Станислав Белковский - Зюльт

• Название: Зюльт
• Автор: Станислав Белковский
• Жанр: Русское современное
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-092740-1

Станислав Белковский – один из самых известных политических аналитиков и публицистов постсоветского мира. В первом десятилетии XXI века он прославился как политтехнолог. Ему приписывали самые разные большие и весьма неоднозначные проекты – от дела ЮКОСа до «цветных» революций. В 2010-е гг. Белковский занял нишу околополитического шоумена, запомнившись сотрудничеством с телеканалом «Дождь», радиостанцией «Эхо Москвы», газетой «МК» и другими СМИ. А на новом жизненном этапе он решил сместиться в мир художественной литературы. Теперь он писатель.

Но опять же главный предмет его литературного интереса – мифы и загадки нашей большой политики, современной и бывшей. «Зюльт» пытается раскопать сразу несколько исторических тайн. Это и последний роман генсека ЦК КПСС Леонида Брежнева. И секретная подоплека рокового советского вторжения в Афганистан в 1979 году. И семейно-политическая жизнь легендарного академика Андрея Сахарова. И еще что-то, о чем не всегда принято говорить вслух.

---

– Андрей Сахаров сделает жесткие заявления против советской власти. Прямо порочащие советский строй. Жена Боннэр ему напишет, а он озвучит. Мы его арестуем по 198-й. И снимем с выборов через суд. Вот такой план.

Леонид Ильич откровенно зевнул.

– Я, пожалуй, с Любкой, сестрой, посоветуюсь. У нее хорошая чуйка на всякий там ввод войск. Днями решим.

Нет. Леонид Ильич не хотел идти войной в Афганистан. И сажать Сахарова не хотел, хотя тот и сволочь. Премию мою за подводные цунами скоммуниздил. Одной Чехословакии и так достаточно. А там еще Польша, того гляди, маячит. Премия же мира – она одна на всех. Мы за ценой не постоим.

Настоящая, Нобелевская, а не какая-то там Международная Ленинская. Этих ленинских я себе сам штук восемь выписать могу, и еще на складе останется.

Ну что – пошутить над Сусловым или так поедем?

– Михал Андрейч! А ведь если я пролечу, как фанера над Конотопом, партия же в Верховном Совете все равно большинство получит?

– Получит, Леонид Ильич.

И не сказал даже, какое. 70 процентов или 80. Боится. Мол, ты, Ленька, в своем округе избраться даже не можешь, перед каким-то Сахаровым пасуешь, а партия твоя проигрывать совершенно и не собирается. Вот такая у нас партия. На века лепили.

У Суслова задрожали морщины, как бывало всегда в предвкушении кровавого вопроса.

– И тогда, как думаешь, кого партия делегирует на председателя президиума?

Ха-ха. Вот и поймали мы тебя. Что смотришь глазками красными? Сам, небось, хотел бы стать? Признайся, а? Или Андропова поставить, чтобы в преемника уже врастал. А на КГБ – Цвигуна. Ну?

– Я думаю, Леонид Ильич, никакую кандидатуру, кроме Вашей, партия рассматривать не будет. Вы останетесь Председателем Президиума.

– Точно?

– Точно.

Правильный ответ. Расслабляйся.

Сегодня вся Москва уже посмотрела эту передачу Познера, и разрыв стал процентов десять, а то и двенадцать. А не восемь и семь. Ну, вот как пить дать. Такой разрыв уже не покроешь.

Леонид Ильич нажал на кнопку.

Генерал Рябенко, который прикрепленный, поднял меня с кресла. Раньше-то, во времена виски с Киссинджером, и сам мог подняться. А сейчас ноги вовсе почти не работают. И пятки вечно болят. Ибупрофен даже не помогает.

– Поедем к Алексей Максимычу. Съездим.

Рябенко-то хорошо знает, что это, где это – Алексей Максимыч. А Суслов? Интересно, слухи ходят?

Клиническая смерть

Клиническая смерть случается не у каждого. Но у меня, у меня-то – как раз была.

А как происходит клиническая смерть? Сейчас расскажу.

Это так.

Заходишь в холщовой рубахе и каких-то штанах войлочных. В комнату. Квадратную. Светлую-светлую. Как небо над Ала-Тоо.

И там посредине – стол. Тоже квадратный. Зеленый и деревянный. А за столом – Никита Сергеич Хрущев.

– Никита Сергеич, ты-то что здесь? – говоришь радостно и удивляешься: почему так просто с начальником на «ты» перешел. Как будто Киссинджер или Никсон какой.

– Ты не бойся, Леонид Ильич, – отвечает Никита, словно у меня поджилки трясутся. А настроение у меня как раз хорошее. Даже очень. Разве что смеяться не хочется. Громко, в голос. То есть смеяться-то хочется, и громко, и в голос, но чтобы в такой светлой комнате… Неудобно.

– Ты, Леонид Ильич, только не присаживайся, пока не расскажешь, – продолжает Никита.

– А что рассказывать, Никита Сергеич?

– Как вы меня убить пытались.

– Да кто ж мы-то?

– Да вы с Подгорным и Семичастным. Они-то все уже сознались, теперь твоя очередь.

И говорит тихо, по-доброму, ласково. А не орет, как при жизни всегда орал.

– Не верю, – отвечаю я, – чтоб Подгорный и Семичастный на себя такую напраслину возвели. Разве ж их пытали? Это все Петька Шелест клевещет. За то, что я его снял. А как было не снять? Вы знаете, что он по Украине спецпоездом разъезжал, так там у него отдельный вагон для коровы был. И ездила всегда одна и та же корова, от которой он только молоко и пил. Представляете – корова целый вагон занимала! А люди еще голодомор помнили. И…

– Петька тот еще жук, но здесь ни при делах. Говори, говори.

– Про убийство?

– Про убийство.

– Да как же тебя можно было убить? Тормоза подпилить или самолет протаранить…

– Нет. Ты знаешь, как. Я не шучу: Подгорный и Семичастный уже признались. Письменно. А я тебя всего устно прошу.

– А ты мне скажи, что они там, и я повторю.

– Слово в слово?

– Слово в слово.

– Зуб коммуниста даешь?

– Зуб коммуниста.

– Вы отравить меня хотели. Смертельный раствор водки с тазепамом. Водка «Зверская» от горно-алтайских товарищей. Принимаешь сто грамм – и тяжелый инсульт. Хуже, чем у Фролки Козлова. Ты – исполняющий обязанности. Ну и пошло, поехало.

Почему он не орет? Почему?

– А как бы мы тебя, Никита Сергеич, выпить заставили?

– Через охрану. Там Семичастный ситуацию держал.

– И что ты один бы стал пить?

– Вы так придумали. Попробовать водку от горно-алтайских товарищей. Чистейшую, родниковую. Специальная бутылка, только для товарища Хрущева.

– А чего же не тормоза, не самолет?

– Семичастный сказал: водка с тазепамом – самое простое.

– Ну а Подгорный-то нам зачем? Я все придумал, Семичастный исполнил. Подгорный зачем?

– А ты испугался, братец. Подельника решил взять. И взял. А потом его на Верховный Совет вместо Анастаса посадил.

– Думаете, не стоило?

– Мы ж на «ты», как Никсон с Киссинджером. Думаю, не стоило. Но это скажут Суслов с Андроповым.

– Почему они?

– Суслов – генеральным секретарем идет, Андропов – председателем президиума. Для Подгорного места нет уже. Ты разве не знаешь?

– Нет еще. Я же к вам… то есть к тебе торопился. Коридор слишком длинный. Узкий. И холодно в нем. Не топят. В такой холодине никакая радиоточка не сработает.

– Так ты устно все подтвердил?

– Все подтвердил.

– Хорошо. Я тебя надолго не задержу. Пойдем сейчас сходим к товарищу Сталину, и все насовсем.

– Куда?

– К товарищу Сталину. Иосифу Виссарионычу. В комнату 101.

– А зачем?

– Чтобы он решил. Что с тобой делать, дитя неразумное.

– Разве он решает?

– Иосиф Виссарионыч решает. Только что утвердил Суслова на генерального секретаря, Андропова – на председателя президиума. И тебя попросил привести. Я и привел.

Хорошее настроение сменилось отчего-то на не очень.

– Суслов же старый, и чеченец к тому же…

– Не говори плохих слов. Про тебя же я не говорю. Михаил Андреевич Суслов чеченцем быть не может. Так товарищ Сталин сказал.

И комната стала уже совсем светлою, что даже невыносимо. И глаза заслезились, как на фильме «Белорусский вокзал».

Вот ты и просыпаешься. И там – три человека.

Мужичок в белом – это Чазов, понятно, по очертаниям.

Девочка в белом – медсестра, она капельницу ставит.

А вот же сидит мужик в зимнем пальто и шапке. Прямо у постели больного в такой одежде сидит! Как это может быть? Как его пропустили? Охрана-то где? Бациллы одни, бактерии зимние, погибель кругом.

А теперь вижу, когда меньше сливается и расплывается, что человек в белом – не Чазов будет, а профессор Лившиц, молодой, который невропатолог. Чазова, стало быть, сейчас нету. Он не круглосуточно дежурит при клинической смерти генерального секретаря, потому что ленивый.

Сестра – Таня, как и полагается.

А мужик в пальто – и не в пальто совсем. Это ряса. Значит, мужик – поп. Священник, как это в энциклопедии называется. Священнослужитель, если по-полному. Длинно, зато красиво. И шапка на нем действительная поповская, но не зимняя. Легкая, простая, с крестом на самом верху, у бортика. Они мне настоящего попа привели. Того только, которого и не хватало.

А поп не должен снимать свою крестную шапку, когда входит к Генеральному секретарю?

Ну, профессора Лившица я знаю, Таню тоже, здороваться смысла нет. А со священнослужителем как?