Юрий Агеев - Монолог современника

• Название: Монолог современника
• Автор: Юрий Агеев
• Издательство: Reanimator Extreme Edition
• Жанр: Прочая старинная литература

---

Решив, что Одиссей - мечта

для женщины земной,

она сказала: - Ерунда,

он завтра будет мой!

А чтобы не было проблем,

то на пути возврата

Каллипсо возвела гарем

и остров для разврата.

Вот и бродяга Одиссей

с оравою воров.

Он зол, как тысяча чертей, —

ему не до пиров.

Но вин потоки полились,

жаркого слышен шум.

Друзья до свинства напились

и потеряли ум.

А где-то там, богам молясь

за мужа-остолопа,

напрасно голубей на связь

пускала Пенелопа!

Семь лет, как день, ушли во тьму,

но есть всему предел:

она наскучила ему

и он ей надоел.

Что я забыл здесь, не пойму? —

сказал он раз, вспылив.

Она ответила ему:

— Катись, покамест жив!

Вот остров тает за бортом,

друзья пришли в себя,

а впереди родимый дом,

где, может, ждут тебя…

Хоть соль проела паруса,

пресны матросам дни,

вверх-вниз летят, как на весах,

на все моря одни.

Уж в бочке сыр утратил сорт,

испортилась вода.

Вдруг снова остров, что за черт? -

виднеются стада.

Болит от голода живот,

а там - барашки с ферм.

Но кто бы знал, что там живёт

приятель Полифем?

Ну, только мяса нажрались,

циклоп матроса - хап!

Когда бы не попутный бриз,

не вырвались б из лап.

Казалось, свыше решено

проплавать путь земной,

сирены звали их на дно,

бил с неба град стальной.

Вот с мачты крикнули: "Земля!",

Вот киль рассёк песок.

Итака! Днище корабля

легло бортом на бок.

И некуда теперь спешить,

и виден дом с холма.

Теперь бы только жить да жить,

и не сходить с ума.

Шагает к дому Одиссей,

отвыкший от семьи,

чтоб у жены спросить своей:

- Где голуби твои?

1986

ДОСТОЕВСКИЙ

О Достоевском:

Многих писателей, по прошествии времени, можно воспринимать лишь в историческом контексте, какими бы оригинальными и передовыми они ни были для современников. Истинные таланты становятся классиками, простые труженики пера забываются, обернувшись персонажами уходящего бытия. И лишь немногие способны встряхнуть, взять за душу через столетия, заставить верить и сопереживать искушённого читателя. Среди этих бессмертных имён — писатель, философ и пророк XIX века Фёдор Михайлович Достоевский.

Раскройте его на любой странице, и жизнь запульсирует сквозь выцветшие строчки, ошеломляя напряжённостью нерва, точностью описания человеческих переживаний. Ничто не изменилось в восприятии мира, разве лишь поблекла словесная палитра нынешнего прагматичного века и многие слова из прошлого видятся теперь, как счастливые находки утраченного…

Глава первая

Отец… Приют на Божедомке...

Пустырь, заросший сорняком...

Поводыри, слепцы, котомки,

рука с зажатым пятаком...

Здесь всё запомнилось, и будет

сынишкой желчного врача

рассказано живущим людям,

без лжи и шёпота, — с плеча!

Рассказчик мал: ему лет восемь.

Но разве мало восемь лет,

когда о том, что не выносят,

он знает не один сюжет?

О чём не ведают в салонах

и даже слышать не хотят,

там, где голубят пустозвонов,

вдруг загудит его набат.

Он станет притчей во языцах,

его услышат тьма и свет,

и он иуд увидет в лицах,

но это будет в двадцать лет.

А нынче голос хриплый, резкий,

опять клянёт его с крыльца,

и мальчик, Федька Достоевский,

бежит за флигель от отца.

Глава вторая

Карьера канцелярской крысы —

зарыться в ворохе бумаг,

жить исправлением описок,

пугаться взглядов: «Что не так?»

Не так, как надо, выступаешь

и кланяешься невпопад,

не так на плане намечаешь

карьеру, чин и цепь наград.

Трудись хоть до седьмого пота

над циркулярною горой.

Нам всяких благ сулит работа,

в итоге плата — геморрой!

Глава третья

Очнувшись после перевода

судьбы Евгении Гранде,

он поднял взгляд на сырость свода,

на стены в серой наготе.

Но тяжесть нового сознанья

заныла с рук уйти в тетрадь.

Он только начал воскресать,

но захлестнуло мирозданье.

Глава четвёртая

Уйти в отставку, как игрок,

поставив ставку на талант?

А если подвёдет итог,

сфальшивит в ноте музыкант?

Не будет денег и жилья,

иль на худой конец — чердак,

И скажет Жизнь: «Ты — или я!

А вместе нам нельзя никак».

Уйти в отставку или жить,

вычерчивая путь слуги?

Или туда, где рвётся нить

с благополучьем и долги?

Но вот исписаны листы,

и дышит рукопись строкой.

Уйти в отставку, в век мечты

укрыться и найти покой?

Глава пятая

Читатели — народ капризный.

Прочтут, забудут, зашвырнут.

Им подавайте катаклизмы,

убийства, страсти, но не труд.

Труд в канцеляриях приелся,

рабочих выжал в куль костей,

И этот адский день терпелся

за том бульварных повестей.

Там было всё красивей, лучше,

и даже в царских кабаках

читали книги о Гаркуше,

парижских тайнах и ворах.

Глава шестая

У Петрашевского в кругу

юнцов и мудрецов

не славословят и не лгут,

а говорят в лицо.

Здесь боль и истина одна:

народу нужен хлеб!

Русь в кандалах, и в том вина

душителя судеб.

Душитель — царь и свора псов,

вцепившихся в народ.

Перетрясти бы до основ

помещиков, Синод!..

Не повторить сенатский бунт,

а всё решить умом…

По пятницам здесь свечи жгут,

дрожит от споров дом.

Глава седьмая

Чтоб не сойти с ума перед расстрелом,

за ночь до вознесенья в никуда,

не спал писатель и перо скрипело —

то Достоевский торопил года.

В последний день, в пути на гильотину

Андрей Шенье заканчивал сонет,

чтоб, если не пройти до половины,

то жизнь прожить до капли, как поэт.

Когда стрелялись, вешались и гибли,

исхода и друзей не находя,

когда кричали журавлям и хрипли

в молитвах, сочинённых загодя,

тогда прощалась каждая ошибка

не человеку - времени его,

и что казалось странным или зыбким,

прочлось первопричиною всего.

Глава восьмая

Что значит минута, когда ты в тепле,

когда есть в запасе другая?

Бумага и перья лежат на столе,

а мысли приходят и тают.

Минута — не время! Расчет на часы.

Душа полюбила уют.

Но странно, когда на земные весы

бросаются двадцать минут.

Иссякнут минуты — погаснут миры.

Свинцовые точки над «и»

серьёзно, без шуток и детской игры,

поставят печати свои.

Надели мешки, прикрутили к столбам.

До выстрела двадцать мгновений.

Погибших за правду причислим к Христам.

Когда же конец причислений?

Сейчас, вот сейчас… Но за что и зачем?

С ума бы сойти на краю.

Невинные — незащитимы никем,

лишь волосы дыбом встают.

Минуты бегут, обращаясь в часы,

и в век двадцать первый растут.

Нам странно, когда на земные весы

бросаются двадцать минут.

Глава девятая

Совершено! Возврата нет

к вчерашним разговорам.

Что, если высший разум — бред

и Жизни нет повтора?

Тогда зачем, тогда к чему

мучения и бденья?

Тогда уж сразу — не в тюрьму,

а в пропасть в час рожденья.

Сейчас на голову мешок

набросят и прикрутят

К столбу. Минута… Залп… Ожог…

И постиженье сути.

Но за мгновенье перед тем,

как смерть всё уничтожит,

зажглась проблема из проблем:

«Век до конца не прожит!»

Кто не был сжат рукой беды,

не трать на чтенье порох.

Жил Достоевский, но не ты.

Жил человек — не шорох!

Снег замирает на плацу.

«Ружье на взвод!» — Взвели…

По обнажённому лицу

и петрашевцам…

— Стой! Не пли!

Глава десятая

Ни от сумы, ни от тюрьмы…

За правду, за рывок из тьмы,

за то, что в рабстве жить не смог,