фотограф Джон Томсон, позже делавший его снимки, сказал, что великий князь Гун «имел голову, форму которой френологи назвали бы превосходной. Он обладал проницательным взглядом, а лицо его в состоянии покоя носило выражение отстраненной решительности». Садясь, он принимал позу, положенную маньчжурскому аристократу: колени слегка раздвинуты и ступни располагаются слегка в стороны. Он носил халат с драконами, расшитый золотыми нитями, шапку, увенчанную пером на нефритовой застежке с разноцветной пуговицей, где было обозначено его звание. Именно так должен выглядеть настоящий великий князь. Как только он брал в руки свою трубку с длинным мундштуком, тут же у ее искусно изготовленной и украшенной драгоценными камнями чашки появлялось пламя, извлеченное слугой, павшим на колено. Эта трубка великого князя хранилась в отделанном черным атласом сапоге, в его внутреннем отделении, которое в наши дни называется «карманом» джентльмена. В таких карманах держали самые разные предметы – от табака до государственных документов, от сладостей до кусочков ткани, с помощью которых аристократы вытирали рот и свои палочки для еды из слоновой кости после трапезы. (Собственные палочки для еды они обычно носили с собой.) Чехол от палочек для еды и многочисленные украшенные драгоценными камнями предметы, в том числе веер, висели на кушаке великого князя. Во время проезда по столице его паланкин снабжался балдахином, а вокруг выстраивался пестрый кавалерийский кортеж. Все участники движения тут же уступали ему дорогу. При приближении к месту назначения всадники устремлялись вперед и предупреждали народ о скором прибытии князя, чтобы люди могли выстроиться в шеренги для его приветствия.

Император, брат великого князя Гуна, не разрешил великому князю опускаться до личного приема европейцев, пусть даже они до поры до времени считаются победителями. Однако великий князь сам понимал, что к чему, и относил такое распоряжение своего брата к невыполнимым в реальной жизни. Он самолично подписал договоры с британцами и французами, даже заранее приехал к месту встречи и дожидался лорда Эльджина. Когда Эльджин прибыл в сопровождении 400 пехотинцев, сотни кавалеристов и двух оркестров, исполнявших марши во главе процессии, великий князь Гун подошел его поприветствовать, прижав сложенные руки к груди. То есть он как будто шел навстречу с равным по положению в обществе человеком. Лорд Эльджин, если верить утверждению генерала Гранта, «ответил ему надменным, презрительным взглядом и лишь слегка поклонился, после чего у несчастного Кунга (Гуна) кровь должна была застыть в венах. Его с полным основанием можно назвать благовоспитанным человеком…». Высокомерие Эль-джина очень скоро пошло на убыль. «Эти два государственных представителя. проявили готовность обращаться друг с другом на равных, а не свысока». Европейцев подкупало миролюбие великого князя Гуна, и они прониклись к нему симпатией. Когда они расстались, Эльджин прислал ему прощальное письмо, в котором высказал свое пожелание, состоявшее в том, чтобы в будущем внешнюю политику Китая поручили заботе великого князя Гуна.