Иван Наживин - Кремль

• Название: Кремль
• Автор: Иван Наживин
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-4444-035

XV–XVI века. В романе-хронике «Кремль» оживает эпоха рождения единого русского государства при Иване III Великом, огнем и мечом собиравшем воедино земли вокруг княжества Московского. Как и что творилось за кремлевскими стенами, какие интриги и «жуткие дела» вершились там – об этом повествуется в увлекательной книге известного русского писателя Ивана Наживина.

---

– Да что тебе до всего этого? – подняла на него глаза помертвевшая Елена. – Всякий сам свое дело смотри…

– Ну вот, я и говорю, что ничего ты в этом не поймешь… как и сам я не понимаю… – проговорил он. – И вот ты спишь и видишь, как бы что-то там наладить, что-то ухватить, а для меня и престол московский, и богатства мои, и слава человеческая – это пепел горький…

И что ни говорили они в тиши избы мовной, ни к чему они не пришли, кроме того, к чему приходили уже не раз, к ощущению полной безвыходности…

– Ты верно говоришь: люблю я тебя… – продолжал князь. – Но и в любви моей к тебе только горечь. Да, могу я иной раз и забыть, что другой целовал тебя… а может, и другие… – чуть выговорил он сквозь зубы и побледнел.

– Вася!.. – потянулась она к нему.

– …Нет, оставь! Так все говорят, чтобы медом горечь покрыть, но я никому не верю… – продолжал он. – Не поверю и тебе. Муж-то во всяком случае у тебя был… Как только вспомню я все это, так зальется сердце желчью и тошно мне на тебя и смотреть… Брось, не говори! Ничему ты тут словами не поможешь. Знаю, что и я не без греха, но и это не утешает, а напротив того… Все мы точно прокляты, и не дано нам быть счастливыми… Веришь ли, сколько раз готов был я бросить все и в монахи уйти, а как поглядишь на косматых, только тошно делается: словно они гаже всех еще, потому другие хоть открыто свиньи, а эти все словом Божиим прикрываются. И дураки верят… И какая нужда мне обман ихний на свои плечи брать да людей вместе с ними морочить?.. Да что: бесполезны тут слова!.. И на тебя я часто словно на робеночка несмысленого смотрю: куда ты тянешься, зачем? Что, счастливее тебя грекиня Софья или меня – Иван? Ведь все это их величество – видимость одна. Так же, как объедятся, живот у них болит, так же не спят ночей от забот ненужных, так же, придет время, положат их на стол носом кверху, и всему конец. А ты ко всему этому праху рвешься!.. Вон про мужа твоего говорят на Москве, что грекиня его на тот свет отправила, а другие на тебя думают… Нюжли же пошла ты, в самом деле, на такое? Зачем?

– Тебе одному скажу зачем… – засияла на него глазами Елена. – Затем, чтобы на его место стал – ты.

– А я все отдам, только бы на его место не становиться!

– Вижу теперь… – едва вымолвила Елена, и по щекам ее покатились крупные слезы. – Вижу, вижу… И вижу, что ни ты со мной счастлив не будешь, ни мне с тобой глаз не осушать… Ну хорошо, послушала бы я тебя, уехали бы мы с тобой тогда на Литву – так разве там не то же было бы?

– И там было бы то же самое.

– Ну вот… Значит…

– Значит, надо нам с тобой… проститься…

Одной рукой Елена прижала ширинку к лицу, чтобы заглушить рыдания, а другой на князя замахала: молчи, молчи… Она слышать не могла этого слова: проститься…

Он опустился к ее ногам, положил, точно ища защиты у нее, голову ей на колени, и она нежно ласкала его волосы. И в душе его сиял и не мерк образ Стеши, фряжской Богородицы. Он понимал, что Елена в самом деле любит его, что он как бы ей в эти тяжелые минуты прощания изменяет, но он не мог иначе. И думалось ему горько, что если бы на месте Елены была Стеша, то, может быть, он так же грезил бы и рвался к Елене…

– Ну, Вася… – едва выговорила Елена, поднимаясь. – А теперь мне пора идти…

Она положила ему обе руки на плечи, неотрывно смотрела в его страдальческое лицо, и по лицу ее катились крупные жемчуга слез… А он стоял повесив голову, точно к смерти приговоренный… В темном углу уютно запел сверчок…

XXIX. Крупная ставка

Долго тяжко страдала Елена в тишине терема своего, но пришло время, поборола она себя и снова подняла голову. В ней была бездна жизни. Жить для нее – значило прежде всего творить мечту. И чем богаче и ярче была эта мечта, тем более она ее пленяла… Князь Василий точно в могилу для нее лег, и она только редко, в минуты тоски, возвращалась сердцем к мятежелюбцу. И невольно обратилась мысль ее к тому, что влекло ее иногда даже и при князе Василии: на пути ее встал теперь сам Божией милостию Иоанн III всея Руси.

Трезвый рассудок – он уживался в ней рядом с самой необузданной фантазией – говорил ей, что для игр любовных Иван теперь уже просто стар. Но он был еще красив той зрелой, мужественной красотой, которою цветут после пятидесяти только редкие счастливцы. Высокий, худой, величественный, с красивой, в крупных завитках бородой, серебро с чернью, с полными огня глазами, пред которыми трепетало все, он иногда бывал просто обаятелен. Она от него не пьянела, как пьянела от князя Василия, и осторожно издали, чуть-чуть играя с ним, готовилась к бешеной ставке, которая ее влекла все больше своей дерзостью, а его – пугала. Они ни разу еще об этом не говорили, но то, о чем упрямо молчали уста, говорили изредка отай взгляды. И как ни смелы были оба, все же у обоих иногда сотрясались души…

В стареющем сердце Ивана страсть грозно нарастала. Мысль, что он так и уйдет, не узнав того рая, в который издали, чуть-чуть, лукаво манила его эта колдунья, мутила его до дна души. Он терзался: как это он, по-видимому всемогущий повелитель, не может взять такой простой, всем доступной вещи, как женская любовь… Изредка, при случае, он делал отдаленные попытки к сближению с красавицей невесткой, – она играла, но не давалась. Он все более и более отдалялся от Софьи. Та бесилась, Елена затаилась и, испытывая головокружение, ждала того, что, она чувствовала, уже шло…

В терему Елены, за тяжелым дубовым столом, под образами, сидел сын ее Дмитрий с наставником своим дьяком Ивашкой Максимовым. Елена вышивала что-то на пяльцах у окна. Дьяку было под шестьдесят, но никто его иначе как Ивашкой не звал: старый ерник – он был из школы архимандрита Зосимы, но поперчистее – не внушал уважения никому и нисколько к этому и не стремился. Он был небольшого роста, худой, с дрянной бороденкой и плутоватыми глазами. Дмитрий был больше похож на отца, чем на мать, от которой у него были только глаза: большие, дерзкие, полные бесенят. Он все еще пыхтел над хитрым искусством грамоты. Уроки эти, впрочем, часто прерывались долгими рассуждениями дьяка с красавицей княгиней, которой этот московский Макиавелли преподавал мудрость жизни с большой пользой для толковой ученицы и для себя: она любила старого похабника и щедро дарила его. Он слыл в Москве нововером, но был только невер и свое неверие часто преподносил ей под очень веселым соусом…

– Ну, чти!.. – склоняясь с указкой к старому толстому Псалтырю, сказал он. – Вот отсюда валяй…

– «Бла… жен… муж… – затянул Дмитрий скучливо, – иже… не иде… на совет… нечестивых…»

– Правильно… – одобрил дьяк. – Но, – поднял он кверху корявый палец с грязным ногтем. – Но еще надобно разобрать, кого именно разумеет тут псалмопевец дивный под советом нечестивых, ибо сие одни понимают так, а другие – инако… Многие безумцы дерзают, например, относить к совету нечестивых преблаженного пастыря нашего архимандрита Зосиму и иже с ним, но поелику на нем почиет благодать Божия, то…

Дверь вдруг распахнулась, и в горницу выглянуло миловидное, розовое, как наливное яблочко, лицо сенной девушки, в глазах которой стоял священный ужас.

– Великий государь!.. – чуть дохнула она и сейчас же исчезла.

По лестнице уже слышалась знакомая медлительная поступь. Дьяк, испуганно сжавшись в комочек, крестился мелкими крестиками. Дмитрий тоже оробел… И на пороге встала величественная фигура Ивана. Он был бледен, и больше обычного горели его страшные глаза.

– Здорово, батюшка… – низко склонилась перед ним от пяльцев Елена.

Дмитрий и дьяк молча отвесили владыке глубокий поклон. Иван, почти не глядя, погладил внука по голове и строго погрозил пальцем сжавшемуся дьяку, о художествах которого он был достаточно наслышан.

– Мне с тобой, Оленушка, поговорить надо… – сказал он и через плечо бросил коротко: – А вы пока идите… И чтобы у дверей не торчал никто!.. – строго повысил он голос.

Они остались вдвоем. Елена поняла, что пришла решительная минута. Это так и было: Иван протерзался о ней всю ночь без сна и решил так ли, эдак ли с наваждением этим покончить. Они молча стояли один перед другим, высокие, величавые, красивые и готовые к схватке. Он невольно отметил, что на шее у нее его новгородский гостинец, владычное ожерелье из голубых алмазов…

– Я думаю, нам нечего тратить зряшных слов, Оленушка… – сдерживая дрожь страсти, проговорил наконец Иван. – Ты не дура у меня, да и я кое-что смекаю…

– Понимаю, батюшка… – своим певучим голосом начала было она, но оборвала: «батюшка» вышло тут не совсем у места. – Можно и без лишних слов: мы не робята… Я знаю, чего ты хочешь… – смело подняла она на него свои сияющие черные глаза. – И я не прочь. Ну только так… баловать… я не согласна… Ежели ты от меня многого требуешь, то много и дай мне…