Андрей Валентинов - Диомед, сын Тидея

• Название: Диомед, сын Тидея
• Автор: Андрей Валентинов
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-07472-4

Трудно ли быть богом? Диомед, сын Тидея, великий воитель, рад бы остаться человеком, но... Троя взята, бушует в крови небесное серебро, а значит, победителям нет места на родной земле. Боги и герои плывут через Океан. Впереди неведомая страна – и первый чемпионат Италии по футболу. Странная судьба выпала герою и богу Диомеду, заглянувшему в наши дни, чтобы прочесть на плакате: «Троянской войны не было!».

Древняя Греция «от Андрея Валентинова», историка и писателя, с успехом выдержала испытание временем и взыскательными читателями.

---

Струна нерешительно застонала... Умолкла... Здорово поет! Странно, только что и лыка не вязал!

– Это пойдет, – усмехнулся я. – Как буря начнется, запоем хором. А меня воспевать не надо. Договорились?

Отвернулся, долго возился с кифарой. Выпрямился.

– Нет, ванакт. Не договорились. Воспевать тебя, так и быть, не стану, а вот спеть о тебе... Это придется. Ведь дело не в тебе самом.

Тут уж я задумался. Не во мне? Да, пожалуй. Не во мне. И даже не в Агамемноне с его мечтой о Великом Царстве от песков эфиопских до льдов гиперборейских.

– Ты хочешь сказать, Эриний, что наш поход изменит мир?

Он ответил не сразу. Наверное, тоже думал.

– Уже изменил, ванакт Диомед! С чем бы вы ни вернулись, жизнь больше не будет прежней.

Я кивнул, соглашаясь, и внезапно понял: мы оба с ним трезвы.

* * *

– Кто ты, Эриний?

– Изгнанник. Как твой отец. Как и ты сам.

Дальше спрашивать не стоило. Дорогой, шитый серебром фарос, сбитые сандалии – и гордость, не позволяющая просить подаяние. Наверное, таким был мой отец, когда вошел в Микенские ворота славного города Аргоса. Хотя нет, отец был в доспехах. Во всяком случае, таким его запомнил дядя Эгиалей. И другие запомнили.

– И все-таки, – не удержался я. – Почему ты стал аэдом?

– А ты бы пошел в наемники, ванакт?

Странно, мне казалось, что рассвет уже близко. Но время тянулось, волны одна за другой накатывались на равнодушный песок, пахло смолой и водорослями. Какая долгая ночь!

– Наверное, – вздохнул я. – Это единственное, что я умею. И что умел отец.

Эриний кивнул. Конечно, он помнил, кто таков Тидей Непрощенный. Жаль, что я не знаю, откуда взялся Эриний Таинственный.

Из темноты донесся знакомый смешок.

– Аэдом быть нетрудно. Надо только не ссориться с кифарой и помнить об оторванной руке.

– К-как? – поразился я.

– О руке, ванакт. Оторванной. Или глазе. Выколотом, естественно.

Внезапно мне показалось, что я вновь мальчишка-первогодок, только-только взявший в руку деревянный меч. Удар слева, удар справа, копье над головой...

Он, кажется, понял.

– В каждом деле свои хитрости, ванакт. Если я, скажем, начну... хм-м-м... воспевать Агамемнона с того, как он могуч и силен, сколько у него, э-э-э-э, быков круторогих и телиц млечных, а затем перечислю всех его предков, начиная с Пелопса и Тантала, как думаешь, станут меня слушать?

– Агамемнон станет, – усмехнулся я.

– Разве что. А от всех прочих я не получу даже обгрызенной кости. Но если иначе...

Он на миг задумался, рука коснулась сумки с кифарой. Коснулась, отдернулась.

– Черная весть принеслась из Микен, крепкостенного града, Славного града, великого, первого в землях Ахейских, Страшная весть: спит во гробе Атрей богоравный, Братом родимым убитый – безбожным, распутным Фиестом. Царскою кровью залиты ступени высокого трона, Скиптр окровавленный пальцы злодея сжимают...

На этот раз он не пел – просто проговорил, не спеша, нараспев.

– Помню, – вздохнул я, – помню...

Мы были тогда в одном переходе от Аргоса. Меня разбудили, и я долго не мог понять, почему гонец с трудом выдавливает слова, почему заикается...

...и белым как смерть было лицо Агамемнона, когда шагнул он мне навстречу в воротах Лариссы.

– Я тебя понял, аэд, – наконец проговорил я, – Оторванная рука – значит, следует начать с чего-нибудь плохого, чтобы вызвать у слушателей сочувствие, так? Только ты скверно выразился, Эриний. Очень скверно!

А если бы он решил спеть обо мне? С чего бы начал? Наверное, с элевесинского огня, с отчаянного, смертного крика тети Эвадны, с запаха тлена, сменившегося тяжелым духом горящей людской плоти.

Да, с элевсинского огня. Герою следует оторвать руку...

– Скверно, – откуда-то издалека донесся его спокойный голос. – А что ты говоришь своим воякам, ванакт, когда посылаешь их в бой? «Славу в веках завоюйте, о грозные воины!»? Или попросту: «Выпустим этим сукам кишки!»?

Он был прав. В каждом ремесле своя хитрость. Со стороны на такое лучше не смотреть. И не слушать.

– А что еще надо помнить, Эриний? Кроме руки?

– Аэду? – В голосе его промелькнула насмешка. – Ну, не так уж и много. Ты когда-нибудь ел слоеный пирог, ванакт? Сверху свинина, под ней – жареные дрозды, внизу, скажем, осьминоги. Так и в песне. Сначала о боях, затем – о чем-нибудь веселом, чтобы слушатели отдохнули. Ну а потом что-нибудь умное. О богах, например. И – все сначала.

– Значит, пирог, – хмыкнул я. – А боги – это вареные осьминоги?

Заступаться за Олимпийцев я не собирался. Но уж больно самоуверенным был этот как-то слишком быстро протрезвевший бродяга.

– Богов надо чтить, – скучным голосом отозвался он. – Боги всесильны, а посему воздадим им хвалу. И ныне, и присно.

Он, кажется, снова издевался. Но удивляться я не стал.

– Видел я одного аэда, о многомудрый Эриний. Он пришел в Лерну и пытался спеть о том, как Гефест поймал Афродиту вместе с Ареем и сковал золотой цепью. Подробно пел, признаться! Он не знал, что Пеннорожденную в Лерне очень любят...

– Сильно били? – тут же откликнулся он.

– Сильно. А потом взяли овечьи ножницы...

Последнего, правда, я не видел. Но слышал. Полидор-толстяк рассказывал.

– Вот я и говорю, ванакт, – богов надо чтить. И бояться...

... «Бойся богов, Диомед! Бойся!»

Я сцепил зубы. Этот наглец слишком много себе позволяет. Ведь не над Олимпийцами смеется. И не просто смеется...

– Мы ведь оба с тобой верим, ванакт, что боги создали мир, что они направляют каждый наш шаг...

И тут я понял. Мне не намекали – подсказывали. Неужели?

– У одного... аэда я услыхал такую строчку. Не подскажешь, как там дальше, Эриний?

Я оглянулся. Мокрый песок, еле заметные в темноте гребешки волн. Пусто! Впрочем, если ОНИ захотят подслушать...

– Мнится нам плоской земля, меднокованым кажется небо...

– "Номос и Космос – одно". Вестник сказал дураку, – негромко отозвался он, и я понял, что не ошибся.

Сияющий!

Все три слова на месте: «Номос», «Космос» и «Вестник». Сияющий Третьего Шага! Я сделал только Второй. Знать, что стоит за «Вестником», мне не положено. Пока, во всяком случае. Но хорош! Даже тут умудрился вставить «дурака». И не боится! Впрочем, тому, кто сделал Третий Шаг, бояться уже нечего...

Но как же это? Третий Шаг? Ведь Чужедушец говорил: третий шаг – это...

Я прошелся по мокрому песку, поежился от предутреннего холода, вспомнил о брошенном на землю плаще.

Обернулся.

– Зачем ты пришел, Эриний?

То, что не пьяные ноги занесли его на этот берег, я понял уже давно. Как и то, что Эриний Таинственный был не пьянее меня. Умылся вином, наверное. Умылся, рот прополоскал.

...И вновь показалось, что мне в глаза смотрит Танат Жестокосердный.

– Поговорить, – еле слышно донеслось из темноты. – Поговорить, ванакт...

Я не поверил, но не стал переспрашивать. Кто пришел ко мне этой долгой ночью? Любопытствующий аэд, желающий воспеть аргосского ванакта? Сияющий? Или...

Меч был у бедра, но я знал – не поможет. И гетайры не успеют вмешаться.

Я огляделся, но никого не увидел. Холод накатил, сдавил сердце...

– Где ты?

Спросил, хотя и понимал: на такие вопросы не отвечают. А если и отвечают, то не словами.

Я ждал, но тьма молчала. И каждый раз, когда волна накатывала на мокрый песок...

– Прощай...

Я резко повернулся, пытаясь угадать, откуда донесся голос.

– Прощай, сын Тидея! Прощай...

Я шагнул вперед, наугад, надеясь догнать, остановить. И замер.

Рукоять!

Знакомая бронзовая рукоять торчала прямо из песка. Почему-то она показалась мне неимоверно горячей, словно хеттийский мастер только что достал знакомый кинжал из литейной формы...

– Ванакт! Ванакт!

Наверное, я крикнул. Или просто повысил голос. Во всяком случае, меня услыхали.

– Послать погоню, ванакт? Эй, парни!..

– Не надо, Фремонид! – вздохнул я. – Не надо...

Черные крылья Танатоса легки, не слышна его поступь. И никогда не знаешь, откуда повеет холодом. Смерть не медлит. Но все же она промедлила этой ночью! Танат опустил руку, и до рассвета, до близкого весеннего рассвета, до первого крика трубы мне осталось гадать, что вырвало из его рук хеттийский кинжал.

Может быть, все-таки ОНИ? Те, в кого мы, Сияющие, так плохо верим? Не верим, ибо знаем. Знаем – но, похоже, не все.

На волнах вновь горели огоньки – как в ту ночь, когда мы ловили гидру. Незадолго перед тем Жестокосердный тоже отпустил меня. Отпустил, хотя никто уже не верил...

...Сначала – оторвать руку. Или выколоть глаз. Или – все сразу. А потом начинять пирог: драки, веселье, боги. Пожалуй, ты прав, Эриний Неизвестный, посланец Таната. Так оно и есть. Разве что веселья в моей жизни было маловато.

Или это мне так сегодня кажется? Кажется" потому что Я понял: мне некуда возвращаться.

Некуда – и незачем.

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

ЭПЕВСПИСКИЙ ОГОНЬ

СТРОФА-I[9]

Мне жарко, мама! Жарко!