Владислав Бахревский - Столп. Артамон Матвеев

• Название: Столп. Артамон Матвеев
• Автор: Владислав Бахревский
• Издательство: АСТ, Астрель, Транзиткнига
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-031676-3, 5-271-11994-7, 5-9578-2399-6

О жизни и судьбе крупнейшего государственного и военного деятеля XVII века, дипломата. Артамона Сергеевича Матвеева (1623—1682) рассказывает роман известного писателя-историка В. Бахревского.

---

   — Ставить в Преображенском? — уточнил Артамон Сергеевич.

   — Коли успеете с переделками, с печью.

   — Государь! — засмеялся Артамон Сергеевич. — Да ведь всё сделано! Театр расширили на три сажени. Печь уже топили, тяга добрая, тепло держит. Осталось изразцами выложить.

   — Ну, это я сам! Думаешь, царю не до печки? А мне до всего дело. Изразцы у меня подобраны, отложены. Изумрудные травы, грифоны, птицы сирин. Изразцы в Измайлове. Ты пошли за ними.

   — Сегодня и пошлю.

   — Вот и слава Богу! У тебя, как у меня, дело делается без мешканья. Ты, главное, Артамон, отбери сметливых мещанских ребят. Учителей найди для них добрых.

   — Великий государь, я уж исполнил твоё приказание! — признался Матвеев.

   — Как так?

   — Артаксерксову комедию готовим заново, чтоб вся на русском языке была. Набрал охочих людей в Посольском приказе, а учит их Лаврентий Блюментрост.

   — Доктор?!

   — Лаврентий в студентах мистерии разыгрывал.

   — А народу сколько?

   — Шестьдесят три ученика.

Царь призадумался.

   — Артаксерксову комедию отчего не поглядеть. Но ты прикажи набрать для других комедий ещё человек семьдесят. Пусть все будут русские, говорят пусть внятно, громко! У Гивнера на каждое русское слово — дюжина немецких. Да пусть ученики на комедии не путаются. Сам их спрашивай.

Артамона Сергеевича осенило — вот служба для сына Андрея. Сначала надо будет поглядеть, как у него пойдёт дело, а справится — царю о том объявить.

Приехав в приказ, послал подьячего в Мещанскую слободу за Ивашкой Волошениновым. Ивашка жил в немецких странах, учился там, привёз диплом бакалавра. Вот пусть и явит свою учёность.

9

На Василия-исповедника, в последний день февраля, от мороза на Москве-реке лёд лопался, да так, будто пушки палили. А проснулись — ветер влажный, на сердце ласково, окна плачут от радости: весна!

Говорят: нет такого подрядчика, чтоб к сроку весну выставлял. А Евдокия постаралась.

Ещё на Сретение весна подала о себе весть: соломинки утонули в снегу. Верный знак — через месяц снег сойдёт.

В конце марта уже стояла жара.

Крестьяне радовались, спешили отсеяться, а вот Малах каждый день хаживал на своё поле, брал в ладонь сухую землю, вздыхал, но сеять не торопился. И поступил мудро. В апреле валил снег, ударили морозы.

Май ухнул в грязи, но недаром ведь присказка у сеятелей: коли в мае дожж, будет рожь.

Пришли-таки погожие деньки, и Малах сказал Енафе:

   — Малая птичка — соловей, а май знает. Вот и мы теперь с Малашеком выходим в поле, ибо тоже своё время знаем.

В сарае у Малаха стояли сохи, обитые железом, а он старую взял, деревянную. Лучшего от хорошего искать — Бог брови нахмурит. Земля ведь живая, а её ножом булатным. Это же рана. Деревом по пашне — иное дело. Всё равно что корнями. Земля любит, когда её рыхлят, урожаями откликается. И бороны Малаху доставили из стольного града железные, зубастые. Деревянненькой остался верен.

Сеятель под Богом ходит, Господь и научает его таинствам, как добывать хлеб насущный для рода человеческого.

В один день Малах и вспахал поле, на переменки с Малашеком, и посеял, и забороновал.

Дивные дни случаются у людей, верных делу своему. Сели Малах с Малашеком после трудов праведных возле телеги, задали овса двум лошадкам. Лошадей теперь целая конюшня. И работников сколько угодно, но никому Малах не мог доверить свою землю, разве что Малашеку.

Отсеялся, моли Господа Иисуса о дожде. А дождь и без молитвы, трудов ради, посыпался из малой тучи, как из лейки. Малах с Малашеком под телегу сели. Кушали яйца с солёными огурцами, хлеб с луком. Еду квасом запивали. По теперешнему своему достоянию Малах, отец двух дворян, дочери дворянки, дед внука дворянина, мог бы иное кушать. Да еда ведь к месту хороша. С устатку хлеб слаще мёда, квас сердце веселит, лук голову очищает от скверны, а яйца — они же как солнышко. Съешь и призадумываешься. У Бога всё одно к одному лепится и всякая малость имеет образ.

Глядел Малах на лес, на кудри его зелёные, Малашек вдруг и спросил:

   — Дедушка, а какие леса в Раю?

   — В Раю? — изумился Малах. — В Раю, должно быть, сады.

   — А леса нет?! — испугался Малашек.

   — Не знаю, — сокрушённо сказал Малах.

   — Без леса скучно! — брякнул Малашек.

   — Молчи, не гневи Господа! — испугался старик. — Господь знает, где чему быть и чему быть не надобно... Погляди, как дождь запузыривает! Господь с нами, а ты неразумное лепечешь.

Заиграла радуга. Дождь сыпался мелкий, морось на солнце сияла.

   — Ну, Бог напитал, никто не видал! — сказал Малах, крестясь.

Спели «Отче наш», собрали крошки птицам.

   — Вылазим? — спросил Малах. — Это уже не дождь, а прохлада.

Приехали домой, когда солнышко к земле клонилось. Пыль в Рыженькой пахла молоком, воздух был тёплый. Лягушки пели свои баюкалки так сладко, что глаза дрёма смежала.

На крыльце сидел Егор. Рубаха тонкого полотна, а порты деревенские, из грубого рядна.

   — Во! — показал он Малашеку доску.

На доске была банька и крапива стеной.

   — Нашёл чего рисовать! — удивился Малах.

   — А по мне хорошо. Крапивка-то и на картинке жгучая.

   — Из двери, из бани-то — пар! — разглядел Малашек.

   — Батюшка парится, — улыбнулся Егор.

   — Где? — Малах выхватил у сына доску, разглядывал с пристрастием. — Фу-ты! Напужал. У тебя голова теперь такая, что и голышом нарисуешь.

   — Выздоровел я, батюшка! — твёрдо сказал Егор. — Лето поживу здесь, а осенью поеду в Москву. Буду, как прежде, служить Господу Богу и великому государю.

Вышла Енафа на крыльцо.

   — Батюшка, я баню-то истопила.

   — Ополоснёмся, — сказал Малах за себя и за внука.

   — Сегодня у нас стерляди.

   — Ушицы похлебаем, — согласился Малах.

   — Бельё в предбаннике. Квас с анисом.

   — Спасибо, Енафа, — прищурился. — От Саввы, что ли, вести?

   — От Саввы. — Енафа опустила голову. — В Мурашкино зовёт.

Малах опустился на порог, рядом с Егором:

   — С Богом! А Малашек?

   — Малашек пусть у тебя пока, — трусливо сдалась Енафа.

   — Ну и с Богом! С Богом! — протянул Малашеку руку. — Помоги подняться деду. Пошли в баню. Целый день умывались потом.

10

На Фоминой неделе, в начале апреля, в Боровскую тюрьму приехал от царя подьячий Тайного приказал Павел. Явился он как снег на макушку лета. Стрельцы-караульщики обедали. Сидели за столом, по-семейному. Кушали жареных гусей, крашеные яйца. Было и рыбное: белужья икра, щучьи молоки, судачок. Пили двойное вино, запивали мёдом. Всю эту благодать доставили ослушницам не только из Москвы, но и местные люди. Сестёр, упавших в боровскую яму с высот хрустальных, недосягаемых, жалели, а за дивную силу духа — любили.

Сиделицы, слава Богу, были в ту пору в своей темнице, в яме. Да яма-то вглубь всего на сажень, в верхней надземной части стража пробила четыре окна. Два на полдень, по одному на восход и на закат. Темница превратилась в светлицу. Воздуха обильно, земляного тяжкого духа как не бывало. Пол выстлан частью беличьим пологом, частью толстыми деревенскими дерюжками. Для сна — топчаны, тоже с подстилкой из белки да из заячьих шкурок. Не перина, но тепло и ласково. Перину боярыня-инокиня дома ещё отвергла. Грешнику сладко спать не приходится. Вспомнил своё бесстыдство, свои падения — не разлёживайся, вставай, молись, покуда время тебе отпущено. Был у сиделиц и ларь для съестных припасов, и сундук для нижнего да верхнего белья, для шуб на зиму. Были книги. Письма Аввакума если и прятались, так разве что на ночь — врасплох чтоб не застали.

Вот и теперь инокиня Феодора читала сострадалицам Евдокии-сестрице да Марии Герасимовне, да инокине Иустинье новёхонькое письмо пустозерского страдальца, батюшки Аввакума, адресованное нижегородцу Семёну Крашенинникову, ушедшему от никониянской блудницы в Олонецкий уезд, где в обители Живоначальные Троицы игумен Досифей постриг его в иноческий чин с именем Симеон.

Каждое письмо батьки протопопа, кому бы оно ни отправлялось из пустозерской ямы, многократно переписывалось, и текло слово правды по всей великой Руси, и ложь Алексеева царства не могла своими чёрными тынами преградить ему, светоносному, дороги в города, веси, в пустыни.

«Чадо богоприимче!» — поздравлял Аввакум духовного сына своего с отречением от сего мира. У Феодоры от первых же слов Аввакумовых перехватило горло.

   — Ты что, матушка? — встревожилась Евдокия.

   — Протопопа с протопопицей вспомнила. Да подаст им Господь сил! — Поднесла полоску письма к глазам: — «Разумевши ли кончину арапа оного, иже по вселенной и всеа русския державы летал, яко жюк мотыльный из говна прилетел и паки в кал залетел, — Паисей Александрийский епископ? Распял-де его Измаил на кресте, еже есть турской. Я помыслил: ино достойно и праведно!»