Виктор Сергеев - Унтовое войско

• Название: Унтовое войско
• Автор: Виктор Сергеев
• Издательство: бурятское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1976

Роман Виктора Сергеева «Унтовое войско» посвящен исторической теме. Автор показывает, как в середине XIX века происходит дальнейшее усиление влияния России на Дальнем Востоке. В результате русско-китайских переговоров к Русскому государству были присоединены на добровольной основе Приамурье и Уссурийский край.

В романе много действующих лиц. Тут и русские цари с министрами, и генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев, и китайские амбани, и купцы, и каторжники, и солдаты…

Главным же действующим лицом в романе выступает вольнолюбивый, сильный духом сибирский народ, объединенный в Забайкальское казачье войско. Казаки осуществляют сплавы по Амуру, участвуют в обороне Камчатки от нападений англо-французов, обживают новые земли по Амуру и Уссури.

---

— Истинно, ваше высокопревосходительство. У меня самого сын до недавних лет служил при городовом полке…

— А кто их из полицейского ведомства вызволил?

— Вы, ваше высокопревосходительство.

— Ныне они в военном ведомстве, как и положено быть казачеству. Вооружены, слава богу. Нарезными ружьями по образцу лейб-гвардии стрелкового батальона императорской фамилии. А то стыд сказать… В прежние годы в иных сотнях до десяти карабинов старого образца да столько же нового… Это на сотню-то! Половина казаков ходила без сабель и без пик. Пистолеты и те не у каждого. А занятие какое? Колодников сопровождали да вашего брата купца в пьяном лике приходилось урезонивать, в управу волочь. Булгачить любите, не дай и не приведи господь!

Петр Дормидонтович покраснел до корней волос. Душа в пятки ушла. Тяжело задышав, полез в карман за платком. И все же набрался смелости встать и поклониться:

— Засиделся я у вас, пора и честь знать. Премного благодарствую!

В Выселки от окружной управы послано было предписание учинить повальный обыск[55] о жене казака Ивана Кудеярова. Предписывалось всем крестьянам, как на крестном целовании, без утайки объявить о поведении Катерины Кудеяровой, не была ли она ранее замечена в каком-либо неблагопристойном и предосудительном поступке.

Выселковских мужиков согнали в волость. Регистратор окружного управления зачитал им присягу. Мужики, соблюдая очередь, подходили к священнику, целовали евангелие и крест, писарь ставил под присягой их фамилии.

Окружной заседатель Оринкин вел спрос.

Перед ним стоял тщедушный мужичишка с испитым лицом растрепанный, в незастегнутой рубахе, излатанном армяке.

— Обещаюсь и клянусь всемогущим богом перед святым его евангелием, — забормотал мужичишка, — ни для дружбы или склонности… Помилуй бог, ни подарков или страха ради и не для зависти… Слыхали присягу по указу его императорского величества, нашего всемилостивейшего государя. Отвечаю, как на страшном суде христовом. Токмо что целовал евангелие и крест спасителя.

Секретарь суда взял бумагу и стал читать:

— Выселковского селения крестьянин Вологдин Дмитрий, от роду сорока пяти лет, у духовника на исповеди был, из дарохранительницы святое причастие принял в нонешнем годе…

— Не из дарохранительницы, — с радостной поспешностью перебил мужичишка. — Принимал святое причастие из дароносицы. Батюшка наезжал к нам… Из дароносицы! Да-а.

— Ну, пускай по-твоему, — согласился секретарь. — По суду в штрафах и наказаниях не бывал, грамоте не учен, женат, имеет двух детей, престарелого отца. При доме его ведется скотоводство и хлебопашество достаточное.

— Помилуй, — испугался Вологдин, — где же оно достаточное? Да у меня… Изнищали мы, ваше благородие!

Оринкин перебил его:

— И что, братец, за рожа у тебя? И вовсе растрепанный… Чего гомозишься? Застегнул бы хоть ворот, порты починил. Ну, что ты лезешь в волость в таком виде? Голизна!

— Велено-с, ваша милость! Всем миром пригнали.

— Ну, что скажешь, Вологдин, по делу казацкой жены Катерины Кудеяровой?

— Это Катьки-то? — поежился спрашиваемый, торопливо застегивая рубаху. — Э-э, ваше благородие! Чео калякать? Они, бабы, известно… Тщатся, чтоб мужики были у них под каблуком. За ними глаз да глаз нужен. Моя Митродора уж в годах, а и то бесится, наклал ей по горбу намедни… немножко.

Оринкин улыбнулся в усы:

— Коли бы немножко… А ведь ты, поди, чем попадя… Горбылем так горбылем, гужевкой так гужевкой. Ну да ладно. Я не о твоей Митродоре спрашиваю, а о казацкой жене Катерине Кудеяровой. Замечал ли ты за ней какие-либо неблагопристойные поступки?

— Это как вам, вашей милости, будет угодно, — быстрым говорком отвечал Вологдин. — А токмо нам, крестьянам, лучше и не вмешиваться, ей-богу, лучше. Еще пуще дело запутаешь, выйдет лишь каверза, да себе навредишь.

Секретарь засмеялся тоненько и визгливо, вздрагивая узкими плечами, затянутыми в серый мундир:

— Ха-ха! Полно тебе, Вологдин. Присягу давал? — и тут же посмотрел на заседателя. — Извините-с, батюшка Иван Фомич, не все же спросом-то заниматься. И порассмеяться когда не грешно, а то сидим сиднем с вами, штаны просиживаем и вытираем локти на сюртуке. Чего уж там. А везде одно и то же. Букет премилый. Надоело! Вот, батюшка Иван Фомич, чем мы занимаемся нынешним летом, вот… — секретарь достал дело с бумагами, начал листать. — Вот… «Служительница нерчинскон штофной лавочки мещанка Дворянинова в ночное время продавала горячительное питие». «Казак Семушкин украл в Богородской варнице четыре пуда соли. Наказан тридцатью розгами». «Крестьянин Щукин за поколотие в щеку крестьянина Кондратьева обломком от стрехи выдержан в земской мирской избе в крепях на хлебе и воде пятеро суток». От всего этого, ну, просто гадко делается! Да хоть бы уж платили нам как следует за такую службу! А то… Постоянно не выходит из головы, что я задолжал…

Оринкин, вздохнув, согласился.

— Жалованье? Это правда. Совсем не видим, как уходят деньги. Живем так… кому кто из милости за труды даст… Так что ж, в этом нас и бог не осудит.

Заседатель сонно и равнодушно уставился на Вологдина, переминавшегося возле стола, и спросил его:

— Значитца, у тебя, Вологдин, никакого доносу на Катерину нету? Так я тебя понял?

— Так, ваше благородие. Зачем с ней возжаться?

— Врет, бестия, — сказал секретарь. — Вижу враля-вральмана. Бог ведает… Не хочет разогорчать своего старосту, измалодушествовался. А может, и правду говорит. У них, у мужиков, всякое бывает. То врут, то не врут.

— Вот тут сказано… — Оринкин подвинул бумагу к краю стола. — Сказано: «Никакого пристрастия при опросе чинено не было, а показано все по своей воле и сущей христианской справедливости». Поставь тут, Вологдин, свою роспись. За незнанием грамоты изобрази крестик да и вытуривайся.

— Следующий! Пошевеливай! Заснули там, что ли?

В комнату несмело втиснулся крестьянин крепкого сложения, в рубахе и портах из толстого изветшалого холста, подпоясанный сыромятным ремешком, на ногах рваные унты.

— Кто таков будешь? — спросил секретарь.

— Пенков я, — проговорил вошедший. — Пенков Николай. По батюшке… — он вдруг чего-то испугался и торопливо добавил: — Под судом был напрасно, ваше благородие. Как перед богом… напрасно! На свадьбе у Лариона староста Яким плевал моей жене в глаза, называл ее колдовкой… При священнике и станционном смотрителе. Ежели вознадобится, ваше благородие, то могу я найти и свидетелей. Помилуй бог.

Оринкин поморщился:

— Ты, что же, братец, наказан был? Ну да это неважно. Ты лучше, братец Пенков, сделай показание на казацкую жену Катерину Кудеярову. Можешь ты сие исполнить?

— Могу-с. Как же… с превеликой охотой, ваше благородие. — Мужик перекрестился, поискал глазами иконы. Не найдя их, уставился на заседателя. — Это мы можем. На Катерину?.. Дело было такое… Весной она, Катерина, промывала рубахи на ключе, а я, Пенков, шел из табуна, коня отводил в табун. Я и сказал ей: «Зачем ты не в подходящем месте промываешь белье? Тем оскверняешь воду, от чего может людям вред быть». А она, ваше благородие, на мои слова никакого… не слушает и все. Такая уж есть. Ну я, знамо дело, ее от ключа стал отталкивать и прутиком легким по спине стегнул, а была она в тот холодный день в полушубке. — Подумав, Пенков добавил: — О чем свидетели есть. Что же, тебе, братец, попало от старосты? — спросил улыбаясь Оринкин. — Подвергли штрафу?

— Никак нет, ваше благородие!

— А что же было?

— Да ничего… по моему разумению.

— По твоему? А вот по моему разумению, — заговорил секретарь, — тебя, братец, в волости наказали. А дабы ты впредь не попускался на самоуправство, предписано старосте сделать тебе, Пенкову, еще и строгое упреждение. По моему разумению… — забормотал Пенков. По-твоему — нет, а по-моему — есть!

— Иди, братец, с богом, а то сам возгремишь, — сказал заседатель. — Донос на Катерину Кудеярову от тебя принят быть не может. По силе закона.

— Следующий!

Нерчинский суд указал своим решением волостному правлению на то, чтобы оно оказало всяческое содействие казаку Ивану Кудеярову в увозе из Выселок своей жены.

Кудеяров уехал в Выселки, но вернулся оттуда без жены.

— Ну, что у тебя опять стряслось? — спросил его Гантимуров.

— Отправился я в Выселки, как велено было, — отвечал казак. — Поутру являюсь в волостное правление. Волостному голове подал от вас, ваше благородие, вид на указ земского суда. Голова ответил: «У нас нет предписания земского суда». Велел ждать. Назавтра указ привезли в правление. Голова говорит: «Нужно собрать общество». Ходили по деревне, собрали общественников. Им все обсказали. Те спросили: «Есть ли в указе что их касательного?» — «Нет, — отвечают, — самого правления только касательно». Они тогда свое: «А нас зачем позвали?» — «По закону положено», — отвечают. Общественники заявляют: «Дайте нам указ». Голова им говорит: «Не положено». Те в спор пустились: «Раз ты отказываешься, то и мы к отобранию жены не приступаем». Сам бы волок ее за косы. Брось смиренничать! В Выселках я нашел свою жену за переборкой на кровати. Она объяснила, что беременна, в ближайшие дни будет рожать, высказала несогласие на поездку со мной. При всем том она хотела покуситься на жизнь свою и младенца, имевшегося в утробе ее. И волостной голова с общественниками не осмелились приступить к делу… полагая, что подходит время родов. Вот каково препятствие к отобранию жены моей. До разрешения ее младенцем смею ожидать… А дабы не могла она сделать над собой чего-либо, прошу, ваше благородие, ходатайствовать перед кем следует о том, чтобы предоставили мне право за нею наблюдать.