Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

• Название: Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского
• Автор: Антология
• Жанр: Европейская старинная литература

Евгений Витковский — выдающийся переводчик, писатель, поэт, литературовед. Ученик А. Штейнберга и С. Петрова, Витковский переводил на русский язык Смарта и Мильтона, Саути и Китса, Уайльда и Киплинга, Камоэнса и Пессоа, Рильке и Крамера, Вондела и Хёйгенса, Рембо и Валери, Маклина и Макинтайра. Им были подготовлены и изданы беспрецедентные антологии «Семь веков французской поэзии» и «Семь веков английской поэзии». Созданный Е. Витковский сайт «Век перевода» стал уникальной энциклопедией русского поэтического перевода и насчитывает уже более 1000 имен.

Настоящее издание включает в себя основные переводы Е. Витковского более чем за 40 лет работы, и достаточно полно представляет его творческий спектр.

---

Комедиант

Он всюду, он везде, он встречный-поперечный;
Шпагоносящий смерд; нужды скиталец вечный;
Господень попугай; всегда смешлив на вид,
Он полон глупости, но в ней мастеровит,
Искусный плаватель в ее морях безбрежных;
Живое зеркало мгновений быстробрежных;
Потешный Аристип; во храме смеха страж;
Тень воплощенная; болтающий мираж.

Да, каждый должен бы сиять в искусстве этом!
Он всякий раз иной — в согласии с сюжетом.
Когда, по действию, он попадет на трон,
Готов облечься он хоть в дюжину корон,
Когда же в нищету повергнут он по роли —
Решишь, что он вовек иной не ведал доли.
Под маску спрятавшись, то вверх, то вниз скользя,
Стоит на месте он: проста его стезя.

Мир лицедействует перед очами Бога:
Иному роль нужна, в которой реплик много,
Иной бегом бежит, иной лежмя лежит,
Тот златом дорожит — а тот не дорожит;
Но счастлив только тот, кто на златой средине
Гордыней не влеком ни к бездне, ни к пучине,
Разумно радуясь и не боясь невзгод,
Решает: «Есть, что есть, а завтра — Бог пошлет».

Богатая невеста

Она — висячий гусь на рыночном торгу;
Богиня хмурая, привыкшая в дугу
Сгибать своих жрецов; кость тысячи дворняжек;
Свербительный объект для юношеских ляжек;
Золотоперая купидова стрела;
Тварь, амброй малые справляюща дела,
Большие — розами; всем голубям — голубка.
Она кругом вольна, однако нет поступка.
Что был бы в радость ей, — но, впрочем неплоха
Забава брачная — браковка жениха.
На карнавале ей во вред идет прикраса:
Жених-то, чай, смекнет, что слаще перьев мясо,
Веснушки — золото, иль оных просто нет,
Не дарит ей морщин премена зим и лет;
Коль прибывает сват — ему важны в невесте
Не контуры лица, а контуры поместий,
Чем толще кошелек, тем девственность полней:
Кто не постиг сего, не грезит пусть о ней.
Парисам нынешним — в ней образ Афродиты:
Плачь, Гера бедная! Паллада, ставки биты!
В ее глазах горит схидамский можжевел,
Кто глянул в них на миг — уже осоловел;
Украшен герб ее короной беспокойной —
Объелась, бедная, и ждет утехи дойной;

Венец над сим гербом — солидная мошна,
Которую круглит удачный сбор зерна, —
Легко уразуметь из дивной сей виньетки,
Насколь у девушки благорассудны предки,
Не родословное здесь древо — целый сад:
От Евы — род ее, поспоришь с сим навряд;
Как подпись не узнать, и личную печатку?
Не нравится рука — целуй через перчатку.
Жених желанен ей, но он сродни врагу:
Возьмет невесту он, но также и деньгу!
«Нет» — просьба подождать, а «да» — звучит отказом.
Какую хитрость здесь мужской измыслит разум?
Звонок ее дверей взывает: караул!
Не дергайте меня! Порог себя прогнул,
Крича: я подломлюсь! Ступеньки кажут норов,
Пытаясь удержать ретивых ухажеров;
Ей воздают хвалы как солнцу, как луне,
Но каждый думает: «Ужо достанься мне».

Несведущий медик

Он — буйвол на кольце; заменщик палача;
Звон от пощечины, отвешенной сплеча;
Дедила с бородой; неведатель приличий;
Двукратный гробокрад; сверло мошны мужичьей;
Врач в смысле том, что враль, а можно в том, что враг;
Мост, что проваливать назначен бедолаг,
Бредущих по нему, и в том — его отрада;
Коса погибели; метла честного града;
Убийца, чья рука разит наверняка:
Раздатчик милостынь пустого кошелька.
Концы своих усов он обратил в затычки
Для собственных ушей — чтоб не нажить привычки
Внимать излишнему, — и, сей наметив путь,
Уроков лейденских не перебрал отнюдь;
Мир тесен для него: судя по всем приметам,
Посредничает он меж тем и этим светом, —
Воздать бы похвалу занятию сему,
Коль не влекло б оно во гробовую тьму;
Нет проку от лекарств — есть польза от моренья:
С могильщика процент он взыщет без зазренья.
Он примется лечить, лишь замаячит мзда,
Но размышлять при том не даст себе труда:
Зубная, скажем, боль — одна из худших казней —
Проходит тем верней, чем средства несуразней,
Он не копается в премудром естестве —
Что щупать, что смотреть, коль пусто в голове?
Названья поменять — глядишь, случится чудо.
Он подает всегда одно и то же блюдо.
Но позаботится, чтоб новым был сосуд:
Среди святых и то — новейших выше чтут.
Капризы тоже впрок: для них стократ охотней
Врач обратит стопы к просторной подворотне
У дома Роскоши: его расчет таков:
Там кукла хворая средь злата и шелков
Лежит, закутана в заморские уборы.
— Здоровы ль, Госпожа? — Нет сил на разговоры.
— Кружится голова? — Вращается весь дом!
— Не мучит ли мигрень? — Терплю с большим трудом!
— Желудок варит ли? — Ах, право, в нем ли дело!
— Как с нижней стороны? — Уж я забыть успела,
Что было и когда! — А есть ли боль внутри?
— Все время, и урчит с зари и до зари!..
— Ну-с, выслушаем пульс. Не должно падать духом:
Фестинит несколько. Болезнь вселилась в брюхум!
Ректальный газ в кишках расширился весьма,
Творит перикулюм витальности ума —
Вот радикс жалоб всем! Кишок покинув дебри,
Газ поднимается, чиня ущерб церебре,
Вертиго там царит хорибильное, — эст
Хворь должно истребить, и пер один присест!
Симптомы налицо, де-факто и де-визу.
Исчезнет кауза, коль газы снидут книзу:
Вернется статус кво! Мужайтесь, госпожа,
Я уврачую вас, все силы приложа.
Здоровью вашему не должно жить убытком!
Смирите, право, дрожь пред горьким сим напитком!
Но — пейте мой декокт, а более — ничей!
Адверсны снадобья у всех иных врачей!
Я буду девять дней ваш верный провожатый,
И льщу себя от вас услышать на десятый:
Здоровье! Ты со мной! Вернулся аппетит!
О прежней хворости мне мысль сама претит!..
Пофрыштыкает впрямь в десятый день больная,
Болезни липовой с минуты сей не зная.
Вам, горожане, сим примером дан укор:
В деревне бы сидеть тому, кто вправду хвор,
И лучше лекарь пусть вас лечит сельский, скромный,
Чем оный эскулап с латынью зуболомной.
Мне говорят, мол, так назначено в судьбе:
Тот спотыкается, кто учится ходьбе,
Тот заикается, кто говорит — и стекол
Стекольщик никогда ужели не раскокал?
Нет! Буду уважать скорее палача,
Что рубит яблоки, суть ремесла уча,
Что изрубить в щепу немало должен чучел,
Удар излишний чтоб казнимого не мучил,
И не был смертный миг сверх меры омрачен:
Бог милостив к тому, кто вправду обречен!

Палач

Он — мастер-смертедел; он — исполнитель права;
Последней горечи острейшая приправа;
Державного хлыста свинцовый налиток;
Живых колосьев жнец; головоруб-знаток;
В портных не числится, хоть виртуоз-раскройщик;
Он конопляных струй блистательный настройщик;
Возница ревностный к Хароновой ладье;
Коллега лекарю, а купно и судье;
Он — шеерез мирной: он хлеб свой добывает,
Он лишь по скудости житейской убивает.
Ему в наследный дар велит приять судьба
И ремесло, и щит фамильного герба
Со шлемом и листвой; о таковом символе
Есть предписание старинной княжьей воли.
Он от младых ногтей берется за труды,
С настила головы подъемлет, как плоды,
И смельчаков нагих привязывать к подмосткам
Он приучается почти еще подростком.
Пусть, мастером взойдя на эшафот впервой,
Еще обязан он утишить трепет свой;
Сие обыденно, понятно и знакомо:
На людях действовать совсем не то, что дома, —
Порой витийствует в кругу семьи смельчак,
Среди безмолвных стен, но пред толпой зевак,
Стоящих вкруг него, он храбрым быть не смеет,
Теряет речи дар, глупеет и немеет,
Смутнеет взор его, кружится голова
И самая душа в нем держится едва;
(Друг другу мы страшны; недаром же веками
Друг друга звали мы свирепыми волками).
Простительно тому, кто, в зрящих сея страх,
Подобья Божий легко крушит во прах;
Пока немотствует, испуг тая глубокий,
Тысячерукий зверь, Народ тысячеокий.
Судья закон блюдет во всем, до мелочей.
Но недействителен закон для палачей,
Освистан будет он, побит камнями грубо
За лопнувшую вервь, за шею вполразруба;
Во мрак узилища, в железины оков,
Сокрыта Истина за тяжких семь замков,
Палач — заступник ей: он верен и испытан,
Железный панцирь лжи ломает и сверлит он,
А Истина лежит, чуть брезжа в глубине,
Гноима казнями, терзаема в огне.
Он истомлен жарой, зане к работе жаден,
Послушен как топор и столь же сердцем хладен.
Что гневаться ему, секущему сплеча?
Не в подневольности ль прощенье палача?
Здесь неуместна месть, и гнев немного значит:
Законов нет для тех, кто сызмала палачит.
В плотине ханжества, покорствуя судьбе,
Он роет ямы тем, кто вырыл их себе.
Сердца — суть палачи, но лишь одно, не боле,
Не плачет на мильон о палачевой доле.

Трактирщик