Борис Слуцкий - Лошади в океане

• Название: Лошади в океане
• Автор: Борис Слуцкий
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Поэзия
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-48037-1

Борис Слуцкий (1919–1986) — один из самых крупных поэтов второй половины XX века. Евгений Евтушенко, Евгений Рейн, Дмитрий Сухарев, Олег Чухонцев, и не только они, называют Слуцкого великим поэтом. Иосиф Бродский говорил, что начал писать стихи благодаря тому, что прочитал Слуцкого.

Перед вами избранное самого советского антисоветского поэта. Причем — поэта фронтового поколения. Огромное количество его лучших стихотворений при советской власти не было и не могло быть напечатано. Но именно по его стихам можно изучать реальную историю СССР. Книга составлена так, чтобы это было легче сделать.

Лирика Слуцкого эпична. Судьба Слуцкого трагична.

---

Кропотово

Кроме крыши рейхстага, брянских лесов,
севастопольской канонады,
есть фронты, не подавшие голосов.
Эти тоже выслушать надо.
Очень многие знают, где оно,
безымянное Бородино:
это — Кропотово, возле Ржева,
от дороги свернуть налево.
Там домов не более двадцати
было.
Сколько осталось — не знаю.
У советской огромной земли — в груди
то село, словно рана сквозная.
Стопроцентно выбыли политруки.
Девяносто пять — командиры.
И село (головешки да угольки)
из рук в руки переходило.
А медали за Кропотово нет? Нет,
за него не давали медали.
Я пишу, а сейчас там, конечно, рассвет
и ржаные желтые дали,
и, наверно, комбайн идет по ржи
или трактор пни корчует,
и свободно проходят все рубежи,
и не знают, не слышат, не чуют.

Кельнская яма

Нас было семьдесят тысяч пленных
В большом овраге с крутыми краями.
Лежим,
   безмолвно и дерзновенно.
Мрем с голодухи
   в Кельнской яме.

Над краем оврага утоптана площадь —
До самого края спускается криво.
Раз в день
   на площадь
     выводят лошадь,
Живую
   сталкивают с обрыва.

Пока она свергается в яму,
Пока ее делим на доли
   неравно,
Пока по конине молотим зубами, —
О бюргеры Кельна,
   да будет вам срамно!

О граждане Кельна, как же так?
Вы, трезвые, честные, где же вы были,
Когда, зеленее, чем медный пятак,
Мы в Кельнской яме
   с голоду выли?

Собрав свои последние силы,
Мы выскребли надпись на стенке отвесной,
Короткую надпись над нашей могилой —
Письмо
   солдату страны Советской.

«Товарищ боец, остановись над нами,
Над нами, над нами, над белыми костями.
Нас было семьдесят тысяч пленных,
Мы пали за родину в Кельнской яме!»

Когда в подлецы вербовать нас хотели,
Когда нам о хлебе кричали с оврага,
Когда патефоны о женщинах пели,
Партийцы шептали: «Ни шагу, ни шагу…»

Читайте надпись над нашей могилой!
Да будем достойны посмертной славы!
А если кто больше терпеть не в силах,
Партком разрешает самоубийство слабым.

О вы, кто наши души живые
Хотели купить за похлебку с кашей,
Смотрите, как, мясо с ладони выев,
Кончают жизнь товарищи наши!

Землю роем,
   скребем ногтями,
Стоном стонем
   в Кельнской яме,
Но все остается — как было, как было! —
Каша с вами, а души с нами.

«Расстреливали Ваньку-взводного…»

Расстреливали Ваньку-взводного
за то, что рубежа он водного
не удержал, не устерег.
Не выдержал. Не смог. Убег.

Бомбардировщики бомбили
и всех до одного убили.
Убили всех до одного,
его не тронув одного.

Он доказать не смог суду,
что взвода общую беду
он избежал совсем случайно.
Унес в могилу эту тайну.

Удар в сосок, удар в висок,
и вот зарыт Иван в песок,
и даже холмик не насыпан
над ямой, где Иван засыпан.

До речки не дойдя Днепра,
он тихо канул в речку Лету.
Все это сделано с утра,
зане жара была в то лето.

Писаря

Дело,
   что было Вначале, —
     сделано рядовым,
его писаря писали.
Но Слово,
   что было Вначале, —
     его писаря писали
Легким листком оперсводки
   скользнувши по передовым,
Оно опускалось в архивы,
   вставало там на причале.
Архивы Красной Армии, хранимые как святыня,
Пласты и пласты документов,
   подобные
   угля пластам!
Как в угле скоплено солнце,
   в них наше сияние стынет,
Собрано,
   пронумеровано
     и в папки сложено там.
Четыре Украинских фронта,
Три Белорусских фронта,
Три Прибалтийских фронта,
Все остальные фронты
Повзводно,
Побатарейно,
Побатальонно,
Поротно —
Все получат памятники особенной красоты.
А камни для этих статуй тесали кто? Писаря.
Бензиновые коптилки
   неярким светом светили
На листики из блокнотов,
   где,
     попросту говоря,
Закладывались основы
   литературного стиля.
Полкилометра от смерти —
   таков был глубокий тыл,
В котором работал писарь.
Это ему не мешало.
Он,
   согласно инструкций,
     в точных словах воплотил
Все,
   что, согласно инструкции,
     ему воплотить надлежало.
Если ефрейтор Сидоров был ранен в честном бою,
Если никто не видел
   тот подвиг его
     благородный,
Лист из блокнота выдрав,
   фантазию шпоря свою,
Писарь писал ему подвиг
   длиною в лист блокнотный.
Если десятиклассница кричала на эшафоте,
Если крестьяне вспомнили два слова:
   «Победа придет!» —
Писарь писал ей речи,
   писал монолог,
     в расчете
На то,
   что он сам бы крикнул,
     взошедши на эшафот.
Они обо всем написали
   слогом простым и живым,
Они нас всех прославили,
   а мы
     писарей
       не славим.
Исправим же этот промах,
   ошибку эту исправим
И низким,
   земным поклоном
     писаря
       поблагодарим!

«Хуже всех на фронте пехоте…»

— Хуже всех на фронте пехоте!
— Нет! Страшнее саперам.
В обороне или в походе
Хуже всех им, без спора!

Верно, правильно! Трудно и склизко
Подползать к осторожной траншее.
Но страшней быть девчонкой-связисткой,
Вот кому на войне
   всех страшнее.

Я встречал их немало, девчонок!
Я им волосы гладил,
У хозяйственников ожесточенных
Добывал им отрезы на платье.

Не за это, а так
   отчего-то,
Не за это,
   а просто
   случайно
Мне девчонки шептали без счета
Свои тихие, бедные тайны.

Я слыхал их немало секретов,
Что слезами политы,
Мне шептали про то и про это,
Про большие обиды!

Я не выдам вас, будьте спокойны.
Никогда. В самом деле,
Слишком тяжко даются вам войны.
Лучше б дома сидели.

Бесплатная снежная баба

Я заслужил признательность Италии,
Ее народа и ее истории,
Ее литературы с языком.
Я снегу дал. Бесплатно. Целый ком.

Вагон перевозил военнопленных,
Плененных на Дону и на Донце,
Некормленых, непоеных военных,
Мечтающих о скоростном конце.

Гуманность по закону, по конвенции
Не применялась в этой интервенции
Ни с той, ни даже с этой стороны.
Она была не для большой войны.

Нет, применялась. Сволочь и подлец,
Начальник эшелона, гад ползучий,
Давал за пару золотых колец
Ведро воды теплушке невезучей.

А я был в форме, я в погонах был
И сохранил, по-видимому, тот пыл,
Что образован чтением Толстого
И Чехова, и вовсе не остыл,
А я был с фронта и заехал в тыл
И в качестве решения простого
В теплушку — бабу снежную вкатил.

О, римлян взоры черные, тоску
С признательностью пополам мешавшие,
И долго засыпать потом мешавшие!
А бабу — разобрали по куску.

Тридцатки

Вся армия Андерса — с семьями,
с женами и с детьми,
сомненьями и спасеньями
гонимая, как плетьми,
грузилась в Красноводске
на старенькие суда,
и шла эта перевозка,
печальная, как беда.

Лились людские потоки,
стремясь излиться скорей.
Шли избранные потомки
их выборных королей
и шляхтичей, что на сейме
на компромиссы не шли,
а также бедные семьи,
несчастные семьи шли.

Желая вовеки больше
не видеть нашей земли,
прекрасные жены Польши
с детьми прелестными шли.
Пленительные полячки!
В совсем недавние дни
как поварихи и прачки
использовались они.

Скорее, скорее, скорее!
Как пену несла река
еврея-брадобрея,
буржуя и кулака,
а все гудки с пароходов
не прекращали гул,
чтоб каждый из пешеходов
скорее к мосткам шагнул.

Поевши холодной каши,
болея тихонько душой,
молча смотрели наши
на этот исход чужой,
и было жалко поляков,
детей особенно жаль,
но жребий неодинаков,
невысказана печаль.

Мне видится и сегодня
то, что я видел вчера:
вот восходят на сходни
худые офицера,
выхватывают из кармана
тридцатки и тут же рвут,
и розовые
за кормами
тридцатки
плывут, плывут.

О, мне не сказали больше,
сказать бы могли едва
все три раздела Польши,
восстания польских два,
чем
   в радужных волнах мазута
тридцаток рваных клочки,
покуда, раздета, разута
и поправляя очки,
и кутаясь во рванину,
и женщин пуская вперед,
шла польская лавина
на английский пароход.

Себастьян