Дмитрий Володихин - Царь Гильгамеш

• Название: Царь Гильгамеш
• Автор: Дмитрий Володихин
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4444-7639-0

Человечество знает совсем немного людей, стоявших у истоков земной цивилизации. И самым знаменитым из них является царь Гильгамеш — великий герой Междуречья, неутомимый путешественник, верный друг и бесстрашный боец, умевший сохранять достоинство, даже когда терпел поражение.

Этот роман — история превращения порывистого юноши в блистательного воина и правителя, чье имя пережило седую эпоху легенд древнего Шумера.

---

Три куплета пела плясунья за девку, как и задумал тот, кто сочинил песню. Здесь припев уже не надобен… Солдаты, не умея играть голосами, просто ответили ей тише, чем раньше:

Ладно, девка, я вернулся
Одиноким в дом пустой,
Коли ты и впрямь молилась,
Будешь, девка, мне женой…

И в день горького торжества Царства эти последние слова, как видно, добрались до многих сердец. В море людских голов кто-то заплакал, кто-то засмеялся… Наконец послышалось: «Слава царю Донату! Слава царю Донату! Слава царю Донату!» Так — пока еще привычнее. Из толпы шагнула внутрь живого коридора старуха с глиняным кувшином в руках. Масло из горлышка полилось прямо под копыта лошади Апасуда.

— Слава царю Апасуду…

Как велика была только что власть плясуньи над толпой! Ни первосвященник, ни государь, хотя бы еще не венчанный, ни Лиллу, ни эбихи не смогли бы совершить такое. Теперь она шла по правую руку от царя, как и раньше, но никто не смотрел на нее. Толпа восторженно бушевала. Попробуй девушка запеть еще раз, пожалуй, ее бы даже не услышали… Краток был миг ее возвышения, но красив.

Так размышлял Бал-Гаммаст, когда плясунья, оставив серую кобылу и ее седока, подошла к царевичу.

— Не знаю, кто ты, царедворец, но благодарю тебя.

Наверное, она старше, чем в первый момент показалось. Просто — маленькая. Глаза — темно-карие, почти черные. Взгляд дерзкого и отважного человека. Такие не знают удержу ни о добре, ни в зле, когда считают себя правыми… Царевич, хотя и минуло ему всего четырнадцать солнечных кругов, понимал такую породу женщин. Мужчины земли Алларуад, залитой солнцем, щедрой во всем и требующей крепкой руки, взрослеют быстро.

— Я Бал-Гаммаст. Младший сын царя Доната. И это я должен тебя благодарить… Ты ведь плясунья?

— Да.

— Не желаешь ли со своими друзьями дать представление в Лазурном дворце?

Такие женщины привлекали и отталкивали его одновременно. Была в их силе какая-то тайна. Иной раз они слабы, как маленькие дети, но бывает и по-другому. Тогда их власть обжигающа. Встречаясь с ними, царевич всякий раз знал: не стоят связываться. Кончится плохо. Не проведя ни с одной из них ночи на ложе, он тем не менее знал это совершенно определенно, Творец ведает откуда… Будь Бал-Гаммасту тридцать, он запросто обходил бы таких. Но ему не было и пятнадцати; он хотел пробовать все и всем рисковать.

Плясунья взглянула оценивающе. В глазах у нее легчайшее презрение смешивалось с иронией и… интересом. Происходящее ее забавляло; любопытно, да… Но… не стоит. С такими мужчинами ей нечего делать. Они опасны. Их ласки либо губят, либо же губят их самих. А этот и вовсе мальчик. Но какой! Любопытно… И все-таки не стоит.

— Я Шадэа. И я не желаю тебя, хоть ты и царевич. Слышал же: «На ночь я хочу героя». Не знаешь ли ты какого-нибудь подходящего героя?

Глаза в глаза. Ему нетрудно выдерживать ее взгляд. Он не злится. Хорошо, быть может, что кончилось этим. Бал-Гаммаст подумал с некоторым облегчением: «Раз так, не сделать ли ей маленький подарок?»

— В обозе едет телега с эбихом черной пехоты Уггалом Карном. Этот — настоящий герой. Его люди решили дело. Он ранен, будь осторожнее…

Шадэа улыбнулась царевичу, и в улыбке ее плескалось целое море дерзости:

— Я пойму.

…Бал-Гаммаст уже несколько раз въезжал в Баб-Аллон Царской дорогой. Вместе с отцом. Если бы потребовалось специально отыскать самый грязный, самый некрасивый и самый неудобный путь от главных ворот до Лазурного дворца — лучше Царской дороги не найти. В самом начале она хотя бы широка: там, где прорезает богатый и невыносимо вонючий квартал кожевников. Впрочем, все столичные дороги, начинающиеся у ворот, широки. Не меньше двадцати шагов. И покуда голова армии не миновала квартал кожевников, Апасуд и Бал-Гаммаст держались точнехонько середины. Царило полное безветрие, губительный запах стремительно усиливался — сделай только шаг влево или вправо… С одной стороны выстроились в шеренгу скромные, но исправные двухэтажные домики ремесленников, которые работают на Храм и на Дворец, с другой — дома вольных кожевников, работающих на себя. Здесь и бедные тростниковые халупы, и целые дворы зажиточных хозяев. Через каждые два-три дома — лавка. Весь квартал выкрашен в алое и коричневое — любимые цвета гильдии кожевников.

Вскоре Царская дорога сузилась вдвое и вильнула в противоположную сторону от дворца. Бит убари энаим, то есть первый, самый древний квартал чужеземцев. Цвета буйствуют без меры и порядка, все краски, какие только существуют на белом свете, щедро положены на стены и крыши… Тут исстари жили люди пустыни — кочевники с Захода и Полночи. Когда-то их даже боялись селить в пределах городской стены: вспыльчивые, непокорные, они сулили одни неприятности. Но из них выходили неплохие солдаты и лучшие на земляной чаше тамкары. Лукавый ум не давал им вернуться из дальних стран без прибытка. Потом прежние кочевники переженились на местных, так что теперь их не сразу отличишь от природных бабаллонцев. Только говор чуть иной да кое-что из одежды. Настоящие люди пустыни, приводя караваны в великий город, с презрением смотрят на бывших сородичей: мол — вы размякли от нетревожной жизни, ослабли духом. Те отвечают тем же: мол — вы! дикие люди, не знаете всех благ цивилизации. В бит убари энаим победителей встретил шумный и пестрый народ. Женщины махали платками, мужчины отпускали шуточки, такие, что с первого раза и не поймешь — то ли смеяться вместе с тем, кто пошутил, то ли дать ему как следует в зубы… Солдатам совали финики, кувшины с молоком, куски баранины, завернутой в тонкие пресные лепешки. Кто-то выкрикнул имя царевича, исказив его шипом пустынных змей: «Гильгамеш! Гильгамеш!» Язык Царства для них тяжел…

Еще уже стала Царская дорога в грязном и пустынном квартале осадных дворов. Если чужое войско осадит Баб-Аллон, сюда должны прийти земледельцы из окрестностей города. Вода в здешних колодцах очень хороша — чиста и сладка. За каждой семьей записан особый дом, так что места хватит всем. В мирное время осадные дворы поддерживают в порядке младшие дети, нелюбимые жены, бедная родня. Тут и живут. Впрочем, последний раз кошмарные гутии добирались до столицы Царства еще при Кане II, а при Маддан-Салэне бабаллонцы бились с мятежниками Полдня прямо на улицах города, тут уж не до осадных дворов… Столько десятков солнечных кругов прошло с тех пор! Все давно забыли в великом городе, что это такое — осада… Но обычай содержать дворы никто не отменил. «Царство любит надежность!» — говаривал, бывало, отец царевича.

Весь этот квартал поставлен на плохой земле. И по всему Баб-Аллону ходят о нем недобрые слухи. Когда-то в старину здесь жили мастера тайных искусств. Всякого рода бару — гадатели и предсказатели — занимали четыре улицы: улица мастеров цифр и куба, улица мастеров жребия и земли, улица мастеров воды и масла, улица мастеров полета птиц и звериных внутренностей.

Обычай копаться в будущем — древний, его знали еще до Исхода… Сначала вера в Творца потеснила ремесло бару, потом гадать и предсказывать стало… как-то неудобно, еще позже — неприлично, а последних бару царь Донат I не поленился особым указом выселить за городскую стену. Среди незатейливых бару иной раз скрывался настоящий злокозненный машмаашу — мастер путей за стену и бесед с духами, маг. Темное искусство магии в Баб-Аллон принесли купцы из рода людей суммэрк, и как-то всякий раз она выходила боком. Или соседним кварталам, или всей столице сразу… Ее считали бедой чуть получше наводнения и существенно хуже, чем пожар.

Апасуд обернулся к брату:

— Говорят, на бывшем Перекрестке Звезды, знаешь, там…

— …там, где сходятся бывшие улицы бару? Знаю. Плоский камень действительно лежит на самом перекрестке. И первая из «Восьми таблиц Син-искусителя и Син-соблазненной» там, действительно, раз в шесть дней проявляется. Прямо на камне, братец.

Апасуд вздрогнул:

— Я полагал, сплетни, чепуха… Надо бы поговорить с первосвященником. Может быть, опасно… А ты не ошибаешься, Балле?

— Х-ха! «Знаешь ли ты, ищущий, каков закон, подаренный смертным муже-женщиной в свете ночи? Хочешь ли ты, ищущий, призрев низкое знание, обрести могущество? Готов ли ты, ищущий, жизнь и волю отдать за него? Тебе лягут под ноги тайны времени, и будешь знать час гибели царей, исход битв и день пришествия мора…»

— Ради имени Его! Остановись. Какую чушь ты несешь! Что это? Может быть, здесь кроется нечто опасное. Откуда это?

— Как раз первая таблица. Самое начало. Опасность? Да любой служитель Храма, любой, самый низкий слуга первосвященника заставляет все эти магические знаки раствориться, один раз прочитав коротенькую молитву. С каких пор ты стал таким боязливым?

— Оставь, Балле. Ты не понимаешь. Я совсем не хотел и не хочу того, что легло мне на плечи. Тысяча угроз нависла над Царством, и я не должен упустить ни одной… Как увидеть мне, как предупредить каждую новую беду, стремящуюся к столице Царства гремящей водой? Как остановить…