Мика Валтари - Турмс бессмертный

• Название: Турмс бессмертный
• Автор: Мика Валтари
• Издательство: ЭКСМО, «Барбара»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5—85585—286—5

Этот роман известного финского прозаика Мика Валтари, чьи исторические романы уже несколько десятилетий переиздаются во всем мире огромными тиражами, переносит читателей в V век до н. э. в страны Средиземноморья. Жизнь путешественника, воина, философа Турмса полна испытаний и опасностей и озаряет ее путеводная звезда — любовь Турмса к прекрасной жрице.

---

Прогулка по вековой аллее города мертвых доставляла мне большее удовольствие, чем бесцельное шатание по шумным городским улицам. Горный воздух был насыщен запахами мяты и лаврового дерева. Стражник гробниц объяснил мне, что круглая форма усыпальниц не изменилась с древнейших времен — этруски тогда жили в круглых остроконечных строениях. Круглыми были и древние храмы, например, храм Весты в Риме. Рассказывая, он ни словом не обмолвился о царях, а говорил только о лукумонах, и в конце концов я попросил объяснить мне, что, собственно, обозначает слово «лукумон». Стражник, которому часто приходилось сопровождать чужеземцев по святыням этрусков и который поэтому знал иностранные языки, сложил руки, как это делали греческие путешественники, и ответил:

— Трудно объяснить чужаку. Лукумон — это лукумон.

Я ничего не понял, а он только покачал головой и объяснил по-другому:

— Лукумон — это священный царь.

Я недоуменно поднял брови, и тогда он показал мне несколько больших холмов и сказал, что это гробницы лукумонов. А потом кивнул на свеженасыпанную могилу, на которой еще даже не росла трава, и, как бы отделяя жестом руки эту могилу от предыдущих, пояснил тоном, которым разговаривают с тугодумами:

— Это могила не лукумона. Это всего лишь могила владыки.

Моя настойчивость рассердила его; ему не хватало слов, чтобы выразить нечто, что для него самого было очевидным.

— Лукумон — это владыка, которого избрали боги, — проворчал он сердито. — Его находят. Его узнают. Он самый главный жрец, самый главный судья, самый главный законодатель. Обыкновенного владыку можно свергнуть, он передает свою власть по наследству. Лукумона нельзя свергнуть, так как он и есть сама власть.

— Но как его находят, как его узнают? — спросил я, по-прежнему ничего не понимая. — Разве сын лукумона не является лукумоном тоже? — Я протянул стражнику серебряную монету, чтобы задобрить его.

Но он так и не сумел объяснить, каким образом узнают лукумона и выделяют его среди других людей. Он только сказал:

— Сын лукумона чаще всего вовсе не лукумон, но, конечно же, может им стать. В древнейшие времена лукумоны рождались из поколения в поколение, но теперь все изменилось к худшему, и лукумоны появляются на свет все реже.

Он указал на гробницу, мимо которой мы как раз проходили. Перед ней возвышалась белая колонна, а ее вершину венчало изображение некоего странного головного убора.

— А это гробница царицы, — улыбнулся страж и рассказал, что Цере — один из немногих этрусских городов, где давным-давно правила женщина. Это время церейцы называли золотым веком, так как город стал намного богаче и сильнее. Стражник утверждал, что царица властвовала в Цере целых шестьдесят лет, но я подозревал, что, общаясь с греческими путешественниками, он научился преувеличивать.

— Разве может женщина править городом? — удивленно спросил я.

— Она была лукумоном, — ответил стражник.

— Но разве может женщина быть лукумоном?

— Конечно, — терпеливо разъяснял он. — Это случается редко, но по капризу богов женщина может стать лукумоном. Было же так когда-то в нашем Цере!

…Я часто приходил на эту аллею и подолгу стоял у величественных гробниц, излучающих таинственную силу.

Однажды в городе мертвых произошла встреча, которая растрогала меня до глубины души. Вдоль стены там располагались лавочки гончаров. Большинство из них продавали дешевые обожженные до красноты погребальные урны. В Цере не хоронили умерших, как в Риме, а сжигали их и насыпали прах в круглые урны. Богатые заказывали урны из бронзы, украшенные замысловатыми узорами, бедняки же удовлетворялись простыми глиняными изделиями. На крышке этих сосудов обычно была ручка или какая-нибудь фигурка, служившая ручкой.

Я как раз разглядывал урны для бедняков, когда к лавке подошла пара простых крестьян выбрать урну для умершей дочери. Им понравилась та, на крышке которой был поющий петушок с вытянутой шеей. Увидев его, они заулыбались радостно, мужчина достал медную пластинку и, не торгуясь, расплатился. Удивленный, я спросил гончара:

— Почему они не торгуются?

Тот с улыбкой покачал головой и ответил:

— Не принято торговаться, покупая священные вещи, странник!

— Но ведь урна вовсе не священна, это просто глиняный сосуд!

Он снисходительно объяснил мне:

— Когда урну вынимают из гончарной печи, она, конечно же, нe священна. Не делает ее таковой и мой прилавок. Но как только в ней окажется прах дочери этих бедных людей и ее закроют крышкой, она тут же превратится в святыню. Вот почему урну продают по твердой цене.

У греков было принято обязательно торговаться, и подобное я видел впервые. Показав на ручку урны с поющим петухом, я спросил крестьян:

— Почему вы выбрали петуха? Разве не больше он подходит для свадебного торжества?

Они странно посмотрели на меня и, перебивая друг друга, стали объяснять:

— Но он ведь пел!

— Как это пел? — Моему удивлению не было границ.

Они переглянулись и загадочно улыбнулись, несмотря на траур. Мужчина обнял женщину за талию и ответил:

— Петух всегда поет, когда воскресают усопшие. Крестьяне ушли, а я долго еще смотрел им вслед, и на глазах у меня были слезы. Их ответ так поразил меня, что эту встречу в Цере я запомнил на всю жизнь.

Лучшего примера для объяснения разницы между характерами греков и этрусков, пожалуй, не найти: для греков пение петуха означает радость жизни, для этрусков символизирует воскрешение усопших.

Из Цере я намеревался морем отправиться обратно в Рим, но ходили упорные слухи, что Кориолан во главе вольской армии освобождает один за другим города, занятые римлянами, и покорил даже Лавиний, считавшийся стратегически важным римским городом. Поговаривали, что соляные бассейны в устье реки того и гляди попадут в руки вольсков. Поэтому я отправился дальше на север в Тарквинии — главный в политическом отношении город Этрурии.

Мое путешествие совпало с самым разгаром лета. Я не знал, чему мне больше удивляться: безопасности ли общественных дорог или гостеприимству крестьян, болотам ли, превращенным в плодородные поля благодаря прорытым отводным каналам, укрепленным мрамором, или же длиннорогой скотине, пасущейся на лугах. Рытье каналов и корчевание деревьев на полях требовало большого умения и упорного труда многих поколений. Все это не вязалось с моими представлениями об этрусках, которых в Ионии считали людьми жестокими и вспыльчивыми.

В больших имениях работали мужчины невысокого роста с более темной, чем у этрусков, кожей. Были там также и рабы, но я никогда не видел, чтобы надсмотрщики били их. Все они разговаривали с хозяевами без страха, с улыбкой. Мне приходилось слышать, что этруски редко наказывали беглых невольников, да и было-то их немного, ибо здесь всегда стремились поручить рабу лишь то дело, которое пришлось бы ему по душе. Многие рабы вели у этрусков куда более достойную жизнь, чем та, что ожидала бы их дома, где они были свободными бедняками. Добросовестный раб-ремесленник легко получал разрешение на выкуп, а его бывший господин помогал ему получить гражданство, хорошо понимая, что это принесет пользу городу. К побегу раба хозяин относился спокойно, говоря со смехом: «Значит, этот человек не был рожден рабом» — и виня во всем слишком уж строгого и придирчивого надсмотрщика.

Тарквинии, как мне кажется, будут жить в веках, поэтому я не стану много рассказывать о них. На тамошних улицах встречалось много греков; в этом поистине цивилизованном городе вообще умели ценить мастерство чужестранцев и любили все новое — тарквинцы иногда даже напоминали мне женщин, которых очаровывают необычные украшения на шлемах чужеземных воинов. Зато в вопросах религии с местными жителями было потягаться непросто, ибо своих жрецов они считали непревзойденными знатоками всех обрядов и всех тонкостей культа и верили только им, напрочь отметая пророчества прочих оракулов и предсказателей.

Тарквинцы были людьми весьма любознательными и приветливыми, и у меня появилось здесь много друзей. Меня частенько приглашали на большие пиршества, так как скоро проведали, что я участвовал в ионийских войнах и знаю сицилийские города. Одежда моя была слишком уж скромной, и мне пришлось купить новую, чтобы достойно выглядеть в обществе высокопоставленных приятелей. Я с удовольствием облачился в этрусский наряд из тончайшего льна и мягкой шерсти, а на голову водрузил невысокую шапочку. Волосы я стал умащивать благовониями и носил распущенными по плечам; брился я ежедневно и весьма тщательно. Глядя на себя в зеркало, я находил, что очень похожу на этруска.

Тарквинии были городом художников, как Вейи — городом скульпторов. Кроме рисовальщиков, которые раскрашивали дома и расписывали шкатулки, там работал еще и цех погребальных живописцев, которые пользовались большим уважением и передавали тайны мастерства от отца к сыну, считая свой талант священным. Надгробные камни устанавливали по другую сторону долины на склоне холма, с которого видны были сады и плантации, оливковые рощи и поля, простирающиеся до самого моря. Гробницы не были такими высокими, как в Цере, но зато их было бесчисленное множество. В усыпальницу вела железная или бронзовая дверь. Снаружи перед гробницами обычно находился алтарь для погребальных жертвоприношений, а внутри крутая лестница спускалась в склеп, выдолбленный в податливой скале. В течение многих сотен лет стены склепов украшали фресками.