Яков Липкович - Хлеб и камень

• Название: Хлеб и камень
• Автор: Яков Липкович
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1990

Рассказ. Журнал: «Аврора», 1990, № 11

---

Яков Липкович Хлеб и камень

Рассказ

1

Я тороплюсь. Мне надо успеть за несколько минут, пока Луша ходит по воду, достать с верхней полки буфета буханку и аккуратно, чтобы не заметили родители, отрезать ровный четырехугольный ломоть. Сунув за пояс наш большой кухонный нож, я перетаскиваю из кухни в столовую старую расшатанную табуретку и, опасливо поглядывая в окно, за которым мелькает голубое Лушино платье, быстро залезаю на нее. Табуретка угрожающе шатается, но я успеваю взобраться коленками на выступ перед нижним зеркалом. Одной рукой держусь за ключ, торчащий из дверцы аптечки, а другой пытаюсь дотянуться до ближайшего кирпича хлеба: обе буханки задвинуты Лушей в самый дальний конец полки. И тут я слышу, как во дворе, в колодце, знакомо позвякивая, понеслось вниз пустое ведро. В моем распоряжении остается совсем мало времени. Рискуя свалиться, я встаю ногами на выступ и достаю буханку. Несмотря на то, что прошло уже две, а то и три недели, как ее вынули из печи, она до сих пор хранит непередаваемый запах ржаного ленинградского хлеба. Откуда у нас, в Брянске, ленинградский хлеб? Просто дважды в месяц мы получаем от бабушки и дедушки посылки из Ленинграда. В них только хлеб, и ничего больше. Кроме нас, на нашей улице никто не получает посылки. Поэтому нам завидуют и нас не любят. Я часто вижу, как тяжелеют взгляды соседей, когда я выхожу во двор или на улицу с куском хлеба. Зато мальчишки постарше, не мудрствуя лукаво, берут с меня дань. Берут, как это само собой подразумевается, в обмен за покровительство, за защиту от чужих ребят. Понимая, что на многое рассчитывать не могут, они даже устанавливают очередность. Так как их шестеро, каждый из них раз в шестидневку получает от меня ломоть хлеба. Когда же посылок почему-либо долго не бывает, ребята не скупятся на тумаки. Впрочем, дело не ограничивается одними легкими тумаками. Мне выкручивают руки, загибают салазки, делают всеобщую смазь, щиплют до посинения. То, что я не плачу и не жалуюсь на них, вполне устраивает ребят. Наградив меня прозвищем "терпеливый", они этим как бы компенсируют все, что выпадает на мою долю. Короче говоря, в наших отношениях существует равновесие, в большей или меньшей степени удовлетворяющее обе стороны.

Вот и сейчас мне предстоит нелегкий труд ублажить одного из своих главных мучителей — Глисту. В отличие от других ребят, он не оставляет меня в покое даже в те дни, когда подходит его очередь пользоваться ленинградскими дарами. Всякий раз, сожрав свою порцию, он требует от меня, чтобы я принес ему еще, угрожает, что, если я не пойду, то он ночью залезет к нам и всех зарежет. И показывает перочинный ножик, которым собирается это сделать…

Положив хлеб на аптечку, под которую у нас выделен средний ящик буфета, я ножом очерчиваю на уже начатой буханке тоненький — толщиной, примерно, в сантиметр — ломоть. Если я отрежу больше, обнаружат домашние, меньше взъярится Глиста. Что лучше для меня, так сразу и не сообразишь…

Я слышу тяжелые Лушины шаги: она с ведрами на коромысле поднимается уже по ступенькам крыльца. На колебания мне остаются считанные секунды. В голове неожиданно проясняется: родителям я спокойно могу соврать, сказать, что съел. Глисте же наплевать на все мои тайные и явные соображения. Его интересует только хлеб. И чем толще будет кусок, тем лучше…

Я с отчаянной решимостью отрезаю почти вдвое больше, чем наметил раньше, и, сунув ломоть за пазуху, быстро спускаюсь на пол. Луша еще в сенях. Я успеваю даже убрать табуретку.

И тут я вспоминаю о ломте, который топорщится на животе. Быстро переношу его за спину. Теперь ни при каких обстоятельствах мне нельзя поворачиваться к няньке тылом…

Из темноты сеней с полными — по самый край — ведрами появляется Луша. Короткого взгляда на мое напряженное вороватое лицо ей достаточно, чтобы понять, что я или напроказил или собираюсь напроказить. Но спросить об этом она сейчас не может: обе руки ее заняты…

Луша глухонемая. Впрочем, это нисколько не мешает нам изъясняться. С тех пор как она служит у нас — а это уже около года, — я научился от нее языку глухонемых.

Поставив ведра, Луша спрашивает меня:

— Куда идешь?

Я уверенно отвечаю жестами. Сперва тычу пальцем в свой нос ("н"), поднимаю вверх большой палец ("а"), потом показываю на свое ухо ("у"), соединяю под прямым углом оба указательных пальца ("г"), смыкаю пальцы большой и указательной ("о") и раздвигаю пальцы средний и указательный ("л")… В итоге получается: "На угол!"

— Смотри, на реку не ходи! — предупреждает Луша. Ей строго-настрого запрещено пускать меня на реку: недавно я чуть не утонул. Угол же рядом там собирается вся уличная ребятня.

По-прежнему не поворачиваясь, я отступаю за порог в сени и пулей выбегаю из дому. Кажется, не заметила…

2

Все шестеро уже ждут меня. Они сидят на пригорке под забором и горячо выясняют, кто дальше плюнет. Для меня давно загадка, откуда у них берется столько слюны. Может быть, потому что постоянно говорят об еде? У меня слюны хватает обычно всего на три-четыре плевка.

Первым меня замечает Глиста. Он тут же оповещает о моем приближении остальных. Теперь им не до плевков. Каждый из них надеется, что ему тоже что-нибудь перепадет, дадут куснуть. К тому же, смеха ради, можно покуражиться надо мной, еще разок проверить, заплачу ли я?

А я нисколько не сомневаюсь, что вытерплю любую боль. Что бы они там ни придумали, я — назло им, назло равнодушным прохожим — не пророню ни звука. В сущности, я не боюсь их, и не страх побуждает меня делиться с ними хлебом. Просто я хочу, чтобы они приняли меня в свою компанию, быть седьмым среди них. Да и как-то вошло в привычку носить хлеб.

— Ну что, принес? — высокомерно спрашивает Глиста.

— Принес, — отвечаю я и достаю из-за пазухи согревшийся ломоть.

Глиста вырывает его у меня из рук: ему привычнее отбирать, чем просто брать.

Прежде чем начать есть, он взвешивает хлеб на ладони:

— Чего так мало?

— Тут много… Больше чем всегда, — возражаю я.

— И это называется много? — усмехается Глиста. — Насквозь видно!

Спорить бесполезно, и я молчу.

— Дай посмотреть! — тянется к Глисте сосед по пригорку. Это очень красивый мальчик по фамилии Воронов — Ворона.

Не выпуская из рук ломоть, Глиста дает посмотреть.

— Насквозь видно! — подтверждает Ворона.

— И мне! И мне! — раздаются голоса.

С издевательской ухмылкой на длинном щучьем лице Глиста подносит ломоть к глазам каждого.

— Насквозь видно! — подхватывают и остальные.

Мне обидно, но я не подаю вида. К тому же я знаю, что это только начало.

— А ну, отойди! — больно пинает меня босой ногой Глиста. — Солнце заслоняешь!

Я делаю шаг в сторону, пропуская к Глисте солнце. Но и отсюда меня гонят дальше. Однако всему бывает конец, и я усаживаюсь на пригорке седьмым по счету.

— Эх, кипяточку бы сюда! — совсем по-взрослому вздыхает Глиста и принимается за хлеб. Ест он жадно, ни на кого не глядя, подбирая с сомкнутых колен крошки.

Пацаны цепкими взглядами провожают каждый кусок. Я тоже, как и все, смотрю ему в рот.

Кто-то не выдерживает и просит:

— Дай куснуть?

— Чего раньше не сказал? — спрашивает Глиста, запихивая в рот остатки хлеба.

И в мою сторону:

— Его вон спросите, почему мало принес?

Все осуждающе смотрят на меня.

Сидящий рядом Ворона отвешивает мне здоровый щелбан.

— Дохлая ворона! — огрызаюсь я.

Ворона тут же набрасывается на меня и начинает сдирать штаны. Я как только могу сопротивляюсь. Но он и старше и сильнее и ему без особого труда удается обнажить мой петушок.

— Смотрите! — кричит он. — Вон обрезанный!

Я пытаюсь вырваться, но он изо всех сил прижимает меня к земле.

— Покажи!.. Покажи! — слышу я у своих ног ребячьи голоса.

В этот момент Ворона, зазевавшись, подставляет мне свой локоть, и я что есть силы впиваюсь в него зубами. Мой мучитель орет благим матом и отпускает меня.

Я вскакиваю и быстро натягиваю штаны.

Ворона трясет укушенной рукой. Будет знать, сволочь!

Впрочем, мои сегодняшние злоключения не кончаются этой стычкой.

— За то, что кусается, будем судить, — вдруг объявляет Глиста, отец которого работает ночным сторожем в народном суде. Это я знаю от мамы.

Мы снова в том же порядке (почти в том же порядке, потому что Ворона пересел на новое место, подальше от меня) рассаживаемся на пригорке.

— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, — возвещает Глиста. — Подсудимый Терпеливый, встать!

Я встаю.

— Подсудимый Терпеливый приговаривается к штрафу, — гнусавым голосом продолжает Глиста, — приговаривается принести шесть толстых ломтей хлеба, по ломтю на каждого!