Владимир Бартол - Против часовой стрелки

• Название: Против часовой стрелки
• Автор: Владимир Бартол
• Издательство: Центр книги Рудомино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-905626-01-2

Книга представляет сто лет из истории словенской «малой» прозы от 1910 до 2009 года; одновременно — более полувека развития отечественной словенистической школы перевода. 18 словенских писателей и 16 российских переводчиков — зримо и талантливо явленная в текстах общность мировоззрений и художественных пристрастий.

---

Теперь, стоя здесь на часах, он беспрестанно возвращался к этой мысли. Не переставая поглядывать на влюбленную пару, он силился припомнить мельчайшие подробности последних лет своей жизни, чтобы до конца осмыслить их.

В один прекрасный день он понял, что девушка переселилась в домик. Не стало прогулок по залитому лунным светом берегу, не стало поцелуев, единственным свидетелем которых был он. Ему казалось, они подшутили над ним и потому спрятали свою любовь за каменные стены.

Теперь жизнь, за которой он так прилежно наблюдал, несколько изменилась. По утрам мужчина, как и прежде, уходил. После полудня, когда он должен был возвратиться, она встречала его. Кутаясь в шерстяную шаль, ступала она с камня на камень по раскисшей дороге, и ее щеки горели от порывистого осеннего ветра. В высоких ботинках, закутанная, она казалась совсем другой, мало похожей на ту девушку в легком летнем платье, туфлях на босу ногу, с распущенными по плечам волосами.

Обычно она заранее приходила к живой изгороди и там ждала его. Он подходил, они целовались, он обнимал ее за плечи, и они шли домой. Вероятно, по дороге он рассказывал ей обо всем, что произошло за день. Если она чуть запаздывала и видела, что он уже появился, то бежала ему навстречу, как будто ни за что на свете не хотела опоздать на ежедневное свидание у акаций.

Глядя на нее, караульный вспоминал, что Мария была значительно моложе. Когда они познакомились, она только что закончила торговую школу. Мария была бойкой, легкомысленной, наивной девчушкой, говорил он себе, и не больше. На мир она смотрела сквозь свои детские грезы. А когда она сказала ему, что беременна, они очень долго не могли осознать, как это все изменит. Тут он вспомнил, что тогда у него был всего лишь один костюм, грубые сапоги и штормовка, которую он надевал, когда приходилось ездить по селам. Но в то время это его мало интересовало, он больше думал о Марии, которая стремительно превращалась из девушки в женщину, так быстро, что он просто изумлялся. Жизнь, что зарождалась у нее под сердцем, помогала ей взрослеть.

Больно было вспоминать то время. Его юношеская любовь вдруг укрепилась, как будто в море переполнявших его чувств был брошен надежный якорь.

Здесь, в домике, происходило нечто похожее. Неожиданно он обратил внимание, что девушка уже не спешит. Она осторожно ступала по неровной дороге, словно шла тут впервые. Она изменилась, пополнела налицо, девичьи привычки исчезали, она становилась женщиной. Когда они возвращались домой, она крепко держалась за его локоть и шла чуть — всего на полшага — сзади. Он выступал важно, заметно гордясь, что скоро станет отцом. Помогал ей перебираться через лужи и поддерживал, где было скользко.

Эти двое, опять думал караульный, живут словно голубки, укрывшись от городской суеты в своем гнездышке. Белый домик, тенистые сосны, манящий лес, живая изгородь, которая скрыла столько их поцелуев, река и лодка, неслышно уплывающая в ночи, — все это окружает их любовь. Быть может, и огонек горит всю ночь напролет только для того, чтобы он мог видеть ее каждую секунду. Да разве сам он, пробудившись ото сна, не хотел видеть Марию, как она спокойно спит — волосы разметались по подушке, легкая улыбка на красивом лице? Он зажигал бы свет, если б не боялся разбудить ее.

Иногда он не слышал ее дыхания и потому поспешно протягивал руку и касался ее груди, чтобы ощутить мирное биение сердца.

Много раз они говорили о ребенке.

«Если будет мальчик, — говорил он, — назовем его Тине, в память о дяде Тине, который погиб. Мы воспитаем и выучим его, чтобы не был он таким балбесом, как я, чтобы ему не нужно было из-за каждой ерунды заглядывать в книгу. Моя юность прошла в скитаниях, и я ничего-то путного не знаю. Когда он вырастет, не будут вручную прокладывать дороги и возить лес на лошадях. Ему не придется идти на ощупь, как вынужден был делать я. Он станет хорошим, гордым и умным человеком».

«Если будет девочка, — вторила она, — пусть будет учительницей. По-моему, это очень хорошая и подходящая для женщины профессия. Учительницы всегда удачно выходят замуж».

«Не знаю, — колебался он. — Пожилые женщины — хорошие учительницы, и эта работа им подходит. А о молодых этого не скажешь. Насколько я знаю, они сами как дети и не больно-то умны».

«Если они молоды, — возражала Мария, — могут быть и не слишком умными. Зачем им?»

«Это верно, — соглашался он. — Но сейчас профессия учителя очень трудная и важная. Люди больно придирчивы, когда дело касается учительниц. Стоит заметить какую-нибудь мелочь, как уж из мухи делают слона».

«Да перестань ты!» — смеялась она.

Потом он вспомнил свою квартирку, устроенную на скорую руку: деревянные скрипучие ступеньки, тесная комнатушка, дешевая мебель (от одного ее вида можно расплакаться!), кухня — корыто с бельем, веревки, натянутые под потолком, над кроватью полки с книгами — так и не успел ни одной до конца прочитать, и Мария в зеленом домашнем халате. Вспомнил обо всех мелочах, которых недоставало и на которые обращаешь внимание только в особых случаях: если их нужно купить, когда их нет, и куда их деть, когда они есть.

Мария стояла у него перед глазами в своем зеленом халате. Она ждала его как моряка — никогда не знала наверное, когда он вернется. Поначалу ей было страшновато одной в квартире, потом, с приближением родов, боялась оставаться без него, а после вообще не могла выходить из дома.

Его не беспокоило, что у них не было ночника, что у стульев шатались ножки, а на стене не висел ковер. Его просто радовал свой угол, ребенок, который весело смеялся, когда с ним играли. Ему хватало крыши над головой, дома, куда можно было вернуться с дороги. Он отдыхал на кухне, умывался под краном, оставлял в прихожей сапоги и даже не слышал, как ворчала Мария, что они грязные. Потом он брал на руки ребенка и расхаживал с ним по комнате, довольный, что опять дома и что у него такая прелестная дочурка. Его не раздражали те мелочи, из-за которых сердилась Мария.

Человеку нельзя быть мелочным, повторял он. Но все же иногда осторожно подумывал — быть может, это лишь отговорка, которая отвлекает от чего-то важного.

Он ничуть не удивился, когда Мария вдруг сказала:

«Я больше не могу так. Тебя постоянно нет дома. Твои дела важнее для тебя, чем семья».

Ему казалось, что возразить нечего. Он подумал о Боснии, где дважды прожил по полгода, потом вспомнил, как заготавливал лес, подумал о школе, которую бросил, потому что был нужен в другом месте и нужен был именно он. Когда он вспомнил все, то решил, что она оскорбляет его. Поэтому промолчал. Пожалуй, ради любви она могла бы чем-то пожертвовать, сказал он себе. Она не понимает, что я делаю черную работу, за которую мне, возможно, никто даже спасибо не скажет, однако делать ее надо. Жаль, думал он, что она представляет себе жизнь не так, как я. А дела теперь обстоят именно так, как я их понимаю, и поэтому я доволен.

«Это не жизнь», — сказала она ему, в глазах у нее стояли крупные, прозрачные, почти детские слезы.

Товарищ, с которым он пытался посоветоваться, отшутился:

«И зачем ты отхватил такую штучку? Тебе бы найти крестьянскую девушку, привычную к работе. Эта городская краля не для тебя — води ее с прогулки в оперу, из оперы в кино, из кино в кафе».

«Иди ты к черту!» — оборвал он его и ушел.

Теперь ему казалось, он понимает, чего хотела Мария. Она бы с удовольствием жила так, как эти двое в домике. Ей нужно было нечто привлекательное, романтичное, жизнь, которая бы возвысила ее, она желала быть в центре внимания. Она бы не задумывалась о том, что кому-то на этом свете живется плохо, если бы он катал ее ночью в лодке и пел серенады. В весеннее воскресенье, собирая подснежники на опушке леса и радуясь их безупречной белизне, она и не вспомнила бы, что вчера убили еще одного пограничника и две женщины в черных платках — мать и невеста — весь день проплакали в казарме. Ей не нужно было бы стирать пеленки, а вместо того отправиться на утиную охоту или в лес по грибы и каштаны. Старая мать смотрела бы за ребенком, а они вдвоем радовались бы солнечной осени и целыми днями гуляли в винограднике.

Она помнила о том, что не хватает денег, что у них нет ковров и что она часто остается одна. И еще о том, что все-то она себе представляла иначе, черт знает как, а только совершенно по-другому.

Тогда он впервые ясно ощутил, как счастье, ради которого он пожертвовал даже спокойствием собственной совести, уплывает у него из рук. А не есть ли это расплата за эгоизм, спрашивал он себя. Или я должен поддаться ее мещанским привычкам, ее вкусу, ее несуразным желаниям? В конце концов он занял деньги — даже теперь при мысли об этом кровь бросалась в голову — и купил ей велосипед. Она очень обрадовалась, но едва поинтересовалась, как и где он раздобыл деньги. Он делал вид, что тоже радуется, хотя покупка велосипеда тяготила его душу, словно самый страшный грех.