Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин

• Название: Царский угодник. Распутин
• Автор: Валерий Поволяев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-026715-0, 5-271-10179-7, 5-9578-1317-6

Известный писатель-историк Валерий Поволяев в своём романе «Царский угодник» обращается к феномену Распутина, человека, сыгравшего роковую роль в падении царского трона.

---

   — Кыш! — махнул он рукой, отгоняя от себя мысль о нищенках. — Вот привязались!

Вжался поглубже в пухлое кожаное сиденье автомобиля, раздражённо подумал о том, что мотор пахнет краской, шофёр слишком сутул — горб налезает ему на затылок, — молчалив и очень любит тихую езду: автомобиль Распутина легко обгоняли лихачи извозчики, втянул сквозь зубы воздух, стараясь остудить себя, и понял, что в таком раздерганном, нервном состоянии к Лебедевой ехать нельзя — впечатление он произведёт самое дурное, но и не ехать тоже нельзя — это тоже произведёт дурное впечатление. Распутин заколебался... Протянул руку, чтобы хлопнуть сутулого шофёра по плечу — стоп, мол! — но до шофёра не дотронулся, задумался тяжело, взгляд его сделался незрячим. Распутин и не заметил, как автомобиль затормозил у дома Лебедевой.

Поворачивать назад было уже поздно, Распутин вышел из автомобиля, встряхнулся, сделал несколько резких движений — ему надо было прийти в себя, — хотел было присесть, но то было неудобно, и он медленно и важно вошёл в дом Лебедевой...

Не все трепетали перед именем Распутина и стремились оказать ему услугу, надеясь, что услугой этой поимеют для себя выгоду, были и другие. Во время одного из заседаний председателю Совета министров И. Л. Горемыкину[16] было передано письмо Распутина.

Горемыкин вскрыл письмо, прочитал его сам, затем дал прочитать тем, кто сидел рядом, усмехнулся и медленно, демонстративно, с каким-то внутренним наслаждением порвал его.

Курьеру, который привёз письмо, сказал, что ответа не будет.

Газеты писали, что в Петербурге Распутиным интересуются больше, чем погодой и температурой воздуха.

   — Как Распутин?

   — Как термометр. Всё поднимается!

В. М. Пуришкевич — член Государственной думы, человек яростный, упрямый, твердолобый, — ненавидел Распутина, считал его позором России.

Распутин о Пуришкевиче говорил так:

   — Пуришкевич искренен, работает он правдиво, только вот одно у него, что вредит, — язык его. Потому и сказано: «Язык мой — зло моё».

Пуришкевич же, руководивший черносотенцами[17], говорил о Распутине следующее:

   — Левые газеты, желая запачкать Союз Михаила Архангела, председателем которого я состою, и меня, клевеща, говорят, что Распутин выбран то почётным членом Союза, то действительным и так далее. Где состоит Распутин, мне неизвестно, но в Союзе Михаила Архангела нигде по империи он не состоит в рядах союзников. И если бы я узнал, что какой-либо отдел Союза позволил себе войти в соприкосновение с Распутиным, я немедленно — слышите? — немедленно по телеграфу закрыл бы такой отдел!

Эта фраза была произнесена Пуришкевичем 21 июня 1914 года.

Были и другие очень сильные люди, не любившие Распутина. Но тех, кто верил в него, ловил каждое слово и повиновался, было больше, и это Распутин знал, потому и мог позволить себе благодушное подтрунивание, считая резкость и выпады, когда люди не выбирали слов, признаком слабости.

Когда Распутин делал в Петербурге первые шаги и был обычным «некрасивым грязным мужичком», но очень говорливым, услужливым, он познакомился с царицынским священником Илиодором — в миру Сергеем Труфановым, красивым, большеглазым, статным, с бледным нервным лицом и изящными женскими руками. Илиодор, так же как и Распутин, пробивался в свет, думал покорить Санкт-Петербург, был представлен царской семье и лично самой царице, но ничего у Илиодора не получилось: Санкт-Петербург он не покорил, в свете своим не стал и царице не понравился — визит этот был единственным, больше в семью Романовых его не приглашали, и Илиодор решил уйти в тень, вернуться в Царицын и забыть то, что было.

В Царицыне же Илиодор был любим и почитаем — не существовало проповедника популярнее его.

Несколько своих проповедей Илиодор посвятил «блаженному старцу Григорию».

— Я скажу вам, кто такой старец Григорий, — громыхал Илиодор с амвона сочным медовым басом, от которого млели царицынские молодицы. — Старцем я его зову не по седым волосам, как у стариков царицынских купцов, ум которых не поспорит с умом самого неразвитого юноши, а зову его старцем за его ум и подвижничество. Старцу Григорию всего сорок лет, родом он из Сибири, фамилия его Распутин, но впоследствии он переменил эту фамилию на другую...

Григорий в двадцать пять лет бросил пьянствовать и захотел посвятить себя Богу. Целый год ходил по святым местам. По возвращении же на родину стал усердно молиться. Домашние его, видя в нём такую перемену, стали уговаривать его возвратиться в семью, а односельчане всячески над ним насмехались. Но вот в один из рабочих дней, когда брату Григорию наскучили все увещевания и насмешки, он воткнул в землю лопату, перекрестился и в чём был, в том и ушёл из родного угла. Целых три года он ходил по святым местам. Оставил жену и детей.

Возвратившись домой, Григорий занялся домашними и полевыми работами, а на дворе у себя вырыл землянку, где молился и в продолжение двух недель не утолял голода пищею, а жажды водою. Затем брат Григорий говорил мне, что когда косили они сено или во время жатвы товарищи его раз по двадцать утоляли жажду, а он за целый день ни разу не утолил своей жажды... Да вытерпит ли простой смертный в такую жару и при такой работе?

Передёргивал брат Илиодор в своей проповеди, сильно передёргивал: отсутствовал будущий «старец» не три года, а несколько меньше, и две недели не сидел без еды в землянке, да и землянки на распутинском подворье в Покровском не было — во всяком случае односельчане такого не помнили. Моленье — да, это было, Распутин молился неистово, бил поклоны, на лбу у него даже образовалось земляное пятно, но кто в Покровском не молился?

Наметившаяся дружба между Распутиным и Илиодором вскоре треснула — сосуд не выдержал испытания, Илиодор стал ненавидеть старца, он завидовал Распутину. Глаза Илиодора вспыхивали ярко, зло, когда он говорил о Распутине, Распутин же относился к Илиодору снисходительно.

В 1911 году специальная комиссия из семи лиц — в комиссии было три священника, один писатель, один блаженный и два «ревнителя веры и чистых дел», как они себя называли, епископ Гермоген[18], человек суровый, неистовый и дурной, и царицынский инок Илиодор (фамилии первых пяти человек неизвестны), — собравшись в архиерейских покоях, учинила Распутину суд с пристрастием.

Обвинительную речь произнёс Илиодор.

Гермоген, держа в одной руке крест, другой схватил Распутина за голову, сдавил что было силы. А сила у Гермогена имелась — Распутин от боли даже заплакал.

   — А ну, антихрист, признавайся в грехах своих! Кайся! Ну! Что ты натворил? И как только тебя ноги по белу свету носят!

Понимая, что дело худо, его просто могут не выпустить из глухих покоев, куда не проникает ни один звук, и крик его всё равно никто не услышит, Распутин стал сознаваться в своих грехах.

Первой он назвал девушку — царицынскую монахиню Ксению, которую мучил четыре часа, требуя, чтобы она легла к нему в постель.

Потом назвал ещё два десятка женских имён.

   — Почему первой ты назвал монахиню Ксению? — загромыхал Гермоген мощным басом.

   — Она... Она... — Распутин громко сглотнул, — она была очень несчастная. Несчастнее всех. Плакала!

   — Красивая? — неожиданно спросил писатель.

Распутин утвердительно мотнул головой, в глазах его заплескался страх — он боялся этих людей.

Ему удалось выбраться из архиерейских покоев живым — Распутин был бледный, исцарапанный, испуганный настолько, что не мог говорить, но живой. От дома, в котором собралась страшная семёрка, до своей квартиры он нёсся как ветер — ноги его почти не касались тротуара, Распутин бежал как по воздуху, дома запёрся на все засовы, лёг в постель и накрылся одеялом.

Уснуть в ту ночь ему не удалось — Распутин никак не мог успокоиться, у него жутко стучали зубы — дробь временами слабела, но не проходила, перед глазами стояло страшное бледное лицо Гермогена и ещё его рука — сильная, со вздувшимися в суставах пальцами и вспученными сизыми жилами. Распутин стонал от бессилия и обиды, закусывал губы и открывал глаза. Видение проходило.

Конечно, с монахиней Ксенией он обошёлся круто, не надо было бы так с нею, но Ксения — нежная и бледная, как свеча, красивая, с крупными синими глазами — не желала подчиняться Распутину, и он потерял над собою контроль — сдирал с Ксении одежду, хлестал её по лицу, таскал за волосы, намотав их одной большой прядью на руку, хотел даже прижечь ей пятки, но одумался... Ксения плакала, захлёбывалась слезами, у неё перехватывало дыхание, потом плакать у Ксении не стало сил и вообще не стало сил сопротивляться, и она сдалась.

Соблазнённым женщинам Распутин говорил следующее:

   — Только через меня и можно спастись! Для этого необходимо слиться со мной душой и телом. Всё, что от меня исходит, есть источник света, очищающий от грехов!