Федор Раззаков - Пуля для Зои Федоровой, или КГБ снимает кино

• Название: Пуля для Зои Федоровой, или КГБ снимает кино
• Автор: Федор Раззаков
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-906842-34-3

Судьба звезды советского кинематографа Зои Федоровой неординарна и противоречива, а ее убийство до сих пор не раскрыто.

Арест как пособницы иностранному шпиону, положение дочери «врага народа», попытка самоубийства в лефортовском изоляторе, обвинение в шпионаже в пользу иностранных государств, долгие годы заключения в знаменитой «Владимирке» и блестящая творческая биография, правительственные награды и премии. Как это возможно?! Расследование, проведенное Федором Раззаковым, заставляет совершенно иначе взглянуть на биографию актрисы и на причины ее трагической гибели. Автор задается вопросами: случайно ли убийца, не оставивший на месте преступления почти никаких следов, «забыл» забрать с собой гильзу от немецкого пистолета «Зауэр»? Не было ли это намеком на «немецкую линию», по которой Федорова долгие годы работала на советские спецслужбы, и почему эта улика не помогла следствию выйти на преступников? Или все же помогла, но привлечь их к ответственности было невозможно?..

Книга Федора Раззакова – это настоящий документальный детектив с неожиданными поворотами и сенсационными подробностями тайной жизни людей, которых знает вся страна.

---

Как и „кинотрадиционалисты“, „киноноваторы“ двадцатых годов не представляли собой единого целого. Они меньше всего походили на художественную школу. За исключением содружества Козинцев – Трауберг, много лет работавших вместе, каждый из новаторов имел собственный, отличный от других творческий путь, свой индивидуальный метод, свой почерк…

Главное, что объединяло их, – ненависть к старому, категорическое отрицание эстетических принципов, господствовавших в русской дореволюционной кинематографии. В своих манифестах и декларациях они безоговорочно сбрасывают с „корабля современности“ все, что связано с этими принципами…»

За борьбой этих течений внимательно следили в ОГПУ, и отчеты об этом регулярно ложились на столы членов Политбюро. Причем если до середины двадцатых годов симпатии высших советских руководителей делились поровну между «традиционалистами» и «новаторами», то во второй половине десятилетия чаша весов стала клониться в пользу вторых, поскольку идейный подход к искусству стал преобладать над коммерческим. Сталин и К° вели дело к закрытию проекта под названием «НЭП», а это автоматически подразумевало победу идеи над коммерцией, или духа над материей. И ОГПУ в этом процессе тоже участвовало, посредством того, что нацеливало свою агентуру (в том числе и среди именитых кинодеятелей) на то, чтобы они придерживались тех позиций, которые разделяли Сталин и К°.

Вообще Сталин, который в те годы еще не имел всей полноты власти в стране и партии, но уже к этому шел, был большим любителем кинематографа. Еще в мае 1924 года, на XIII съезде РКП(б), он заявил: «Кино есть величайшее средство массовой агитации. Задача – взять это дело в свои руки». И ведь взял!

Вождь смотрел все киноновинки того времени (в Кремле был собственный кинотеатр) и часто устраивал дискуссии внутри Политбюро по поводу того или иного фильма – обсуждал, нужный ли это фильм для советской идеологии или чуждый ей. Иногда на этих просмотрах присутствовал и председатель ОГПУ Вячеслав Менжинский или его заместитель Генрих Ягода (он же начальник СОУ). Приглашались они туда не случайно, а с определенной целью – они должны были быть в курсе того, каким именно фильмам отдают предпочтения высшие руководители страны и какие задачи в свете этого следует ставить агентуре в кинематографической среде.

Сталина давно не устраивало то, что многие частные кинокомпании в СССР «завязаны» на заграницу и скупают там по дешевке второсортный товар, втюхивая его советскому зрителю. Началось это еще в 1923 году, когда кинофабрика «Русь» продала в Еропу фильм «Поликушка» Александра Санина, а на вырученные деньги купила массу примитивного киноширпотреба. Фильм вызвал большой ажиотаж у западной публики по двум причинам: во-первых, это было очень талантливое кино (экранизация Л. Толстого), а во-вторых – аполитичное и асоциальное. Ведь Толстой в своем произведении разоблачал помещичью Россию, а фильм от этой идеи ушел. Согласно сюжету, помещица посылала своего крестьянина Поликея в город за большой суммой денег, а тот на обратном пути их терял и от отчаяния кончал жизнь самоубийством. Как напишет чуть позже все тот же Н. Лебедев:

«…Сценаристы (Н. Эфрос и Ф. Оцеп), добросовестно следовавшие за сюжетной линией повести, приглушили, однако, пафос социального протеста Толстого. Всячески подчеркнув чуткость и доброту помещицы – хозяйки Поликушки, они сместили акценты. Вместо типичной трагедии замордованного крепостничеством крестьянина зритель увидел происшествие – необычайную историю, случившуюся с одним дворовым-пьяницей…»

Такого рода кино (даже несмотря на его художественную ценность) Сталину понравиться не могло. И особенно его возмущало, что, продавая такого рода фильмы за границу, ушлые коммерсанты от кино убивают сразу двух зайцев: набивают себе карманы и «скармливают» советскому зрителю дешевые киноподелки западного производства. Поэтому перед ОГПУ была поставлена задача создавать такого рода коммерсантам невозможные условия для деятельности. Что и было сделано посредством заведения уголовных дел на кинодеятелей-«традиционалистов» (в 1926–1927 годах в стране произошло несколько судебных процессов по обвинению ряда деятелей кино в коррупции). Именно поэтому тот же Федор Оцеп (один из авторов «Поликушки») вынужден будет в 1929 году уехать сначала в Германию, а затем и в США. Как говорил Сталин в узком кругу: «Надо бить по старым революционным эмигрантам. Эмигранты – это люди беспочвенные, у которых на уме только международная революция, а теперь нужны руководители, способные осуществлять социализм в одной стране…» А ведь за мутным кинопотоком, который лился на СССР с Запада, стояли именно эмигранты, которые таким образом старались пробить бреши в советской идеологии.

В 1928–1931 годах Сталин многократно принимал у себя и председателя ОГПУ Менжинского, и его первого зама Ягоду. В первую очередь это было связано с делами по разгрому оппозиции, но в то же время Сталин интересовался у них и состоянием агентурной работы в среде интеллигенции. Причем принимал он их или вместе, или по отдельности. Судя по всему, у каждого из чекистов был свой фронт работы: Менжинский отчитывался о деятельности контрразведки (а СПО входил именно в нее) и подрывной работе против левых и правых в партии, Ягода же отвечал за «цифирь» (статистические и аналитические данные), а также за проведение разного рода эксов, сбор улик и т. д.

А вот чекистов, ведавших внешней разведкой, Сталин в ту пору не особенно жаловал и принимал крайне редко. Например, начальника ИНО (Иностранный отдел) ОГПу Артура Артузова вождь впервые пригласит в Кремль только в 1933 году, когда к власти в Германии придет Гитлер.

Но вернемся к Зое Федоровой.

Итак, она вполне могла попасть в категорию осведомите-лей-информаторов по линии Информационного отдела. Почему именно туда? Дело в том, что с ноября 1922 года руководство ГПУ ввело новую классификацию внештатных секретных сотрудников. По линии Информационного отдела СОУ в качестве информаторов в учреждениях, на предприятиях, в общественных организациях и т. п. привлекались только лояльные к власти лица, к коим и можно было отнести Зою Федорову (вспомним место службы ее отца, который до этого трудился в Кремле). На таких информаторов возлагались обязанности освещать настроения людей, с которыми они вместе работали, по некоторым вопросам, сообщать о состоянии дел на предприятиях и в учреждениях, о деятельности администрации, фактах злоупотребления и т. п. Причем информацию осведомители-информаторы передавали так называемым резидентам – работникам того же учреждения, где они работали. Обычно на мелких предприятиях был всего один резидент, а на больших (вроде Госстраха) от трех до пяти. Этот резидент затем передавал собранную информацию уже непосредственно чекистам. Данные сведения обобщались в информационных отделах в секретные сводки и направлялись руководству местных партийных и советских органов, в ОГПУ, которое в свою очередь обрабатывало и доводило информацию до Центрального комитета партии и правительства. Другой категорией секретных сотрудников являлись осведомители, вербовка и руководство которыми находились в ведении секретных и контрразведывательных отделов. Таких осведомителей вербовали, в отличие от информаторов, из среды, социально чуждой советской власти.

В двадцатые годы в недрах ГПУ была составлена справка, в которой давалось объяснение, почему приветствуется служба женщин в разведке и контрразведке. В ней отмечалось следующее: «Женщина более наблюдательна, у нее сильнее развита интуиция, она любит вникать во все подробности, чего не скажешь о мужчинах. Женщины более усидчивы, терпеливее, методичнее, чем мужчины. Кроме этого, привлекательные внешние данные женщины позволяют ей расположить к себе любого собеседника… Рекомендуется поручать женщинам-агентам проведение операций, связанных с организацией встреч с агентурой в тех районах, где появление мужчин, исходя из местных условий, представляет опасность…»

Как и полагается, каждому агенту спецслужб присуждается оперативный псевдоним. Женщинам чаще всего подбираются красивые имена, часто имеющие отношение к их личным пристрастиям, привычкам. Если мы исходим из версии о том, что Зоя Федорова стала таким агентом, то нетрудно предположить, что у нее тоже было агентурное имя. Какое? Например, «Зефир». Во-первых, по начальным буквам имени и фамилии («З» и «Ф»), во-вторых – она очень любила сладкое, в том числе и зефир, который во времена нэпа выпускала фабрика № 7 Моссельпрома (с 1931 года – «Рот-Фронт»).

Но вернемся к «делу братьев Прове».

В ходе него, судя по всему, был завербован еще один агент – из числа социально чуждых. Речь идет о Никите Пешкове (1989), происходившим из дворян. Его история не менее интересная.

В Первую мировую войну он сражался на крейсере «Варяг», а в гражданскую – на стороне белых, входя в ближайшее окружение адмирала Колчака. В 1920 году, когда последний был расстрелян, Пешков был схвачен и посажен в тюрьму. Но спустя несколько месяцев. отпущен на свободу, якобы по причине тяжелой болезни. Однако в 1925 году Пешкова снова арестовали, но дали ему всего три года заключения в Соловках. А летом 1927 года перевели в Бутырку, включив его в «дело братьев Прове», поскольку тот знал обоих еще по своему житию в Москве в начале двадцатых.