Владислав Бахревский - Столп. Артамон Матвеев

• Название: Столп. Артамон Матвеев
• Автор: Владислав Бахревский
• Издательство: АСТ, Астрель, Транзиткнига
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-031676-3, 5-271-11994-7, 5-9578-2399-6

О жизни и судьбе крупнейшего государственного и военного деятеля XVII века, дипломата. Артамона Сергеевича Матвеева (1623—1682) рассказывает роман известного писателя-историка В. Бахревского.

---

Егор увлёкся писанием мутной тьмы и не увидел, что не один в храме. Двое странников с любопытством и удивлением разглядывали роспись.

   — Дело не сделано, — сказал он странникам нелюбезно. — Нехорошо смотреть.

   — Прости нас, грешных, — поклонился высокий молодец в крестьянском азяме, но с чубом из-под шапки. — Про тебя слава идёт, лики пишешь знатно.

   — Какие же это лики? Сё — геенна, грешники.

   — Ну а мог бы ты, наприклад, царскую парсуну написать?

   — Царя пишут первейшие изографы, — строго сказал Егор.

   — Ну а коли бы тебе такой наказ изволили пожаловать, написал бы?

   — Бога пишу, чего же царя не написать?

   — А простого человека смог бы?

   — Нехитрое это дело, коли научен и Богом призван. — Егору расспросы нравились, сказал, однако, со смирением: — Шли бы вы, православные, своей дорогой.

Странники послушались, поклонились Егору в пояс, ушли.

А после обеда, когда добрый человек, потрудясь с утра, ложится на часок заспать самую жаркую пору, в Рыженькую нагрянули казаки, человек тридцать. Все на лошадях.

Ударили в колокол, созывая народ на площадь.

Малах не отпускал Егора ни на шаг от себя — было дело, пострадал от казаков, но теперь не за себя боялся, за сына. Сердце — вещун: в чубатом казаке на паперти Егор узнал странника, ведшего утром разговоры о парсунах.

   — Есть ли среди вас охочие люди идти на службу в войско атамана Степана Тимофеевича? — спросил казак.

Народ молчал.

   — Атаман Степан Тимофеевич за правду воюет. Бояр-дворян сечёт под корень. Вас, мужиков, из подневольной крепости вызволяет. Где Степан Тимофеевич прошёл, там вам, мужикам, — воля. Степан Тимофеевич показачил Царицын, град Астрахань, Саратов, теперь вверх идёт к Самаре, к Симбирску. И в самой Москве батюшку-атамана ждут не дождутся.

Народ покряхтывал, но берёгся слово сказать.

   — Али вас мало секут? — спрашивал казак. — Вы хлебушек-то со своего поля куда возите? Половину небось господину, да за долги, да попу... Быть может, скажете, брешу?

Ответили невнятным гулом, но казак повеселел:

   — Есть, спрашиваю, которые своей охотой служить казацкой правде пойдут?

И опять тишина.

   — Вы, может, думаете, что мы нехристи али разбойники?.. У Степана Тимофеевича на кораблях плывут святейший патриарх Никон да их пресветлое высочество царевич Алексей Алексеевич.

   — Не кощунствуй! Царевич Алексей у Господа, в Царстве Небесном! — вскричал игумен Лука; монахов казаки тоже на площадь вывели, не дали им затвориться.

   — Про смерть царевича — боярская ложь! — грянул казак, яростно сверкая глазами. — Царевич бежал от неправды к правде. А чтоб пустых, нестаточных разговоров не плодилось, мы для невер пришлём парсуну Алексея Алексеевича... Вон изограф стоит. Он поедет с нами и напишет парсуну.

Несколько казаков подошли к своему начальнику и, показывая на Егора, стали что-то говорить, должно быть недоброе.

«Да ведь это лесная братва!» — узнал Егор, холодея.

   — Изографы — люди Божьего дара, — сказал казачий начальник, решительно отстранив от себя разбойников. — Повезём к самому Степану Тимофеевичу, у него суд короткий, но правый. А теперь в последний раз спрашиваю: есть ли охотники служить казачью службу?

   — А сколько надобно? — спросили из толпы.

   — С такого большого села — семерых.

   — Я пойду, — покинув чёрную братию, ринулся через толпу к паперти монах Мелитон — в питии был неудержим, а посему в монастыре исполнял самые смиренные труды: чистил нужник, дрова колол, могилы копал.

Пошёл в казаки пастух. Человек пришлый, но бабы на него нарадоваться не могли: у всякой коровы в его стаде была в молоке прибавка.

Остальных сам народ приговорил к Стеньке идти: двух бобылей да двух крестьянских сынов из самых бедных семей, досыта евших разве что по большим праздникам.

Седьмым ехал Егор.

На прощания, на молебны у казаков времени не было. Собрал Егор краски, кисти. Еле упросил, чтоб позволили батюшке перед дорогой поклониться. Сказать ничего не пришлось: казаки стоят, ждут.

Обнял Егор старика, Малах же, целуя сына, шепнул:

— Терпи и перетерпишь.

14

В России небитый один царь, всесильные бояре да князья отведали розг в детстве, а прочие как Бог даст. Мужик бабу — кулаком, баба мужика — ухватом, малые ребята биты лучиною да лозой, мужиков помещики секут, помещиков — бояре, бояр — великий государь. Учёная страна.

Давно ли Егор проехал большими дорогами да и просёлками из Москвы до Рыженькой. По сонному царству лошадёнки трусили. И на тебе — иной народ, иная жизнь. Вихрь и буря.

Проезжали сёлами, где крестьяне выводили казакам на расправу своих господ, в других — по казакам стреляли из ружей, из пушек. Помещичьи дома по всему краю были разграблены, а то и сожжены, помещичьи семьи — зарезаны.

Атаман Евтюх торопился доставить изографа к Степану Тимофеевичу, и большинство селений казаки объезжали стороной. Под Симбирском дорога была забита возами с соломой. Приходилось скакать обочиной, пыль глотать. Атаман рассвирепел:

   — Кому столько соломы понадобилось?!

Ответили строго:

   — Степану Тимофеевичу.

   — Но зачем?

   — Воеводу Милославского выкуривать.

Егора доставили на берег Волги, где густо стояли казачьи струги. Поклажу оставили в шалаше, повели к рыбачьему костру. В огромном котле кипели аршинные осётры.

Хлебали ушицу артельно. Рыбьи куски были по фунту, разохотившихся съесть по второму ли, по третьему — не оговаривали.

Егора от обильного ужина кинуло в дрёму, намотался в седле, да и звёзды уже загорались. Вдруг на горе, где стоял город, пошли громы, полыхания.

   — Степан Тимофеевич на приступ казачков повёл, — говорили у костра. — И нам бы туда, но уж больно приказ строгий струги стеречь.

Было видно, как вздымаются столбы огня. Пламя двигалось.

   — Город зажгли? — спросил Егор.

   — Нет, — сказали ему. — Туры под стены подкатывают. В турах солома, смолье. Горят шибко, а выкурить Ваньку не удаётся.

   — Какого Ваньку? — не понял Егор.

   — Да всё того же — Ивана Богданыча. Воеводу, — сказал Евтюх и взъерошил Егору волосы пятерней. — Совсем спишь. Ступай в шалаш. Утро вечера мудренее.

Шалаш был застлан сеном, но пахло рекой. Егор хотел додумать некую важную мысль. Мысль ускользала, он ловил её, ловил и заснул. И тут его растолкали. Показалось — спал одно мгновение, но было светло, заря на полнеба и на всю реку.

Евтюх подвёл Егора к всадникам:

   — Степан Тимофеевич, вот изограф. Изрядный.

Казак в сером невидном кафтане, облокотись рукой на высокую луку седла, спросил:

   — Ты царя видел?

   — Видел, — сказал Егор, — я в Оружейной палате служу.

   — Царские одежды написать можешь?

   — Могу.

   — Напиши царевича в царских одеждах. Десять парсун напиши! — И поворотился к Евтюху: — Ищи царевича Нечая возле Нижнего. Неделю тому назад ушёл... Торопись.

Повернул коня, и казаки уехали.

   — Воистину атаман! — Глаза у Евтюха сияли. — Видом любого боярина знатнее... Собирайся, Егор, торопиться указано.

Егор, проснувшись наконец, вдруг понял — не запечатлел нутряным взором лицо грозного атамана. Сам был в дрёме, и атаману неудача и бессонная ночь сгладили черты: в седьмой раз приступал и не взял города. Зря туры пожёг.

Глава вторая

1

В России исторические истины сверяют по кремлёвским часам, а часы эти то стоят без завода, то их начинают переводить. На часок вперёд, на другой, и крутят, крутят, покуда пружины не полопаются. Иной же возьмётся назад стрелки отводить. Жмёт, а никак. Тогда срыву, да во всю дурь — кувалдой. И рассыпаются часы по винтику, по колёсику. То же и с курантами. Чего хозяин, живущий за каменной стеной, желает слышать, то и пожалуйста — вызванивают. Вот и наши историки, как куранты, вызвонят чего изволите. Сегодня — это, завтра — с пыхом, с жаром — всё наоборот. Две с половиной сотни лет Стенька Разин слыл разбойником, душегубом. Но вот с кремлёвскими часами поигрались — и появился памятник народному герою Степану Разину. Семьдесят лет был в героях и опять разбойник. Уж такое время на Спасской башне. Но какие песни спели бы эти же самые блюстители исторической правды былинному богатырю, старому казаку, атаману Степану Тимофеевичу, приди к власти станичники с тихого Дона. Соловьями бы разливались — слава, слава!

Тут и задумаешься: так ли уж велика разница между разбойником и героем, если одного и того же человека то хулой мажут, как дёгтем, то хвалой, как мёдом?

От перевёртышей не было спасу и не будет, но нас-то, Господи, упаси от кощунства.