Адриен Бургонь - Мемуары наполеоновского гренадера

• Название: Мемуары наполеоновского гренадера
• Автор: Адриен Бургонь
• Жанр: Биографии и Мемуары

Перед вами действительно уникальное произведение – впервые переведенные на русский язык мемуары гренадера-фузилёра Императорской Гвардии Наполеона Адриена Бургоня (1785 – 1867), который ярко и эмоционально рассказывает об одной из самых трагических войн 19 века – Русской кампании Наполеона 1812-13 гг. Обычный солдат, сержант Бургонь, участник этой кампании, подробно описывает свой путь в этой кампании: бои, в которых он участвовал, своих друзей, людей, с которыми он встречался. Человек по натуре наблюдательный, он уделяет внимание мельчайшим деталям. Именно эта литературная манера Бургоня делает его мемуары не просто интересной книгой, но и ценнейшим источником информации о самой трагической кампании императора Наполеона.

---

В этот день я опять находился в арьергарде, состоявшем из унтер-офицеров. Дело в том, что уже многие солдаты начали отставать, чтобы отдохнуть и погреться у костров, оставленных войсками, прошедшими раньше нас. По пути, справа, я увидел нескольких рядовых из разных полков, собравшихся вокруг большого костра. Поскольку меня послал майор с приказом, чтобы они следовали за нами, я подошёл к ним и узнал Фламана, моего знакомого драгуна – велита. Он жарил кусок конины, вздетой на острие сабли, и пригласил меня перекусить с ним. Я передал ему приказ следовать за колонной. Фламан отвечал, что отправится, как только утолит свой голод. Но он чувствовал себя очень плохо, потому что ему пришлось идти пешком в своих кавалерийских сапогах: накануне, в стычке с казаками, в которой он убил троих, его лошадь вывихнула себе ногу, и Фламан теперь вёл её под уздцы. К счастью, у смог дать Фламану пару обуви, чтобы он переобулся и продолжал путь, как пехотинец. Я простился с ним, не зная, что больше не увижу его. Два дня спустя я узнал, что он погиб на опушке леса в ту минуту, когда вместе с другими отставшими разводил костёр и собирался отдохнуть.

2-го ноября, недалеко от Славково, мы увидели возле дороги блокгауз или военную станцию – своего рода большой укреплённый барак, битком набитый солдатами из разных полков и ранеными. Все те, кто мог идти с нами, так и сделал, легкораненых разместили в повозках. Тяжелораненые и их врачи остались на милость неприятеля.

ГЛАВА IV

ДОРОГОБУЖ. – ПАРАЗИТЫ. – МАРКИТАНТКИ. – ГОЛОД.

Мы пришли в Славково 3-го ноября. Целый день с правой стороны мы видели отряды русских. В тот же день к нам присоединились и другие полки Гвардии, до сих пор отстававшие. 4-го ноября мы форсированным маршем направились в Дорогобуж – «Капустный город» – так мы прозвали его за огромное количество капусты, обнаруженной в нем нами по пути в Москву. Здесь же, в этом городе Император собирал артиллерию и войска для будущей великой битвы. В семь часов вечера до города оставалось ещё около двух лье, огромное количество снега мешало нам идти. Мы шли с невероятным трудом и скоро заблудились.

Уже после 11-ти часов мы окончили устраивать наш бивуак. Остатков сгоревших домов нашлось достаточно, чтобы развести костры и погреться. Но еды не было, кроме того, мы так устали, что не имели сил найти лошадь, чтобы потом её съесть – и вот мы решили сперва хорошо отдохнуть. Один солдат роты раздобыл мне соломенный тюфяк для постели и, положив голову на ранец, а ноги протянув к огню, я заснул.

Я проспал около часа, когда вдруг почувствовал невыносимый зуд по всему телу. Я машинально провёл рукой по груди и другим частям тела, и к своему ужасу обнаружил, что я был весь покрыт паразитами! Я вскочил, и менее чем через две минуты был гол, как новорожденный младенец и выбросил свои рубашку и брюки в огонь. Они издавали треск, похожий на выстрелы и, хотя на меня падали крупные хлопья снега, я не замечал их, так я был взволнован. Наконец я встряхнул над огнём остальную свою одежду, без которой не мог обойтись, и облёкся в последнюю остававшуюся у меня смену белья. Печально, чуть не плача, я уселся на свой ранец и, подперев голову руками, накрывшись медвежьей шкурой, провёл остаток ночи вдали от проклятого тюфяка. С теми, кто потом лёг на моё место, ничего не случилось, очевидно, все паразиты достались мне.

На другой день, 5-го ноября, мы выступили рано утром. Перед выступлением, в каждом полку Гвардии были розданы ручные мельницы, чтобы молоть любые зерна, какие найдутся, но так как молоть было нечего, а мельницы были тяжёлые, то через сутки их просто выбросили. День прошёл печально – многие из больных и раненых умерли. Они прилагали нечеловеческие усилия, надеясь добраться до Смоленска, где рассчитывали найти еду и крышу над головой.

Вечером мы остановились на опушке леса, здесь нам приказали устроить бивуак и переночевать. Через некоторое время наша маркитантка Матушка Дюбуа, жена ротного парикмахера, почувствовала себя дурно и прямо на снегу, при двадцатиградусном морозе,[37] произвела на свет мальчика: ужасное положение для женщины! Полковник Бодлен, командир нашего полка, сделал всё возможное – он отдал свой плащ, чтобы создать навес над тем местом, где лежала родильница, переносившая все свои страдания с большим мужеством. Полковой хирург отлично справился со своим делом – словом, всё закончилось благополучно. В ту же ночь солдаты убили медведя и тут же съели его. После очень холодной ночи мы снова пустились в путь. Полковник отдал свою лошадь Матушке Дюбуа, державшей на руках своего новорожденного младенца, завёрнутого в овчинный тулуп, а её саму закутали в шинели, оставшиеся от двух солдат нашей роты, скончавшихся этой ночью.

6-го ноября – густой туман и мороз более двадцати двух градусов. Наши губы замёрзли, и, казалось, самый мозг замерзал. Мы двигались в ледяной атмосфере. Весь день при сильном ветре снег падал небывало крупными хлопьями, не было видно ни неба, ни тех, кто шёл впереди. Дойдя до жалкой деревушки,[38] мы увидали человека, скакавшего во весь опор в поисках Императора. Вскоре мы узнали, что это генерал, привёзший известие о раскрытом заговоре Мале.

Мы остановились недалеко от леса: чтобы двигаться дальше, пришлось подождать – дорога была узкая, а людей много и, пока мы стояли, постукивая ногами, чтобы согреться, и беседуя о своих бедствиях и о терзавшем нас голоде, я почуял вдруг запах горячего хлеба. Обернувшись, я увидал позади себя какого-то человека, закутанного в меховую шубу, именно от него исходил запах. Я тотчас заговорил с ним и сказал: «Сударь, у вас есть хлеб, вы должны продать его мне!» Он хотел было уйти, но я схватил его за руку и не пускал. Тогда, видя, что ему от меня не отвязаться, он вытащил из-под полы ещё горячий пирог, который я с жадностью схватил одной рукой, а другой протянул ему пять франков в уплату. Но едва пирог очутился у меня в руках, как мои друзья, стоявшие рядом, как сумасшедшие набросились на него. У меня остался только маленький кусочек.

Тем временем полковой хирург (это был именно он) успел сбежать. И правильно сделал, иначе его наверняка бы убили за остаток хлеба. По всей вероятности, прибыв в деревню раньше нас, он раздобыл муки и испёк пирог.

За те полчаса, что мы пробыли здесь, у нас умерло несколько человек. Многие другие упали ещё во время движения колонны. Словом, наши ряды уже заметно поредели, а это было только самое начало наших бед. Всякий раз, когда мы останавливались, чтобы наскоро перекусить, мы брали кровь у брошенных лошадей. Кровь собирали в котёл, варили её и ели. Но часто мы были вынуждены съедать её до готовности, в полусыром виде, поскольку либо поступал приказ двигаться далее, либо нападали русские. На последнее мы не обращали особого внимания. Я иногда видел как одни спокойно ели, в то время как другие стояли на карауле и отстреливались от русских. Но в том случае, когда требовалось быстро уходить, котёл забирали с собой, и каждый на ходу погружал в него руки, черпал из него пригоршнями и ел, поэтому у всех лица были выпачканы в крови.

Очень часто, когда приходилось бросать заколотых лошадей, потому что их некогда было разрезать на куски, некоторые солдаты нарочно отставали и прятались, чтобы их не заставили следовать за полком. Тогда они накидывались на сырое мясо, как стервятники. Редко случалось, чтобы эти люди опять появлялись – они либо попадали в плен к неприятелю, либо замерзали.

Новый переход был не так долог, как предыдущий – мы остановились ещё засветло. Местом привала была сгоревшая деревня, где лишь на нескольких домах сохранились крыши. В этих домах разместились старшие офицеры. Кроме страданий, переносимых нами вследствие страшного утомления, голод давал себя чувствовать самым жестоким образом. Те, у кого оставалось ещё немного пищи, риса или крупы, прятались и ели потихоньку. Дружбы уже не существовало: никто никому не доверял, друзья превращались во врагов. Я и сам не могу не упомянуть об акте чёрной неблагодарности и бездушия, который я совершил по отношению к своим лучшим друзьям. В этот день всех нас терзал голод, а меня ещё вдобавок мучили паразиты. У нас не было ни кусочка конины, и мы надеялись, что кто-нибудь из отставших людей нашей роты отрежет кусок мяса у какой-нибудь павшей лошади. Мучимый голодом, я испытывал ощущения, которых невозможно описать. Я стоял возле одного из самых близких моих товарищей, сержанта Пумо, у разведённого нами костра, и посматривал по сторонам, не идёт ли кто. Вдруг я судорожно схватил его за руку и сказал:

– Друг мой, если б я встретил в лесу кого бы то ни было с буханкой хлеба, я заставил бы его отдать мне половину!

И тут же поправил себя:

– Нет, я убил бы его и отнял у него весь хлеб!

Сказав это, я зашагал по направлению к лесу, словно и в самом деле ожидал встретить там человека с хлебом. Дойдя до леса, я с четверть часа шёл по опушке, потом круто повернув в направлении, совершенно противоположном нашему бивуаку, я увидел костёр и сидевшего рядом с ним человека. Я остановился. Над огнём у него висел котелок, в котором он что-то варил. Взяв нож, он погрузил его туда, вытащил картофелину, надкусил её и снова положил в котёл, вероятно, она ещё не сварилась.