Юрий Когинов - Татьянин день. Иван Шувалов

• Название: Татьянин день. Иван Шувалов
• Автор: Юрий Когинов
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-011360-9, 5-271-04504-8

О жизни и деятельности одного из крупнейших российских государственных деятелей XVIII века, основателя Московского университета Ивана Ивановича Шувалова (1727-1797) рассказывает роман известного писателя-историка.

Иван Иванович Шувалов был плоть от плоти XVIII века — эпохи блистательных побед русского оружия, дворцовых интриг и переворотов...

И всё же он порой напоминал «белую ворону» среди тогдашних вельмож с их неуёмным властолюбием и жаждой богатств и почестей. Не ради титулов и денег он работал - ради России. Вот почему имя Шувалова не забыто среди имён его знаменитых современников — Потёмкина, Дашковой, Фонвизина, Волкова и многих других...

---

Но только проскрипели многочисленные сани поснежному насту за Нарвскою заставою, напало сомнение: что ж это мы сделали — обрядили волка в овечью шкуру и отпустили на волю, а он возьмёт да и объявится снова с алчными зубами в нашем дому? Разве не находка для чужестранных недругов, а в первую очередь для прусского короля, свергнутый российский император, дабы двинуть свои полки в российские пределы?

И понеслись гонцы вдогон: замедлить ход, не спешить в Ригу. А куда везти «известных персон», как отныне стали называть брауншвейгское семейство в тайных петербургских бумагах? Того окончательно не определили, но приказали остановиться в Динамюндской крепости, недалеко от Риги.

Предлог оказался кстати: Анна была беременна и там, в крепостном каземате, родила своего третьего ребёнка — Елизавету.

Имя, несомненно, выбрали с умыслом: надеемся на тебя, наша тётушка, помним тебя, и ты, родимая, нас не забудь, сжалься...

Та, к которой простирались мольбы уже терявших терпение узников, помнила о них, не забывала. Иначе зачем же было посылать к семейству своего двоюродного зятя майора гвардии Николая Корфа, уже с успехом отличившегося совсем недавно в одном секретном и сверхделикатном поручении. Это он был посылаем в германский город Киль, откуда привёз племянника Елизаветы, нынешнего наследника престола.

Теперь ему доверили новое и не менее ответственное поручение — увезти «известных персон» вглубь империи. Сперва в крепостцу Раненбург, имеющую быть в рязанских краях, а следом — в места, не менее отдалённые, чем Сибирь, — на Соловецкие острова, затерявшиеся посреди студёного Белого моря.

Приказ был настолько суров, что даже сердце барона, по-родственному преданного императрице, дрогнуло: надобно перед поездкою отлучить от родителей четырёхлетнего сына Иванушку, но это же, пардон, бесчеловечно, когда и так все они наказаны судьбою. Но делать было нечего — мальчонку вырвали из рук матери и, взяв в охапку, как какую-нибудь тряпичную куклу, сунули в зарешеченную кибитку.

— Сынок поедет первым, вы — за ним! — выкрикнул караульный офицер обезумевшей матери, вдруг понявшей, что своего первенца она никогда больше не увидит.

Однако и на том коварство не закончилось, — Анне не разрешили далее ехать вместе с верною подругою и бывшей фрейлиной Юлианою Менгден. Было приказано оставить её в Раненбурге до особого повеления.

Наступил конец сентября, когда повозки с Анною и её мужем да с двумя дочерьми добрались до Холмогор — некогда главного города земли Двинской, древнего владения Великого Новгорода. Меж тем стало очевидно: в Белом море уже показались льды, и проезд на Соловки оказался невозможным. И тогда местом заточения выбрали каменный двухэтажный дом на окраине Холмогор, рядом со Спасо-Преображенским собором, когда-то принадлежавший архиерею.

Только один старый монах оставался в тех хоромах, вроде смотрителя или караульного, когда глухою ночью его разбудил громкий стук в дверь. На крыльце стоял гвардии капитан, который прямо ошарашил старика монаха своим выкриком:

   — Повеление её величества государыни императрицы!

И протянул бумагу, в которой заставил расписаться. То был приказ под страхом потери живота своего никогда и никому, ни при каких обстоятельствах не разглашать, чему окажется свидетелем.

На словах же гвардейский капитан разъяснил, что по повелению государыни в доме сем отныне должен будет он, офицер, разместиться с приданою ему командою, но перед тем здесь срочно будет проведена кое-какая перестройка.

С утра и началось. Прибыли неясно откуда плотники, навезли готового леса. В самом доме укрепили перегородки промеж комнат, но главную работу произвели снаружи. Заключалась та работа в том, что во дворе отмерили некоторое пространство и обнесли его высоким забором, в коем не оставили ни малейшей щёлочки, чтобы никто не мог увидеть, что же такое будет происходить на отгороженном месте.

Когда плотники уехали, свершив порученное им дело, глухою ночью в ворота въехало несколько повозок. Среди них оказалась кибитка с наглухо закрытыми окнами. Она-то одна и проехала за ту, спешно устроенную ограду.

Хотя старика монаха уже удалили и никто иной не мог оказаться вблизи дома, однако из повозок выскочили солдаты с ружьями и, оцепив весь дом и особливо бревенчатый забор, застыли на часах в строгом карауле.

Тогда из той, закрытой повозки вышел солдат, в руках которого оказался какой-то не то мешок, не то свёрток. Он внёс его в дом через отдельный вход, что тоже был заранее проделан, и у входа этого офицер поставил часового.

Дня через четыре во дворе архиерейского дома вновь раздался шум: то прибыло ещё несколько телег. С них сошли солдаты и приказали ехавшим с ними путникам выходить. Ими оказались молодая, но очень утомлённая женщина и такой же, точно в воду опущенный, молчаливый мужчина, тоже не старых ещё лет.

   — Прошу сюда, — указал им на главный вход старший команды.

Они вошли в дом, за ними внесли их пожитки, и женщина, не сдержавшись, бросилась в рёв:

   — Где же мой сыночек, где же Иванушка? Где моя Юлиана, с которою обещала меня не разлучать сама императрица Елизавета?

И, поняв по суровым, насупленным лицам офицеров и солдат, что она не добьётся от них ответа, бессильно опустилась на пол, прижав к груди двух своих девочек:

   — Что ж, и этих крошек отнимаете у меня? Не отдам их! Своими руками решу их жизни и повешусь сама, только не позволю разлучить ни в чём не повинных детяток со мною, их многострадальною матерью.

Тут барон Корф, не в силах и далее молчать, успокоил плачущую Анну:

   — Даю слово дворянина, никто вас не разлучит ни с дочерьми, ни с вашим мужем. А теперь прошу: располагайтесь, дом целиком в вашем распоряжении.

Дом, как все монастырские постройки, выглядел суровым и мрачным сооружением. Но внутри вместительным. Так, на половине, которая отводилась самой Анне Леопольдовне, имелась даже гостиная. Ею оказалась самая большая архиерейская палата с двумя окнами в глубоких амбразурах со вделанными в них железными решётками. Поэтому свет пробивался тусклый, едва позволявший разглядеть то, что было в сей палате. А был в ней простой диван, обитый кожею, и такие же, из кожи, четыре стула.

За деревянною перегородкой, которую здесь недавно поставили плотники, находилась спальня, предназначенная принцессе. В углу её висели старинные иконы.

В других комнатах, таких же убогих по своей обстановке и тоже мрачных, с толстенными стенами, поселились принц Антон, дочери Анны и прибывшая в помощь ссыльным сестра Юлианы — Вина Менгден, бывшая некогда фрейлиной двора, девица довольно строптивого нрава.

Утром, едва сквозь решётки на окнах пробился свет скупого северного осеннего дня, прибывшие на житье увидели из своих коморок места, которые их окружали.

Вдали виднелся небольшой пруд, несколько деревьев и какие-то сараи. А вокруг — каменная монастырская стена, за которою, далеко на горизонте, расстилались холмы и пригорки, а между ними вилась серая лента тракта, по которому они прибыли в своём печальном путешествии.

Что ж, пленники тяжёлой судьбы, так безжалостно выпавшей на их долю, поневоле должны были с нею смириться. В пути было намного хуже: спать приходилось в грязных курных избах, а то и не выходя из телег; тряская езда, казалось, отбила все внутренности.

По дороге сюда ехать надлежало споро, чтобы «мешкотности не учинять и поспеть к Архангельску в половине сентября, дабы доехать морем до указанного места» — так было начертано в тайной бумаге.

В больших городах ни под каким видом не было разрешено делать остановок, а проезжать их ночами или огибать вокруг. А ежели у каких-либо местных властей возникнет интерес к проезжим, отвечать, не входя ни в какие подробности, что едут они по высочайшему указу для осмотра соляных промыслов, а ближе к Архангельску говорить: направляются на богомолье в Соловецкий монастырь.

В секретной бумаге о содержании арестантов в пути говорилось следующее: «На пищу и на прочие нужды, что будет потребно, брать от архимандрита за деньги, а чего нет, то где сыскать можно, чтоб в потребной пище без излишеств нужды не было; токмо как в дороге, так и на месте стол не такой пространный держать, какой был прежде, но такой, чтобы человеку можно было сыту быть, и кормить тем, что там можно сыскать без лишних прихотей».

Более всех в дороге исстрадалась Анна: она вновь готовилась стать матерью, и девятнадцатого марта 1745 года она разрешилась от бремени сыном Петром. Обстоятельства его появления на свет были обставлены тайной. Барон майор Корф поехал в Архангельск и нанял там кормилицу будто бы для собственного семейства и пригласил повитуху-немку.

Нетрудно себе представить, какие муки, в довершение к родовым, испытывала Анна, производя на свет нового младенца, которому с первого же дня судьба уготовила планиду мученика.