Джованни Боккаччо - Декамерон. Гептамерон (сборник)

• Название: Декамерон. Гептамерон (сборник)
• Автор: Джованни Боккаччо
• Жанр: Античная литература
• Год: 2013
• ISBN: 978-966-14-5954-9

Написанные самым выдающимся писателем эпохи Возрождения сто фривольных новелл представляют не только многоцветную панораму итальянских нравов, но и концепцию социальной этики нового общества. («Декамерон»)

Одна из самых талантливых и самобытных новеллисток французского Возрождения Маргарита Наваррская создала свою книгу под влиянием «Декамерона». Ее персонажи – принцы и дворяне, простые горожане и благочестивые монахини – так же, как и у Боккаччо, одержимы любовной страстью, а сами новеллы полны тонкой иронии, эротизма и озорных шуток. («Гептамерон»)

---

Когда таким образом девушка часто приглашала Рустико, поощряя его к подвижничеству, она так ощипала его, что порой его пробирал холод, когда другой бы вспотел; потому он стал говорить девушке, что дьявола следует наказывать и загонять в ад лишь тогда, когда он от гордыни поднимает голову; а мы так его уличили, что он молит оставить его в покое. Таким образом он заставил девушку несколько умолкнуть. Увидев, что Рустико не обращается к ней, чтобы загнать дьявола в ад, она однажды сказала ему: «Рустико, твой дьявол наказан и более тебе не надоедает, но мой ад не дает мне покоя, потому ты хорошо сделаешь, если при помощи твоего дьявола утишишь бешенство моего ада, как я моим адом помогла сбить гордыню с твоего дьявола». Рустико, питавшийся корнями злаков и водою, плохо мог отвечать ставкам и сказал, что слишком много понадобилось бы чертей, чтобы можно было утишить ад, но что он сделает что в его силах; так он иной раз удовлетворял ее, но это было так редко, что было не чем иным, как метанием боба в львиную пасть, вследствие чего девушка, которой казалось, что она не настолько служит, насколько бы желала, начала роптать.

В то время как между дьяволом Рустико и адом Алибек от чрезмерного желания и недостаточной силы шла эта распря, случилось, что произошел в Капсе пожар, от которого сгорел в собственном доме отец Алибек со всеми детьми и семьей, какая у него была, так что Алибек осталась наследницей всего его имущества. Поэтому один юноша, по имени Неербал, расточивший на широкое житье все свое состояние, услышав, что она жива, отправился ее искать и, найдя ее, прежде чем суд завладел имуществом, бывшим ее отца, как человека, умершего без наследника, к великому удовольствию Рустико и против ее желания привезя ее обратно в Капсу, взял ее себе в жены и с нею унаследовал большое состояние. Когда женщины спрашивали ее, прежде чем ей сочетаться с Неербалом, чем она служила Богу в пустыне, она ответила, что служила тем, что загоняла дьявола в ад и что Неербал совершил великий грех, отдалив ее от такого служения. Женщины спросили: как это она загоняла дьявола в ад? Девушка то словами, то действием показала им это. Те начали над этим так сильно смеяться, что и теперь еще смеются, и сказали: «Не печалься, дочка, не печалься, потому что и здесь это прекрасно делают; Неербал отлич но послужит этим Богу вместе с тобой». Когда одна расска зала о том другой по городу, свели это к народной поговорке, что самая приятная Богу услуга, какую можно совершить, – это загонять дьявола в ад; и эта поговорка, перешедшая сюда из-за моря, и теперь еще держится. Потому вы, юные дамы, нуждающиеся в утешении, научитесь загонять дьявола в ад, ибо это и Богу очень угодно, и приятно для обеих сторон, и много добра может от того произойти и последовать.

Новелла Дионео тысячу раз и более возбудила смех почтенных дам, такими и столь потешными показались им его речи. Когда он пришел к заключению новеллы, королева, зная, что настал конец ее правления, сняла с головы лавровый венок, очень игриво возложила его на голову Филострато и сказала:

– Вскоре мы увидим, сумеет ли волк лучше вести овец, чем овцы вели волков.

Услышав это, Филострато сказал, смеясь:

– Если б послушались меня, волки научили бы овец загонять дьявола в ад не хуже, чем Рустико то сделал с Алибек; потому не называйте нас волками, ибо и вы не овцы; тем не менее я, насколько мне будет возможно, стану править вверенным мне царством.

На это Неифила ответила:

– Послушай, Филострато, тебе, желающему поучать нас, следовало бы научиться разуму, как научился у монахинь Мазетто из Лампореккио, и снова приобресть дар речи лишь тогда, когда кости заходили-запели бы у тебя без учителя.

Познав, что встречных серпов не менее, чем у него стрел, он, бросив шутки, стал заниматься отправлением порученной ему власти. Велев позвать сенешаля, он пожелал узнать, в каком положении дела, а кроме того, разумно распорядился на время, пока будет длиться его правление, всем, что, по его мнению, было прилично и в угоду обществу; затем, обратившись к дамам, сказал:

– Исполненные любви дамы, на мое несчастье, с тех пор как я стал различать добро от зла, я всегда был красотою какой-нибудь из вас подвержен Амуру, и ни смирение, ни послушание и старание следовать всему, что казалось мне отвечающим его обычаям, не послужило мне к тому, чтобы вначале меня не отвергли ради другого, а впоследствии мне не жилось чем далее, тем хуже; и так, думаю я, будет до самой смерти. Потому я желаю, чтобы завтра рассуждали ни о чем другом, как о том, что отвечает наиболее моим обстоятельствам, то есть о тех, чья любовь имела несчастный исход, ибо и я, если так пойдет долго, ожидаю, что она будет несчастнейшею; да и не по чему-либо другому имя, которым вы меня называете, положено было мне человеком, понимавшим, что он имел в виду.

Так сказав и поднявшись, он до поры ужина отпустил всех. Сад был такой красивый и прелестный, что никто не решался покинуть его, чтобы поискать большего удовольствия в ином месте. Напротив, так как солнце, уже не палящее, не мешало преследовать ланей, кроликов и других зверей, какие там были, и, сотни раз прыгая через сидевших, им надоедали, они принялись гоняться за ними. Дионео и Фьямметта стали петь о мессере Гвильельмо[44] и о даме дель Верджьу[45]; Филомена и Памфило играли в шахматы; так, пока кто делал одно, кто другое, время летело, подошла и пора ужина, когда ее и не ожидали; потому, расставив столы у прекрасного фонтана, они поужинали вечером в величайшем веселье. Чтобы не изменять тому, чего держались бывшие до него королевы, Филострато, как только убрали со столов, велел Лауретте завести танец и пропеть песенку. Она сказала:

– Господин мой, чужих песен я не знаю, а из моих у ме ня нет на памяти такой, которая подходила бы к столь весе лому обществу; если желаете из тех, что у меня есть, я спою охотно.

На это король сказал:

– Все твое не может не быть прекрасным и приятным, потому какая есть, такую и спой.

Тогда Лауретта очень нежным голосом, но на несколько печальный лад начала петь, между тем как другие подпевали:

Ни у одной, страдающей всечасно,
Нет поводов таких скорбеть, как у меня,
Влюбленной и, увы, вздыхающей напрасно!

Кто небом двигает и всякою звездой,
Тот сотворил меня себе на утешенье –
Прекрасной, милой, грациозною, живой,
Чтоб высшим всем умам дать на земле знаменье
Во мне той красоты, что вечно пред собой
Зрит Господа лицо в Его святом селенье.
Но человек, в плачевном ослепленье,
Меня не оценил – и в нем
Презренье даже я к себе читаю ясно.

Был некто, девочкой молоденькой меня
Любивший горячо. Он мысли и объятья
Мне нежно раскрывал; от глаз моих огня
Весь загорался он; не знал милей занятья,
Как любоваться мной. И все минуты дня
Легко бегущие дарил мне без изъятья.
И удостоила его к себе поднять я
Моей любовью, – но, увы,
Его уж нет со мной, и мучусь я ужасно!

Потом представился мне юноша другой;
Полн самомнения и гордости надменной,
Он прославлял себя как человек с душой
Высокой, доблестной, – а нынче держит пленной
Меня, несчастную, ревнивец этот злой,
Неправо думая, что окружен изменой…
И, ах, страдаю я в тоске неизреченной,
С сознаньем твердым, что, родясь
На благо многих в мир, – лишь одному подвластна.
Я жалкий жребий свой кляну с тех пор, когда
Решил он, чтоб другим нарядом заменила
Я платье девичье и отвечала «да!».
В наряде скромненьком так весело мне было,
Так шел он мне к лицу… А в этом я года
Влачу мучительно и даже затемнила
Безвинно честь мою… О, лучше бы могила,
Чем ты, о грустный брачный пир,
Окончившийся так сурово и несчастно!

О милый, в первый раз блаженство давший мне,
Какое не было испытано другою;
Ты, ныне перед Тем стоящий в вышине,
Кем мы сотворены, – о, сжалься надо мною,
Друг незабвенный мой: соделай, чтоб в огне,
Что жег меня в те дни, как я была с тобою,
Опять горела я, и в Небесах мольбою
Мне испроси скорей возврат
К себе, в тот край, где все так чисто и прекрасно!..

Тут Лауретта закончила свою песню, которая, обратив общее внимание, была понята каждым различно; были такие, которые поняли ее по-милански, то есть что хорошая свинья лучше красивой девушки; у других понимание было возвышеннее и лучше и вернее, о чем не приходится теперь говорить. После этой песни король, распорядившись зажечь множество свечей, велел спеть еще много других песен на лугу, среди цветов, пока не стали заходить все восходившие вначале звезды. Вследствие этого он рассудил, что пора спать, и, пожелав доброй ночи, приказал всем разойтись по своим покоям.

День четвертый