Александр Сегень - Державный

• Название: Державный
• Автор: Александр Сегень
• Издательство: Вече
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-9533-1676-3

Александр Юрьевич Сегень родился в 1959 году в Москве, автор книг «Похоронный марш», «Страшный пассажир», «Тридцать три удовольствия», «Евпраксия», «Древо Жизора», «Тамерлан», «Абуль-Аббас — любимый слон Карла Великого», «Державный», «Поющий король», «Ожидание Ч», «Русский ураган», «Солнце земли Русской», «Поп». Лауреат многих литературных премий. Доцент Литературного института.

Роман Александра Сегеня «Державный» посвящён четырём периодам жизни государя Московского, создателя нового Русского государства, Ивана Васильевича III. При жизни его величали Державным, потомки назвали Великим. Так, наравне с Петром I и Екатериной II мы до сих пор и чтим его как Ивана Великого. Четыре части романа это детство, юность, зрелость и старость Ивана. Детство, связанное с борьбой против Шемяки. Юность война Москвы и Новгорода. Зрелость — великое и победоносное Стояние на Угре, после которого Русь освободилась от ордынского гнёта. Старость — разгром ереси жидовствующих, завершение всех дел.

Роман получил высокую оценку читателей и был удостоен премии Московского правительства и Большой премии Союза писателей.

---

— Огоньку! Огоньку ей, еретичке!

— Вот мерзавцы! — весело крякнул Море. — Масленицу и ту в ересях вписали.

— Тут уж я церкву ставить не буду, — улыбнулся Иван, радуясь, что тревога оказалась напрасной — голос просто осёкся, а не пропал. Отпускает ещё Господь сколько-то речи.

Можно было бы задержаться и поглядеть, как сгорит соломенная Масленица, да жалко обрывать радостный лет лошадей.

На правом берегу Неглинки, напротив Колымажной и Конюшенной башен[197] Кремля, и впрямь возвышалась огромная, вылепленная из снега Казань, казавшаяся даже более устрашающей и неприступной, чем та, настоящая, волжская.

— Такую-то токмо из пушек, — рассмеялся Иван Васильевич.

Санки приближались к Предтеченской башне[198]. Детище Державного Ивана — новый Кремль, как сердце, лежал слева, красный, как сердце, и, мнилось, мерно и могуче стучал, как сердце. И он тоже был Иваном — сыном Ивана Васильевича, Иваном Ивановичем…

— Стой! Сто-о-ой!!! — раздались сзади крики и конский топот.

Даже Иван оглянулся. Несколько всадников догоняли их. Шестунов остановил лошадей. Погоня приблизилась, всадники окружили со всех сторон — зять Василий Холмский, племянник Фёдор Борисович, воевода Иван Булгак-Патрикеев, дьяк Данила Мамырев, сын Дмитрий, сокольничий Михаил Кляпик… Кто там ещё?.. Державный растерялся.

— Кто позволил гнать санки? — грозно воскликнул Жилка.

— Загубить Державного?! — рыкнул Кляпик.

— Заговор?! — сверкал глазами Булгак.

— Да вы что! — возмущённо отвечал Шестунов. — Государь сам велел с ветерочком.

— Я те дам «с ветерочком»! — не унимался Жилка.

— Державный! Ты как? Живой там? — с тревогой спросил Мамырев. — Не зашибли?

— Да вы что! — вторя Шестунову, воскликнул Иван Васильевич. — Вам там что, белены к блинам подали? Не могу с ветерком прокатиться? Может, в Архангельский меня уже? В гробок?

— Гляньте-ка! Живей прежнего! — рассмеялся Кляпик.

— И буду жить! — ударил великий князь кулаком по облучку санок. — Шестунов! Гони дальше на набережную!

— Государь! — воскликнул зять Василий.

— Молчать! — не дал ему слова Державный. — Пётр!

— Может, и впрямь довольно? — робея, пролепетал Шестунов.

В груди у Ивана Васильевича вдруг стало сильно сжимать. Он хотел было заругаться и на Шестунова, но вовремя понял, что дворецкий прав. И так неплохо прокатились, пол-Кремля обскакали. Державный глубоко вздохнул, смирился:

— Ладно, въезжай, двигай назад к Чудову.

Дворецкий Пётр Васильевич повернул лошадей, и санки въехали в Кремль через Предтеченские ворота. В груди продолжало теснить. Только бы не стала пронзать, бить по глазам, ушам, ногам, рукам непонятная и яростная боль, как в Тимофеев день. С грустью подумалось о том, что, быть может, в последний раз так, с ветерком, прокатился на лошадках.

— Сказывают, Аксак-Темир недвижим был, а всё же сам ходил в походы, — ни с того ни с сего молвил Иван Море. — В походе и подох от пьянства.

— Пойти, что ли, и мне в поход? — невесело усмехнулся Державный.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ ИОСИФ, КИНОВИЯ

Душа Волоцкого игумена была объята внезапно вспыхнувшей дивной и великой мечтой. Пламя мечты этой столь сильно бушевало в сердце Иосифа, что благоуханный дым сего огня наполнял всё существо святителя русского. Голова кружилась, дух захватывало от накатывающихся мыслей и грёз. Родился замысел в минуты, когда Державный говорил о том, что хочет очиститься глубокой исповедью и вседушевным покаянием, но зачато умышление сие ещё раньше — когда Нил Сорский купал государя Ивана в Ердани на Москве-реке. Сильно испугался тогда Иосиф, что Державный возьмёт да и согласится отправиться в далёкий Сорский скит, стать отшельником. Надобно было во что бы то ни стало перехватить великого князя, не отдать его в руки Нила. Мысль тогда за всё подряд хваталась, откуда ни возьмись выскочило предложение Ивану венчаться на царство, стать царём заместо царей цареградских. И, слава Богу, подействовало, не ушёл государь с Нилом в далёкий скит, остался на Москве. А теперь вот новая радость — объявил об особой исповеди, которую хочет принести Иосифу, а потом — Геннадию. И тут осенило — увлечь Державного в свою обитель, в святую глухомань волоколамского леса, прельстить его чудесными радостями монастырского общежития, по коим сам Иосиф уже успел до тоски соскучиться, второй месяц живя на Москве, в суете придворной, в мирском городском дребезжании. И во время богослужения в Успенском, и на пиру в Золотой палате великокняжеского дворца ни о чем ином не думалось, кроме как о головокружительном замысле. Он уже знал, как построит Державному исповедь, чтобы незаметно направить кораблик государевой души в русло благодатной реки, имя которой — Киновия[199].

А дальше… Дальше такое кружило голову Иосифа, что ему и самому страшно было мечтать и думать. Давно лелеемая в душе мысль о преображении власти на Руси теперь вдруг стала казаться осуществимою. Боже! како и дерзнуть помыслити! Государь едет с Иосифом в его обитель. Государь становится монахом наравне со всеми в Иосифовом монастыре. Государь венчается на царство и становится царём и патриархом всея Руси… Или нет — игуменом всея Руси… Господи! какие мечты! Но нет, нет, довольно грезить — пусть всё будет так, как даст Господь Вседержитель.

Но эта мечта о соединении мирской власти с властью церковной давно составляла сущность Иосифова сердца, и уже не сердце, а она, мечта прекрасная, стучала в груди у Волоцкого просветителя, разнося по жилам озлащенную, искристую кровь. И разум бурлил в нетерпении, выдавая один и тот же настойчивый призыв: скорей бы! скорей бы! скорей бы!

Когда Иосиф увидел, как внезапно понеслись санки с государем, он до смерти перепугался. Государь хотел отдыха, намеревался уединиться в своей чудовской келье, и вдруг — такая гонка. Что это? Не иначе как заговор. Его замыслили похитить, вывезти из Москвы и там убить. Или умчать в Литву к озлобленным врагам Православия. Или утопить в той самой Ердани, в которой он купался три недели назад… она, правда, уже успела затянуться ледком. А может быть, это Василий задумал избавиться от родителя, мешающего вольно распоряжаться в государстве? С Василия станется, в нём велика прыть, дюже неймётся ему самодержавствовать.

В общем, в душе у Иосифа всё оборвалось. И покуда кликали людей, покуда ловили убежавшие санки с государем, на сердце Волоцкого игумена было тоскливо и муторно. Он молился Богу, и Бог не попустил беззакония, вернул Москве великого князя Ивана живым и невредимым. Всё окончилось общим смехом — оказалось, Державный сам внезапно восхотел прокатиться с ветерочком, никакого заговора, никакого покушения, просто нечаянное великокняжеское баловство.

— Оно как подействовала на меня Кудыйкулова настойка! — похохатывал виновник переполоха. — Тако заставляла везти меня озорно, что чуть было из саней не вывалился ваш Державный.

— Тебе смешно, государю, — укоризненно ворчал на Ивана игумен Иосиф. — А мы тут ополоумели от испуга, мысля, что тебя постельничий с дворецким со света вывалить удумали.

— Нет, они молодцы, — улыбался Иван Васильевич. — Лихонько меня промчали. Выдать обоим по рублику!

— Ой! — воскликнул казначей Дмитрий Ховрин. — За что так много? Да я б кого хошь в сто раз дешевле нанял за такое катание.

— Да? — засмеялся Иван. — Должно быть, ты прав, Дмитрий Владимирович, не каждому, а рубль на двоих выдай.

— Опять много, — не сдавался Ховрин, который в скупости не уступал другому казначею, Траханиоту. Но на то они и казначеи, чтобы быть скупыми, всё правильно. — Убавь ещё, надёжа-князь!

— Рубль на двоих в честь моих именин, — топнул правой ножкой Державный. — Любопрение наше окончено.

Снегопад всё усиливался, липкие хлопья слюняво лобзали лицо, на душе у Иосифа отлегло, отпустило, расслабилось, и оттого захотелось вдруг спать. Он раззевался и, утопая в зевоте, провожал Державного до Чудова монастыря, провёл в келью. Там осведомился, когда Иван намерен исповедь свою держать.

— Теперь помолиться и в сон, — ответил Иван Васильевич. — Утро вечера мудренее. Хочешь, Осифе, стелись в моей келье.

Аж сон сбило от радости. Так сам и летит Державный на пламя Иосифовой мечты!

— Почту за великую милость, — ответил игумен. — Вон там, в уголке, сенца набросайте мне да поверх сенца шкуру какую-нибудь. Так мне хочется.

Его просьба была исполнена, и спустя какое-то время, прочитав все молитвы на сон грядущий, Иван улёгся в своей кровати, а Иосиф в углу на сене в овчинах, поближе к образам и лампадкам. Остались великий князь и игумен вдвоём. Сколько-то лежали в молчаливой тишине. Но сна Иосиф уже не желал, изнутри так и подмывало его. Не выдержал и спросил: