Владислав Бахревский - Столп. Артамон Матвеев

• Название: Столп. Артамон Матвеев
• Автор: Владислав Бахревский
• Издательство: АСТ, Астрель, Транзиткнига
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-031676-3, 5-271-11994-7, 5-9578-2399-6

О жизни и судьбе крупнейшего государственного и военного деятеля XVII века, дипломата. Артамона Сергеевича Матвеева (1623—1682) рассказывает роман известного писателя-историка В. Бахревского.

---

Пока молился в пустыни, бояре не дремали.

В ответ на разделение служилых людей по тридцати четырём степеням Дума прислала самодержцу на рассмотрение указ о разделении России на семь территорий под властью родовитейших бояр. Затея опасная, но Фёдор Алексеевич не дрогнул.

   — Царство, как осётра, хотят слопать! — весело сказал князю Голицыну. — Я на них патриарха напущу.

У Василия Васильевича в умных глазах зайчиками скакали лукавинки.

   — Великий государь, сия затейка моя!

   — Как твоя?! Они же и впрямь готовы разодрать царство в клочья!

   — Фёдор Алексеевич! Примеряя на себя наместнические шубы, они же возненавидят друг друга — смертно! Вся Москва нынче считает своё родство, кто кого выше, кому на каком наместничестве быть. А уж как распалятся вовсю, ты и предложишь им покончить с разрядной цифирью, с местничеством. Разом и навсегда!

Фёдор Алексеевич призадумался, усмехнулся:

   — Ох, затея! Однако ж в смешном мера должна быть зело-зело! Когда много лекарства, оно — яд.

Князь Голицын за порог, а на пороге Иван Максимович Языков.

В радостном настроении приник Фёдор Алексеевич к потайному оконцу. Марфу Матвеевну только что ввели в Царицыну палату. Поставили возле окна, просивши не морщиться, не крутиться, стоять спокойно.

Марфа Матвеевна тотчас личико сморщила, спиной поворотилась к стене, откуда можно на неё смотреть, а как дворцовые бабы ушли, поозиралась испуганно: куда себя девать? Глянула на потолок, а он травами расписан, да ещё как мудрено. Глаза у Марфы Матвеевны были чёрные, с алмазными весёлыми брызгами. С потолка перевела взоры на стены, осматривала палату с любопытством: вон как царицы-то живут! Губы розовые, в уголках смешинка. Черты лица тонкие, а личико вроде бы и круглое. Бровки у переносицы как шмели.

Фёдор Алексеевич собирался дать по рублю служанкам, приготовлявшим смотрины, взял да и бросил на пол серебряный ефимок. Монета зазвенела. И Марфа Матвеевна услышала звон. Глянула на дверь, за которой стоял царь, бровки принахмурила, поникла головкой, да тотчас резанула гордо глазами по стенам — где, мол, ты прячешься? — личико-то и порозовело.

Фёдор Алексеевич дёрнул на себя дверь, вошёл в палату.

Марфа Матвеевна смотрела на царя не робко, но уж так беззащитно. «Зачем всё это? — спрашивали её глаза. — Я никому не мешала. Чего ради?»

Он подошёл к девице, подал ей платок, обшитый жемчугом.

Она помедлила, взяла, не понимая, куда его употребить. Ей не объяснили: платок — знак избрания.

Царь поклонился и вышел.

А в палату на коленях вполз потный от радости Иван Максимович. Упал Марфе Матвеевне в ноги:

— Царица! Господи! Царица!

Избранницу тотчас повели в Теремные покои, к докторам.

Здоровья царская невеста оказалась доброго, царским тёткам пришлась по сердцу. Царевны-сёстры выбор брата признали удачным.

И тут выяснилось: Марфа Апраксина — крестница опального Артамона Сергеевича Матвеева!

Царь долго не размышлял. Отправил в Мезень капитана стрелецкого стремянного полка Ивана Сергеевича Лишукова со своим государевым указом о помиловании отца и сына Матвеевых. Царь возвращал Артамону Сергеевичу и Андрею Артамоновичу дворянскую честь и жаловал животами. Местом проживания, однако ж, назначил город Лух в Костромской губернии — явись Матвеев в Москву, большой бы переполох поднялся.

На этом счастливая служба стремянного капитана Лишукова не заканчивалась. Из Мезени он должен был ехать в Пустозерск, учинить сыск о злохульных и злопакостных писаниях Аввакума со товарищи.

Фёдор Алексеевич, как и батюшка его, всякое дело вершил с осторожностью.

Оглашения о выборе невесты не последовало: впереди Рождественский пост, в пост свадьбы не играют. И однако ж царь сделал пожалования. Ивану Максимовичу Языкову было сказано боярство, Алексей Тимофеевич Лихачёв получил окольничего, а его брат Михаил стал царским казначеем.

Только в декабре, за две недели до Рождества, святейший Иоаким дал ответ царю о решении Думы разделить царство на местничества. Благословил единство. О боярах же в патриаршем послании было сказано: «Чтобы от московских царей не отступили и единовластия, многие лета в Российском государстве содержанного, не разорили и себе во особенность не разделили... Ибо князья когда-то принесли войны, беды, разорения...»

Дума с патриархом согласилась, не затевая споров, а на соборе ратных людей, заседавших под председательством князя Василия Васильевича Голицына, слово святейшего Иоакима было встречено благодарно и радостно.

Выборные люди, созванные великим государем думать о переменах в русском войске, склонялись перенять порядки иноземных полков. Стольников, стряпчих, дворян, жильцов, детей боярских расписать не в сотни, а в роты. Вместо сотенных голов назначить ротмистров и поручиков. В стрелецких полках быть полковникам и капитанам. Головами и сотниками впредь не называться. И самое главное: всем назначенным быть без мест, без подбора. Кому в каком чине служить, укажет государь.

Сразу после Рождества собор воинских людей подал во дворец челобитную.

«Для совершенной в ратных, в посольских и всяких делах прибыли и лучшего устроения, — писали военные соборяне, — указал бы ты, великий государь, всем боярам, окольничим, думным и ближним людям и всем чинам быть в Москве, в приказах и полках у ратных, посольских и всяких дел и в городах между собою без мест, где кому великий государь укажет, и случаи и места оставить и искоренить, чтобы впредь от тех случаев в ратных и всяких делах помешки не было».

Челобитчики далее объясняли, почему государевой пользы ради должно отказаться от мест. Ведь если генералы и полковники не напишут в ротмистры и поручики малолетних отпрысков Трубецких, Одоевских, Куракиных, Репниных, Шеиных, Троекуровых, Лобаных-Ростовских, Ромодановских, то сии родовитейшие люди будут преследовать несговорчивых воинских начальников.

Великий государь Фёдор Алексеевич челобитью внял и назначил на 12 января 1682 года Чрезвычайное Сидение. Вместе с царём, патриархом, боярами, окольничими, думными людьми в Грановитую палату для рассмотрения важнейшего государственного дела приглашались военные люди.

У Фёдора Алексеевича на щеках горел румянец — болезнь и великое волнение. Шепнул князю Голицыну, направляясь в палату:

   — Если совершим нынешнее дело, оно одно и останется навеки от царствия моего!

Спели «Царю Небесный». Святейший Иоаким благословил Чрезвычайное Сидение, и перед Думой вышел князь Василий Васильевич Голицын. Зачитал челобитную военных людей.

Ответ держать взялся сам царь.

   — Злокозненный плевосеятель и супостат общий — дьявол, — голос прозвучал высоковато, но звонкость ободрила государя, слово к слову прикладывал весомо, — видя от такого славного ратоборства христианским народам тишину и мирное устроение, а неприятелям христианским озлобление и искоренение, всеял в незлобивые сердца славных ратоборцев «местные» случаи, от которых в прежние времена в ратных, посольских и всяких делах происходила великая пагуба, а ратным людям от неприятелей великое умаление.

Памятуя о позоре под Конотопом, происшедшем из-за местничества, о чудовской беде. Привёл примеры местничества из времён царя Михаила Фёдоровича.

И умолк. Долгим взглядом обвёл бояр и всех сидящих перед ним. Спросил с хрипотцою в голосе:

   — По-нынешнему ли выборных людей челобитью всем разрядам и чинам быть без места? Или по-прежнему быть с местами?

Поднялся патриарх Иоаким:

   — Великая правда в золотых словах твоих, самодержче! Из-за местничества, аки от источника горчайшего, вся злая и Богу зело мерзкая и всем нашим царственным делам ко вредительству происходило!

Припомнил святейший много обидного для царства, когда ради мест воеводы покидали поле битвы, близкие победы обращали супротивничаньем друг с другом в кровавые поражения. Заключил свою речь святейший сильно и властно:

   — Аз же и со всем освящённым Собором не имеем никоея же достойныя похвалы принести великому царскому намерению за премудрое ваше царское благоволение.

Вслед за патриархом говорил князь Юрий Алексеевич Долгорукий. Убелённый сединами, был он видом суров и величав. Сказал кратко:

   — Довольно доброе недобрым пакостить ради бумажного старшинства. Разрядные случаи нужно оставить и совершенно искоренить, дабы впредь те случаи никогда не вспомянулись.

Князь Никита Иванович Одоевский тоже одобрил государево великое дело. Предложил упорствующих в местничестве лишать чести и забирать вотчины на государя бесповоротно.

Другие бояре и думные люди сокрушённо говорили о вражде, какую порождало местничество между родными по крови людьми, на долгие годы, а то ведь и на века!