Валентин Азерников - Долгорукова

• Название: Долгорукова
• Автор: Валентин Азерников
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-020347-0, 5-271-07271-1

Романы известных современных писателей посвящены жизни и трагической судьбе двоих людей, оставивших след в истории и памяти человечества: императора Александра II и светлейшей княгини Юрьевской (Екатерины Долгоруковой).

«Императрица тихо скончалась. Господи, прими её душу и отпусти мои вольные или невольные грехи... Сегодня кончилась моя двойная жизнь. Буду ли я счастливее в будущем? Я очень опечален. А Она не скрывает своей радости. Она говорит уже о легализации её положения; это недоверие меня убивает! Я сделаю для неё всё, что будет в моей власти...»

(Дневник императора Александра II,

22 мая 1880 года).

---

   — Глядите же! — Желябов напружился, расставил ноги и без особых усилий оторвал задние колеса вместе с пролёткой от земли. С покрасневшим лицом он обернулся к остальным и торжествующе произнёс: — Ну что, съели!

   — Ну и силища! — воскликнул Михаил Фроленко. — Глядя на тебя, Андрей, никак не скажешь, что ты богатырь.

   — А я знала, — Перовская с обожанием глядела на Желябова.

   — Нетто кто другой выдюжит? — сказал-спросил извозчик, как бы желая продлить зрелище.

   — Я возьмусь, — вызвался Баранников.

   — Саша, не бравируй, — остерегла его супруга. Но Баранников не внял и, ухвативши за ось, слегка приподнял пролётку.

   — Братцы, да у нас тут есть свои богатыри, — радостно объявила Вера Фигнер. — Это сулит нам успехи.

Пролётки покатили дальше и вскоре малоезженная лесная дорога привела их на небольшую полянку.

   — Вот тут и устроим привал, — скомандовала Фигнер.

   — Слово женщины — закон, — подтвердил Михайлов.

Извозчиков отпустили, наказав им приехать через четыре, аж лучше через пять часов, разложили снедь на подстилки и приступили к трапезе.

   — Ну-с, господа, приступим к делу, — возгласил Жорж Плеханов, когда было уже порядочно выпито и съедено. — От имени своих единомышленников хочу сказать: мы решительно против террора в городах, в особенности же против цареубийства. Вы должны признать, что авторитет Александра среди крестьянской массы велик и долго не убудет. Казнь царя оттолкнёт от нас народную массу, вырвет из наших рядов лучших, самых мужественных борцов. И только. На трон вступит другой Александр — с тремя палочками вместо двух, Александр III. Вы этого хотите?

   — Нет, мы хотим перемены строя, — Морозов упрямо стоял на своём. — Казнь царя заставит его приспешников пойти на уступки.

   — Напротив, ожесточит их ещё более, — возразил Попов. — Начнутся зверские репрессии. Неужто, друзья, вам не ясно. В конце концов из наших рядов будут вырваны лучшие.

   — Именно так, именно так, — подтвердил Плеханов. — Террором ничего нельзя добиться. Вспомните: уступила где-нибудь власть после очередного убийства её приспешников? Были ли замечены какие-либо послабления? То-то же! Вы провозглашаете: кровь за кровь. А они отвечают: озеро вашей крови за одну нашу кровь. Нет, это не наш путь. Я говорил это не раз и буду стоять на своём. У меня немало сторонников. Революцию надобно готовить. Упорно, кропотливо, долговременно. Готовить к ней народ, готовить общество. Это дело на долгие годы. Идеи революции должны пронизать народную толщу. Прежде конституция, потом эволюция, а уж затем революция.

Слушали его внимательно. Соглашались. Но в таких, как Морозов, как Желябов, как Перовская, бродило нетерпение — как болезнь. Они и были больны. Это был маниакальный психоз. Почти каждый, кто собрался под сенью леса, чувствовал себя лишним на празднике жизни, желал выказать себя как-нибудь так, чтобы о нём заговорили, чтоб он оказался на виду. Либо чтобы его страшились. Иные из собравшихся ещё недавно были участниками хождения в народ, но, походивши несколько месяцев, поняли, что это пустая затея, что они напрасно теряют время, а народу не до них, у него свои заботы и свои горести. Короче говоря, народ их отверг.

Но уж коли затеяли эту игру в народ, коли озаботились его чаяниями, надо было как-то продолжать. Но как? Вот и начали стрелять и резать, дабы их забоялись, дабы о них заговорили, дабы подумали, что за ними великое множество сторонников и они — сила. Почти все они были нервны и отчаянны, почти все с неуравновешенной психикой, фанатики и маньяки. Да, даже маньяки, которые нуждались либо в лечении, либо в заключении.

Так понимала их власть. Так думали и наиболее здравомыслящие из них. К революции, понимали они, следовало идти терпеливо и малыми шагами, след в след, оберегая друг друга, завоёвывая сторонников, дабы их ряды росли и мало-помалу становились армией, реальной, а не дутой силой. Надобно отсеивать маньяков и фанатиков, компрометирующих идею, подставляющих под карающий меч самодержавия лучших, талантливейших, истинно отважных и преданных делу. Сколько таких уже погибло понапрасну из-за маниакальной жажды крови своих соучастников.

Наиболее здравомыслящим из тех девятнадцати, собравшихся на Воронежский съезд, был Жорж Плеханов. Его слушали, но не слышали, как обычно бывает в такой среде. Хотя половина всё-таки занимала его сторону в то и дело вспыхивавшем споре. Спор то разгорался, то гас. Никто не хотел уступать, никто не хотел отступать. Плеханов возглавлял деревенщиков, Морозов — политиков. Политики упрямо стояли за убийства, за террор, деревенщики его отрицали — не хотели напрасных жертв ни с той, ни с другой стороны.

Выходило, что партия «Земля и воля», к которой причисляли себя все девятнадцать, должна распасться. Обе стороны были непримиримы и стояли на своём. Согласия не было.

   — Что ж, мы соединимся в боевой отряд, — возгласил Морозов.

   — У нас будет свой отряд, — не отставал Плеханов.

Стали вырабатывать постановление — какой же съезд без постановления, будь то тайны или явный. Наконец был выработан и согласован текст, устраивавший обе стороны. Он гласил:

«Так как русская народно-революционная партия с самого возникновения и во всё время своего развития встречала ожесточённого врага в русском правительстве, так как в последнее время репрессалии правительства дошли до своего апогея, съезд находит необходимым дать особое развитие дезорганизационной группе в смысле борьбы с правительством, продолжая в то же время и работу в народе в смысле поселений и народной дезорганизации».

Стали делить скудные средства: на террористов — одна треть, на деревенщиков — две трети. Террористы помалкивали, понимая, что на самом деле они заграбастают себе львиную долю, а деревенщиков деревня худо-бедно, но прокормит.

   — А всё-таки, что с царём? — встрепенулся Морозов.

   — Вы непременно хотите принести его в жертву? — поинтересовался Осип Аптекман.

   — Да, он должен пасть — я говорил и продолжаю настаивать на этом, — упрямо твердил Морозов.

Снова разгорелся горячечный спор — до крика.

   — Тише, тише, — усовещивала их Вера Фигнер. — В лесу могут оказаться не только птицы небесные, но и уши земные.

Плеханов наконец сдался.

   — Мы против, но пусть будет по-вашему. — И вдруг взъярился: — Нет-нет-нет! Это гибель для организации. Кто хочет погибели сознательно, пусть выскажется.

Морозовские сторонники встрепенулись — особенно Квятковский, Желябов и Ошанинов и непременно Баранников... Неожиданно к ним примкнула Перовская, находившаяся дотоле в стане деревенщиков. Разумеется не обошлось без магнетизма Желябова.

Попов сказал:

   — Ладно, мы поможем вам деньгами, а по нужде и людьми. Так и быть.

   — Нет, вы послушайте, что пишет Морозов — это твоё сочинение, Николай, — продолжал негодовать Плеханов, — в «Листке Земли и воли»: «Политическое убийство — это осуществление революции в настоящем». Можно ли с этим согласиться, не кощунственно ли это?

   — Твоё дело: не хочешь — не соглашайся, — Морозов улыбался, и эта его улыбка взъярила Плеханова:

   — Я не намерен поддерживать самоубийственные взгляды и самоубийственные действия. Я призываю трезвомыслящих покинуть этот съезд и первым сделаю это.

Он пружинисто вскочил и широкими шагами направился по тропе, ведущей в сторону парка.

   — Жорж, погоди, не уходи, мы найдём компромисс, — Вера Фигнер быстро встала и пошла за ним. — Остановись же!

Но Плеханов продолжал удаляться.

   — Жорж, но это не раскол, — взывала она на ходу.

   — Оставь его, Вера, — позвал Михайлов. — Оставь, он скоро остынет.

   — Нет, он не остынет. Даже в жару полемики он остаётся трезв, — сказал Аптекман. — Плеханов — это талант, помяните моё слово. Он станет крупным теоретиком демократического движения.

   — Да, он ещё молод, — поддержал его Попов. — Но у него светлая голова и верный взгляд на наше дело. Я прошу наиболее горячих остыть, пока не поздно. Мы знаем, к чему привёл террор: власть не запугана, она ожесточилась.

Да, власть была ожесточена. Виселицы воздвигались одна за другой, они стали привычными вкраплениями городского пейзажа. Ловили и правых и виновных. Петропавловская крепость обратилась в общежитие подозреваемых в злоумышлении, только лишь в злоумышлении. В Якутскую область ссылали за обнаруженную при обыске книгу, в которой излагались либеральные взгляды. Жандармерия и полиция усердствовали, особенно в университетских городах. Но это не могло образумить ни преследователей, ни преследуемых. Только за год с небольшим после объявления чрезвычайного положения было повешено шестнадцать человек и выслано пятьсот семьдесят пять. Россия дотоле не знала преследований инакомыслия такого масштаба.